Идти было с полчаса. В УВД дежурные спали, закрыв двери. Ивану пришлось долбить по двери ботинком, чтобы их добудиться. Оказалось, что Мануйлов действительно звонил вчера в Саранск и уточнял про материалы по делу. Только вот незадача: забыл предупредить, что на проходящем поезде прямо с утра приедет гость из Москвы. Полдня ушло на то, чтобы раздобыть нужного следователя, — у него, оказывается, был выходной. Полдня договаривались с архивом, доставали материалы дела. Следователь, ушлый и прижимистый мужчина по фамилии Панков, приехал только после обеда. Лет тридцати, бегающие маленькие глазки. Приехал не абы как, на тонированной «Тойоте». Местный крутой. Карьерист. Наверняка взяточник. С таким надо поосторожнее. — Что именно вы хотите найти? — хмуро интересовался он. — Дело закрыто. — Мне только нужно кое-что уточнить, чтобы понять, не замешан ли Губаханов в других делах, — соврал Иван, прекрасно понимая, что в момент, когда Панков поймет, что Иван хочет вернуть дело на доследование, ни о каком сотрудничестве и речи не будет. — Вряд ли. Губаханов вообще не из таких. Обычная строительная амеба. Как говорится, бес попутал. Подрались по пьянке, зарезал собутыльника, а тело в лес утащил. — А чего так далеко тащил-то? Зачем? — ровным тоном уточнил Третьяков. — Ну, спрятать получше хотел. — Так ведь прямо у дороги бросил. — Алкашня, что с него возьмешь. Устал, наверное. У меня случай был, водителя фуры убили. Провезли еще чуть не через полстраны, а выбросили на заправке, прямо под видеокамерой. Люди — дебилы, — сказал Панков, пожимая плечами. — Это да, это точно, — согласился Иван, сознательно не упоминая того факта, что Губаханов не водит автомобиля, а труп вывозили на автомобиле. Вывезли на пятнадцать километров от места, где распивали. Такое расстояние не преодолеешь с трупом в строительной тачке. Но об этом он говорить не стал. Спросил, был ли Панков лично на месте преступления. — Да, был лично. А что? — Да проблема в том, что в архиве в деле почти нет фотографий. Я подумал, может быть, вы на телефон фотографировали? — А зачем? — Панков сделал вид, что удивился. Иван холодно улыбнулся. — Знаете, я сам иногда снимаю для себя. В дело это потом не идет, но мне удобно работать. Не нужно каждый раз кланяться в ноги архивным крысам, когда нужно уточнить какую-то деталь. А вы так не делаете? — Нет, я так не делаю, — ответил Панков и отвел взгляд. Врет. Фотографировал. И не хочет показывать. Это уже интересно. — В деле сказано, что Губаханов спал, когда его задержали. Это так? — Не то слово. Спал как сурок. Еле добудились, — усмехнулся Панков. — Спал в бытовке, вроде так, да? — Иван делал вид, что не помнит. Панков помедлил и кивнул. Тот факт, что убийца вернулся в бытовку после такого вояжа, его тоже удивил. Но он отбросил его — наряду с множеством других нестыковок, так как ножа было достаточно. — Кто его знает, чего он чудил в таком состоянии. Он то просыпался, то отключался, то вообще бредил. — Бредил? — Даже не представляешь, насколько он был неадекватен. Мы его в обезьяннике держали почти сутки, прежде чем смогли допросить. Да и допрос ничего не дал, он только про воинов да про тьму гнал. — Да, я читал. Может, обдолбанный был? Кровь у него на анализ брали? — спросил Иван с самым невинным видом, хотя и знал, что не брали. Панков нахмурился и замолчал. Потом ответил с плохо скрытой агрессией: — У нас тут с экспертизой сложно вообще-то. Если мы у каждого алкаша на анализ брать будем, никакого бюджета не хватит. — Все-таки речь шла об убийстве. — А зачем нам его кровь? То, что он