— Фобия с детства. Как интересно. Расскажите! Только давайте отведем вас в вагон, там теплее. — Нет, я не хочу, — замотала головой Алиса, но Игорь сжал ее плечо. — Я буду там с тобой, так что ни о чем не волнуйся. Пока я с тобой, ничего не случится. Это точно. Я знаю, мне можно верить. — Почему? — спросила Алиса, но паника отступила. Она даже заметила, как непроизвольно и легко они перешли на «ты». 38 Он не спросил, почему Алиса хромает — хотя она и ожидала этого вопроса. Они вместе перешли в вагон, Игорь продолжал поддерживать Алису под локоть, словно понимая: оборвет физический контакт — и все может начаться заново. Алиса не возражала, напротив, впервые в жизни — без преувеличения — она хотела, чтобы к ней прикасались. Дверь в СВ была открыта, там, на полу, валялось Алисино пальто. Она бросилась его поднимать, а Игорь осмотрел СВ и присвистнул. — Ты тут одна едешь? Ничего себе? Хорошая работа, СВ оплачивают. — Да уж, работа так себе, — ухмыльнулась Алиса, а Игорь бросил рюкзак на свободную лавку, положил сэндвич на стол, а сам уселся рядом с Алисой, склонил голову, разглядывая ее, как музейный экспонат. Зеленые глаза блеснули. — Ну, рассказывай. — Я не знаю, что рассказывать, — растерялась Алиса. — Я никогда об этом никому не рассказывала. Кроме каких-то идиотских психотерапевтов, к которым меня таскал папа. — К черту психотерапевтов, — махнул рукой Игорь. — Я в них тоже не верю. Они слишком узко смотрят на вещи, а я — твой случайный попутчик, и мы в поезде, из которого оба скоро выйдем и никогда больше не увидимся. А это, как известно, надежнее, чем исповедь в церкви. Скажи, когда это началось и почему? Есть какая-то причина — или ты просто так сходишь с ума, на ровном месте? — Нет, я, как ты изволишь выражаться, схожу с ума на очень неровном месте. Врачи сказали, что у меня такая тяжелая и затяжная форма посттравматического синдрома. Только это все — чушь. Я… мне было шесть лет. То есть не было еще шести, но буквально за месяц. Короче, совсем маленькой я в аварию попала. — Алиса даже не ожидала, но говорить ей было легко. — В какую аварию? — уточнил он. — В автомобильную аварию. Папа вылетел из машины, потерял сознание, сломал ногу и руку. Мама тогда погибла, а я… я тоже пострадала. — Пострадали. Как вы пострадали? — Меня зажало в машине. Ее очень сильно перекорежило от удара. Мама сидела впереди в отцовской «БМВ», но оказалось, что там не было подушки безопасности, машина была уже битая, понимаешь, подушки уже отработали, и обратно их не поставили. Удар пришелся прямо по ее двери. Она погибла мгновенно, так и осталась в кресле, а папа вылетел через окно, потому что был не пристегнут. В общем, Новый год для меня теперь, сам понимаешь, не слишком похож на праздник. — Значит, ты росла без матери? — нахмурился незнакомец. — Я просто… я сам рос без отца. — Сочувствую, — пробормотала Алиса. — Нет, там другая история. Мой отец… там были свои аргументы. Ладно, не важно. А ты? Что случилось с тобой в тот день? — Я сидела прямо за мамой. Мне тоже досталось, много костей переломало, кровь сильно текла, было больно, а потом нет, не больно, только холодно и очень страшно. Был канун Нового года, далекий пригород, так что «Скорая» ехала очень долго. — Очень — это сколько? Ты, должно быть, очень много крови потеряла. — Я не знаю. Я просидела в машине… совсем не представляю, сколько. Для меня тогда время вообще остановилось. Все говорят, что я не должна, не могу помнить, а я помню. Лес помню, и холод помню, и тишину. Особенно тишину. Такая была тишина, словно я в параллельный мир попала. И все вокруг вроде так же, как и до этого, только никого нет. Ты — один. И мир вокруг такой — мертвый, одна видимость. Ни шелеста ветерка, ни звука, ни даже движения атомов. Другой мир, совсем не такой, как наш. — Я знаю, — кивнул Игорь, будто на полном серьезе. — Нет, правда, я знаю. Я сам был там. То есть… в таком же состоянии. Когда потерял мать. — Ты и мать потерял тоже? — переспросила Алиса. — Я потерял только мать. Отец… считай, его никогда и не было. Да не нужно смотреть на меня, как на потерявшуюся собаку. Это было уже давно и неправда. — Разве время важно? Это никогда не проходит. И это не просто ощущение, понимаешь. Это так и было. Я помню это совершенно отчетливо, это не просто какое-то случайное наваждение или галлюцинация. Реальность. И это никуда не ушло с годами. На самом деле я до сих пор чувствую себя чужой — всегда, в любой момент времени, днем и ночью, сплю я или бодрствую. Словно я так и осталась на той дороге, и если я вдруг неосторожно моргну, то снова окажусь в той искореженной машине. Время не лечит, потому что, знаешь… иногда мне кажется, что я должна была погибнуть тогда. Что-то просто помешало им со мной разделаться. — Может быть. Очень может быть, — посерьезнел парень, а его искристые зеленые глаза потемнели от беспокойства. — Только ты ошибаешься. Ты не погибла в тот день, потому что ты с ними справилась. Это ты им помешала. Ты