— Думаете, он мог затаить злобу на Морозова? — спросил Иван напрямик. — На Морозова? Нет, он его никогда не любил, это точно. Но чтобы вот так — до убийства чтобы, это вряд ли, — тут же без запинки ответил Салатников. — Лёва, если уж на то пошло, Екатерину Эльдаровну ненавидит. Вот если бы она сгорела — тогда да. А Морозов-то чего? Зачем Льву убивать Морозова? Ссал-то он, извините, на никитинскую лавочку. — Логично, — согласился Третьяков. — А видео у вас осталось? — Да оно у всех осталось. Местный оскароносец, — усмехнулся Салатников. — Прислать? — Да, давайте, — кивнул Иван, хотя и понимал — никакого отношения Герцев к убийству не имеет. И не только потому, что не на ту лавочку, как говорится, мочился. Еще до начала разговора Третьяков не поленился наклониться сфотографировать рисунок протекторов старого «Фольксвагена». Еще до разговора Третьяков знал, что с Лёвой Герцевым ничего не выгорит. Не совпадал рисунок протектора с рисунком на фотографии слепка с места преступления, которую Ивану переслал эксперт из Твери. Не стояла машина Герцева в тот день на выезде из деревни Благинино. Да и информация о том, что кто-то видел Лёвин «Фольксваген» в тот день, оказалась, мягко говоря, преувеличенной. Это Бахтин приплел, как говорится, от себя. Кто-то из жителей деревни только упомянул, что вроде как был какой-то «Фольксваген». Вроде как в тот день. Или в другой. И вообще, ни марки, ни номера назвать не смог. А видео действительно оказалось веселым. 27 Зарина Георгиевна долго молчала, просматривая видео, — хоть и любителем сделанное, но вполне четкое и, как говорится, неоспоримое. Она молчала, как молчит шахматист, пока тикают часы, отмеряющие его время. Нужно делать ход. — Ну и что? — спросила она агрессивно. Иван покорно смотрел в пол. — Я только хочу сказать, что нужно все-таки рассмотреть возможную связь между убийствами «на кресте» и убийством Морозова. — Дались вам эти убийства! Вы же понимаете, что предоставленные вами данные лишний раз подтверждают, что убийство Морозова не имеет отношения к этой вашей так называемой серии? — спросила Зарина Георгиевна, просто чтобы потянуть время. — Я понимаю это, — кивнул Иван. — И тем не менее, нельзя исключать связь. То, что мы ее пока не нашли, не означает, что ее нет. — Ладно, Третьяков, что тебе от меня-то надо? — улыбнулась вдруг Зарина Георгиевна. — Информацию! — оживился Иван. — Нужно больше данных. Нужно понять, где еще он убивал. Нужно все, что есть в делах, — следы обуви, экспертизы, любая информация. И удары ножом, как ни крути, если были нанесены одним человеком, это вполне можно установить. Нужно сравнить удары, определить рост наносившего их человека, правша он или левша. Еще нужна информация по тому убийству в Саранске. Мне нужно увидеться с осужденным. — Ты меня в могилу сведешь, Третьяков, — выдохнула Шапошникова. — Значит, вместо того чтобы закрыть нераскрытое дело, ты хочешь влезть в уже закрытое? Зачем он тебе сдался? Зачем осужденный из Саранска сдался Третьякову, объяснить было достаточно сложно даже самому себе. В случае с этим рабочим из Саранска, осужденным Губахановым А. Г., за его невиновность были только слезы и сказки, а на деле все было яснее ясного. Пили вместе с убитым, и независимые свидетели это подтверждали. Допились до чертиков. Как и зачем в лес попали — неизвестно, но и не особенно интересно. Главное — отпечатки пальцев на ноже. Объективно доказательная база в полном порядке, к тому же осужденный подписал признательные показания. Только они были какие-то неубедительные. Признаться-то он признался, а как убивал и что произошло, рассказать не смог. Ивана же интересовали те самые