был пьян вдрабадан, — мы и так видели. И мы Губаханова «продули», у него в крови полторы промилле было. Результат в дело подшили. Чего еще было анализировать? Даже если он еще чем-то закинулся, разве это изменило бы хоть что-то? — возмутился Панков. Иван кивнул. Действительно, с чего бы местным оперативникам и следователю предполагать, что вместе с алкоголем в крови их подозреваемого мог находиться флунитразепам? И что, тем более, он был подмешан в алкоголь третьим лицом и без ведома убитого, и Губаханова. В их картину мира эти вопросы не влезали. Даже когда с экспертизы вскрытия пришли данные о флунитразепаме, никакого особенного внимания на это не обратили. Мало ли дряни гастарбайтеры могут раздобыть, чтобы скрасить скуку бытия. Отпечатки пальцев на ноже — вот все, что их интересовало. — Скажите, а что Губаханов вам рассказывал о третьем? Вообще, говорил ли хоть что-то? — Конечно, говорил. Он всех в обезьяннике задрал своими сказками о Черном Воине и его знаке. А вам зачем? — Панков забеспокоился. — Не было там никакого третьего. Он же с катушек слетел, чего он только ни говорил. Не было третьего, понимаете? — Нет, Панков, это вы не понимаете! — оборвал его Иван. — Третий там был. И этот третий остался на свободе, а вы тут трясетесь, что я вам закрытое дело развалю, статистику испорчу. Понимаете, о чем я говорю? Мне нужно собрать как можно больше реальной информации в этой чертовой куче мистики. К примеру, на какой машине был этот третий. Может быть, кто-то в деревне видел. Может быть, на вокзале. Нужно заново пересмотреть материалы. Губаханов, помимо всякого своего бреда, описал этого третьего как молодого мужчину около тридцати лет. Лицо интеллигентное, приятное, глаза то ли зеленые, то ли черные. Про рост не помнит, но телосложения среднего, не силач, но подтянутый. Сказал: как у них в деревне парни в футбол играют — такой. Быстрый, щуплый. Очень взгляд у него острый, пронзительный. И машину он помнит. Большая, сказал, и гремела сильно. Вряд ли новая. В машине пахло елочкой. Понимаете, Панков, елочкой. Вы всерьез думаете, что Губаханов это все придумал? — Но нож же ж, — пробормотал Панков. — А что — нож? Он же в бытовке лежал. Это же их нож, строителей? Почему бы на нем не быть их отпечаткам. — Но больше никаких отпечатков не нашли! — Их могли стереть, так что нужно было и другие моменты проверять. К примеру, вы тесты почвы с подошв Губаханова делали? Вы говорите, он сам оттащил — неведомо как — тело на пятнадцать километров. Но обувь у него была чистая. Вас не насторожило, что Губаханова взяли в ботинках, на которых не было никакой грязи? — Мы решили, что он переобулся. — Вы решили, что не стоит заморачиваться. И я вас понимаю, ради какого-то чурки упахиваться — себе дороже. Только проблема в том, что теперь мне приходится все это заново расследовать. Время упущено, информация забыта и уничтожена. В общем, дорогой вы мой человек, если вам совершенно нечего мне сказать, то я поеду обратно в Москву, а там я напишу в рапорте в Следственный комитет, что вы даже не пытались разрабатывать имеющийся в деле след третьего. — Но я… — Что — но я? Сейчас не время опасаться за свои погоны, Панков. Мне нужна информация. Что скажете? Есть у вас для меня информация? Панков недовольно осмотрелся по сторонам, словно в поисках выхода. Было понятно, что московский оперативник Панкову решительно не нравился, но еще меньше ему нравилась перспектива оказаться фигурантом в рапорте. Тут, в Саранске, таким рапортом можно было разрушить всю карьеру. Начальство за такое по головке не