сама. — Почему ты так уверен? — удивилась Алиса. — Потому что я знаю. — Что ты знаешь?! — возмутилась Алиса. — Такие вещи не происходят просто так. Никто не может заглянуть за край этого мира и остаться прежним. Ты права, это реально случилось. Иногда тонкая материя нашего мира рвется. Когда, к примеру, человек оказывается на краю. Особенно ребенок. Ты заглянула туда, за предел, и обнаружила, что за краем есть и другие миры, не предназначенные для человеческого глаза. Странные и страшные, в которых законы нашего мира не работают и все искажается. Неудивительно, что ты панически боишься снова перейти туда, за грань. Это как упасть под воду. Если удается выжить — а поверь мне, это мало кому удается, — после этого человек становится совсем другим. Ты другая, понимаешь? — Никакая я не другая. Это просто фобия. — Конечно, фобия. Такое удобное слово, за которым, собственно, ничего не стоит. Я бы назвал это деформацией. Своего рода афганский синдром, который преследует тебя всю жизнь, потому что война навсегда остается с тобой. Некоторых такой опыт ломает навсегда, но не тебя. Ты же — вот, сидишь в поезде, едешь в Чудово. Стоишь на грани, хоть тебе и страшно до смерти. Ты ведь прекрасно знаешь, что может скрываться за пределами тишины, — сказал Игорь. По выразительному его лицу пробежала тень. — Я не уверена даже, что понимаю тебя! То, что ты говоришь, какая-то бессмыслица, но почему это не кажется мне полным бредом? — Интересное чувство, не так ли? — глубокомысленно кивнул он. — Ты говоришь так, словно моя авария случилась не просто так. Словно это все было частью какого-то плана, — возмущалась Алиса. — Что ты такое говоришь, эй? — вытаращился на нее он. — Конечно, ничто не случается просто так, и ты сама это прекрасно знаешь. — Ничего я не знаю, — внезапно разозлилась она. — Я не верю в концепцию предназначения. Все это — такая удобная сказка, которую люди рассказывают себе, чтобы пережить полную бессмысленность своего существования. — Ничего себе! — изумленно замотал головой Игорь, и его зеленые глаза блеснули. — «Концепция предназначения». Еще одно красивое, научное и, главное, совершенно бессмысленное словосочетание. Сколько их у тебя? Надо же, сколько в тебе накопилось отчаяния и тьмы. Ничего, это все от того, что ты была вынуждена биться в одиночку. Алиса чуть не задохнулась от услышанного. Она никогда не думала об этом, но ведь действительно, он подобрал совершенно правильные слова. Такая в ней тьма и отчаяние, и так было всю ее жизнь. Алиса бежала от нее, но иногда — как сегодня — тьма заполняла ее, заливалась в глаза, нос и рот, не давала дышать. — Значит, ты считаешь, что у всего на свете есть цель? — спросила она с вызовом. Игорь покачал головой. — Я не считаю так и даже не верю в это, Алиса. Я это точно знаю. У всего на свете есть своя цель. Точка. Конец дискуссии. Только, кстати, нужно иметь в виду, что цель эта далеко не всегда благая. Но она всегда есть. — И в чем тогда твоя цель? — сощурилась Алиса. — Моя? — Игорь задумался. — Ну, я-то малая сошка, простой инженер. — Ты инженер? — чуть не рассмеялась Алиса. — Да не может быть! — Не похож? Интересно, как должен выглядеть инженер, по-твоему? В сером костюме и очках? Подожди, подожди. Вот ты, к примеру, похожа на искусствоведа. — Почему на искусствоведа? — опешила Алиса. — Ну, не знаю… серьезная такая, вся подтянутая, пальто, шарфик — все такое формальное и защитное, как броня. Да и вообще все в тебе такое — ты выглядишь так, словно собираешься вести экскурсию. «Уважаемые экскурсанты, посмотрите направо, — он удивительно смешно спародировал Алисин голос. — Перед вами уникальный образчик культуры и искусства восьмого века нашей эры. Обратите внимание, с каким умением исполнен орнамент». — Да ну тебя! — расхохоталась Алиса. — Нет? Не угадал? И кто же ты? Чем занимаешься помимо езды в поездах? — Я — математик, — усмехнулась Алиса. Игорь поднял ладони к небу. — Ха! Математик? И тебя удивляет, что я — инженер? — Если откровенно, меня в тебе удивляет абсолютно все, — хмыкнула она. — Это потому, что я удивительный, — кивнул он, смешно причмокивая. — Так какая у инженера цель? — не отступала Алиса. — Инженер — он всегда что-то создает. Мы ведь практики. Я вот хочу построить что-то, что не развалится под давлением времени. Что-то, что простоит тысячу лет, — ответил он, снова, в который уже раз, заставив Алису изумленно замолчать. — Тебе никто не говорил, что ты странный? — спросила она после длинной паузы. Игорь ничего не ответил, только продолжал улыбаться незаметной улыбкой Джоконды. Потом он заглянул ей в глаза и многозначительно склонил голову. — Можно вопрос? — Ох, давай, — кивнула она. — Скажи, а если я возьму свой сэндвич с этого грязного стола и съем его, твое мнение обо мне упадет до нуля? Алиса расхохоталась от души. — Чего угодно я ожидала, но только не этого. Знаешь, ведь там, на столе, могут быть бактерии. — Могут, — с готовностью согласился он и потянулся к столу.