сказки, которые рассказывал Губаханов. Зачем они были нужны Ивану — черт его знает. Только одна причина: ему было до ужаса интересно, откуда у простого разнорабочего со стройки взялся вдруг флунитразепам. Вот и весь вопрос. Сидел Губаханов недалеко от Самары, в Новокуйбышевской исправительной колонии, и ехать туда было относительно недалеко. Конечно, если на самолете. Мануйлов излучал недовольство, как радиацию, но командировку Третьякову подписал. Только напоследок сказал: — Дурью ты занимаешься, Ваня. Вместо одной проблемы ты нам целый ворох хочешь создать. — Я понимаю, Николай Степанович. — Ну, вот и хорошо, что понимаешь, — крякнул он. — А я вот не понимаю, как тебе вся эта лабуда в голову-то пришла? Линии, кресты и маньяки. Кино, что ли, насмотрелся? — Во сне приснилось, — пробормотал Третьяков. — Значит, ты у нас теперь как Менделеев. Ну-ну! Иван добрался до Новокуйбышевска в тот же вечер. Начальника колонии уже не было, пришлось ему звонить, просить, чтобы приехал и распорядился. Доставить и допросить какого-то никому не нужного заключенного, да еще после ужина. Эту идею начальник не одобрил, так что пришлось чуть надавить, козырнуть громкими именами, пригрозить Москвой. Начальник нарисовался быстро — оказалось, живет практически через дорогу от колонии. Чуть подшофе, усталый, он, конечно, поинтересовался, для чего московскому уголовному розыску вдруг понадобился Аслан Губаханов с его банальным делом о пьяной поножовщине. Иван аккуратно ответил, что Москва собирает статистику по преступности среди мигрантов. Начальник колонии на эту отговорку, конечно же, не купился, но и с вопросами больше не лез. Только поделился «по-дружески», что Губаханов на самом деле допился и слетел с катушек, так что допрашивать его — особое удовольствие. Иван пообещал учесть мнение, заверил, что этот визит — не более чем рутинный сбор рутинной статистики. Начальник явно пытался прикрыть какую-то проблему. Вели Губаханова довольно долго, а когда привели, стало ясно, откуда растут ноги. Темное, одутловатое лицо осужденного Губаханова сияло всеми цветами радуги. Губаханов озирался по-звериному, ожидая удара или, как минимум, окрика. — Вас что, бьют? — спросил Иван, разглядывая разукрашенное гематомами, синяками и кровоподтеками лицо Губаханова. — Никак нет, гражданин начальник, — пробормотал осужденный, старательно избегая соприкосновения взглядов. — Подозреваю, что все падаете и лицом об пол ударяетесь? — усмехнулся Третьяков. — Смотрю, даже ухом ударились. Как неосторожно! — Так и есть, — ответил Губаханов. Он говорил с густым акцентом, не «есть», а «ест». И шмыгал разбитым носом. Достается ему тут. Как говорится, чурка, кто за него вступится? Иван чертыхнулся про себя. Волчья стая. — Губаханов, вы курить хотите? — спросил Иван и заметил легкую растерянность в движениях сгорбленного мужчины. Тот еле заметно кивнул. — Садись. — Иван решил, что на «ты» Губаханову будет легче общаться. Непривычно ему, когда к нему обращаются на «вы». — На, кури. Кури, не надо ничего ныкать. Я тебе с собой тоже дам, еще дам — пачку. Чай будешь? Или, может, ты голодный? — не дожидаясь ответа, Иван постучал в дверь и попросил принести что-нибудь из еды. Про себя выматерился. Нужно же было быть таким идиотом, чтобы прийти сюда с пустыми руками. Мысленно прикинул, что с собой есть. Еще одна пачка сигарет, взял с собой про запас. Жвачка «Дирол», хотя она вряд ли будет интересна Губаханову. Конфет надо было принести и чаю. Самого дешевого и побольше. Чай там, за забором с колючей проволокой, дороже денег. Ладно, чего уж теперь. Иван дал Губаханову прикурить, и тот затянулся с таким нескрываемым наслаждением, что