погладит. С другой стороны, окажи поддержку — и получится, что ты сработал топорно и отправил за решетку невиновного. Самое обидное, что из Губаханова невиновный — как из коровы гоночный автомобиль. Да, третий был. Панков это, конечно же, знал. На месте преступления в тот день имелись «свои моменты», от которых Панков предпочел отмахнуться. Три стакана. Три места вокруг самодельного стола, сооруженного из картонной коробки и куска фанеры. Следы шин в мерзлой грязи, которые не удалось приписать ни одной из машин, появлявшихся на стройке. — Мои оперативники фотографировали, — тихо произнес Панков. — Я сейчас попрошу их переслать вам фотоархив. — Спасибо, это мне очень поможет, — кивнул Иван, не спрашивая, какого хрена этот так называемый фотоархив не имеется в деле. — Что еще? Панков рассказал все, что помнил. Иван спокойно слушал, не перебивал, иногда задавал вопросы и никак не показывал, что осуждает. Да он и не осуждал. Слишком много тут, в русской глубинке, беспробудной пьяной мешанины из человеческих судеб. — Скажите, а про Черного Воина и вот это все — как вы думаете, Губаханов сам это придумал или этот третий действительно ему заливал в уши. Вам это лучше должно быть известно, вы же с ним тогда говорили, в тот самый день? — Губаханов вряд ли до такого бы додумался. Когда мы его взяли, он жестко бредил. Вот прямо жестко. Мы вообще думали доктора ему вызывать, — рассказал Панков. — Только у нас, знаете ли, и с психиатричками тоже не очень. Пока мы думали да решали, он вроде оклемался и начал людей узнавать. А до этого хоть кино снимай, бился, кричал и на стене все какой-то знак пытался воспроизвести пальцем. Всю стену исчеркал камешком. Мы его даже побили чуток, чтобы в себя пришел. А он смеется и говорит: «Вы все умрете. Тысячелетняя битва проиграна». — Почти проиграна, — поправил Иван. Панков с удивлением посмотрел на него, затем кивнул. — Почти проиграна, да. Именно так он говорил. — А знак можно посмотреть? — Какой знак? — не понял следователь. — Тот, что он на стене чертил. Вы его не стерли? — Да кому он нужен, — пожал плечами следователь. Он провел Ивана к обезьяннику, вывел оттуда пару алкашей, досыпавших на зассанном полу. Иван поморщился. Обезьянники всегда омерзительно и всегда одинаково воняют. Словно такой особенный бомжацкий парфюм. Сделал шаг вперед, к стене. — Здесь? — Да, вот тут. Весь угол. Сейчас я фонариком подсвечу, — сказал Панков, включая фонарик на телефоне. Перед Иваном высветился кусок стены, изрешеченный тонкими палочками, кружочками, буковками и точками — совсем как у Конан Дойла в его «Пляшущих человечках». — Видите, какой тут сыр-бор. Конечно, мы решили, что он с катушек слетел. Навязчивые идеи. Белая горячка. Руку до крови порезал камнем. То плакал, причитал: «Не помню, не помню». То говорил, что этот знак спасет его от всего. Потом вроде отпустило. Проснулся, не помнил уже почти ничего. — Вот этот знак! — ткнул пальцем Иван в стену. — Почему вы так уверены? — удивился Панков, заглядывая через руку Ивана на экран. — Да очень просто. Это на самом деле слово. И слово это, если захотеть, можно даже прочитать. Вот, попробуйте сами, — и Иван показал на знак. — Что же это такое? — прошептал следователь, вглядываясь. — Первая буква — «И», так? — Так. Троеточие я не знаю, как читать, а дальше такая своеобразная буква «Н». — Иван задумчиво закусил губу. — Ина? — Ина, — кивнул Иван. Он был почти уверен, что перед ним тот самый знак «Ина», о котором говорил Губаханов. Тот, который загорелся в воздухе черным огнем, перед тем как все погрузилось в хаос. 29