Ивану стало еще больше не по себе. Положение на зоне порой определяется такими необъективными параметрами, как рост и вес, и Губаханов недотягивал по всем статьям. Простая звериная способность постоять за себя тут самая важная. С этим же Губахановым любой доходяга справится. — Ты же не убивал своего друга, не так ли? — начал Иван, и Губаханов вытянулся, как струна, и замолчал. Затем — медленно, нараспев, копируя чью-то речь, продекламировал: — В суде сказали, что убивал. — Да ты бы его и до лесу не дотащил! — презрительно бросил ему Иван. — Да и далековато от вашей деревни. Ты машину-то водишь? — Не вожу, — буркнул Губаханов. — Не научился. — Не научился, видишь! Ученье — свет. — Я-то вижу, — зачастил Губаханов. — А этот бесплатный адвокат ничего не видел. Говорил, признаешься — и скостят срок вдвое. А в чем признаваться? — Действительно, в чем? — В том, что не помню я ни черта, вот в чем. — Ну, понятно. Признался, значит, под давлением. А сам-то ты что думаешь? Кто его убил? — Не важно, что я думаю! — зло бросил тот и в первый раз посмотрел прямо перед собой, на допрашивающего его Третьякова. — Как же не важно, когда важно. Раз не ты, то кто? — Конь в пальто, — совсем завелся Губаханов. — Тебе рассказать трудно? Я, может, настоящего убийцу ловлю. Поймаю — тебя отпустят. — Не поймаете вы его. — Губаханов затянулся жадно, полной грудью вдыхая дым. — Никто его не поймает. — Это еще почему? — Да потому, что он не такой, как мы, — Губаханов пробормотал это, скрестил руки и уткнулся перед собой. — Что ты имеешь в виду? Иностранец, что ли? — Иностранец? — переспросил Губаханов и расхохотался. — Инопланетянин тогда уж. — Даже так? — присвистнул Иван. — И с какой же он планеты? — Так он мне и сказал! Не знаю я, с какой. А только не человек он. Может, вообще не с планеты. — Не с планеты? А откуда? — Из тьмы вышел, — проговорил нараспев Губаханов. — А что за тьма — сказать не могу. Может, параллельное измерение. Другая реальность. Я чудом хоть что-то помню. Другие вообще ничего не могут вспомнить обычно. Он им память стирает. — Как у «Людей в черном»? — рассмеялся Третьяков. — Что, не смотрел? Хороший фильм. Там у полицейских, которые с инопланетными нелегальными мигрантами борются, есть штучка — если ее включить, все вокруг забывают, что было пять минут назад. А поверх можно любое воспоминание записать. Я нашему начальству все говорю, что и нам такие надо, а то иногда замучаешься слушать всякую чушь… — Не верите, — с горечью пробормотал Губаханов. — А я знал, что вы мне не поверите. Никто не верит. — Ты мне вот скажи лучше, ты таблетки когда-нибудь покупал, чтобы расслабиться? Может, чуть кайфануть? — Я не наркоша, — обиделся осужденный. — А друг твой таблеток наглотался. Один, что ли, кайфовал? Без тебя? — Ничего я про таблетки не знаю. — Ты пойми, тебе молчать нет никакого резона, ты уже получил по полной программе. Хуже не будет. А я, если что, постараюсь замолвить за тебя словечко. Выпустят по УДО, поедешь домой. Мне надо настоящего убийцу поймать. — Хуже может быть, — вдруг заговорил он. — И тюряга тут ни при чем. Без разницы, где быть, когда конец придет. — Конец? — удивился Иван. — Да, конец всему. И всем крышка. Хоть ты с той стороны решетки, хоть с этой. — Губаханов рассмеялся и потянулся за новой сигаретой. — А настоящий убийца — ты его никогда не поймаешь. Ты к нему на километр не подойдешь. Он тебя вычислит, он уже все о тебе знать будет. Он все твои мысли прочтет и возьмет тебя под контроль, а ты даже пошевелиться не сможешь. Потому что он — другой. Он — черный воин. И никого он не убил. — Никого не убил? — переспросил Иван. — Это как? А твоего друга?