— Я вас не понял. Я вам подчинился, это разные вещи, — упрямо уточнил аудитор и отключился. Иван выдохнул и закрыл глаза руками. Устал, как же он устал. Зачем ему сдались эти чертовы договора? Тут будет следующий акт этой сумасшедшей пьесы, тут, в Палашине, все закончится — так или иначе. Иди вот лучше в лес, рисуй карту местности. Но Иван завел мотор и поехал в Пучеж — сесть за нормальный стол, поесть чего-то или хотя бы найти кофе. Ночь будет длинная. Иван решил расписать всю эту историю для самого себя так, как это обычно делала Алиса Морозова. Разложить по полочкам все имеющиеся факты, из которых один упрямо торчал, как незабитый гвоздь, и Иван постоянно за него цеплялся. Черт с ними, с налогами, и с тем, что квартиры продаются за наличку, и с уничтожением договоров тоже можно примириться. Если бы тот же самый список был написан рукой Шестобитова, вопросов нет. Мало ли какие схемы проворачивал этот сбежавший за кордон прохиндей. Но список написан рукой убитого подполковника полиции Андрея Петровича Морозова, рукою человека, которому на все в этом мире было наплевать, кроме его дочери и охоты на кабана. На деньги наплевать в первую очередь. И все же он вел этот список, вел лично и явно много лет. Своей рукой писал, в столбик подсчитывал что-то, а потом запирал список в депозитарии, словно какую-то ценность. Или тайну. Иван уехал, продолжая крутить в голове весь этот разговор с аудитором, а если бы он не был так сильно поглощен своими мыслями, то, возможно, заметил бы, что из гущи придорожных кустов и деревьев за ним наблюдает некто — фигура, одетая в темное, и с головой, покрытой капюшоном, нависающим на лицо. После того как темный «Форд» Ивана Третьякова скрылся за поворотом, высокий и худой наблюдатель поднес к глазам прибор ночного видения и проводил пыльный след от машины долгим задумчивым взглядом. 67 Он снова пришел сегодня — это был третий раз за всю жизнь, сколько Ингвар себя помнил. Сегодня ночь была теплой, как парное молоко, и колосья разговорились между собой, забывшись и утратив бдительность. Ингвара они считали своим. Он лежал на спине, раскинув руки, раскрыв ладони вверх, и смотрел на звездную бесконечность. Теплая тишина была живой, жужжащей, суетливой, и Ингвар почти улыбался, но вдруг заметил, что прямо над его головой сгущается тьма. Она чуть заметно всколыхнулась, зеркальный отблеск угольно-черной пустоты, и Ингвар уже знал, что будет дальше. Сердце его забилось сильнее. Каждый раз это происходило одинаково. Всегда ночью, всегда в самый важный момент, когда Ингвар оказывался на краю бездны, из черной небесной пустоты появлялась огненная лента, закрученная восьмеркой, и из черного небытия возникала парящая в воздухе тень. Лента искрилась и плевалась огненными брызгами, словно на месте пространственного излома взрывался космический вулкан, но ему небесный жар не наносил вреда. Впервые он пришел в ночь, когда Ингвар нашел мать. Она лежала в ванне, в белой ночнушке со спущенной бретелькой. Вода была прозрачно-розовой, но капли на белом эмалированном бортике и на полу были ярко-красными, кровь еще даже не успела запечься, мать умерла несколько мгновений назад. Всего несколько мгновений, но исправить было ничего нельзя. Ингвар тогда еще не знал, что время — самая негибкая субстанция этого мира и что бесполезно пытаться вдохнуть жизнь в то, что уже ушло. Поэтому он и пытался, поэтому и вытащил ее из воды, и вдувал воздух в то, что уже стало небытием. Только поздно ночью, когда Ингвар сидел в пустой темной квартире рядом с телом матери, по острому надлому миров к нему вошел отец и просто сел рядом. — Она уже ушла. Тебе не о чем печалиться, — сказал он. — Ее там уже нет. Его темная тень была прозрачной, но обладала такой напряженной силой, что искажала свет наподобие того, как огонь преломляет все, если смотреть через его жар. Только наоборот, сквозь темное густое зеркало его потусторонней тени свет изгибался, и вибрировал, и раздваивался, и плясал, теряя основу своего бытия. — Почему она это сделала? — спросил Ингвар и поправил бретельку материной ночнушки. — Разве это не очевидно? Она просто не выдержала, она держалась, сколько могла. — Мне кажется, наш мир совсем неправильный, — сказал ему тогда Ингвар. — Ей не должно было быть так тяжело. Это неправильно, здесь чересчур много зла. — Люди придают слишком большое значение добру и злу, Ингвар, — улыбнулся тогда отец. — Это место уникально. Да, вся эта вселенная с ее забавными законами и этими танцами галактической пыли — я не видел такого больше нигде, — она странная, переменчивая до безумия. Здесь все построено на непредсказуемости, на одном слове, на одной лишней частице, украденной из другого мира. Непредсказуемость — как основа, а результат превзошел все ожидания. Отец кивнул на Ингвара, затем посмотрел на безмолвное, бескровное тело матери. — Люди, боги, звери, вода. Бегущая через чащу леса лосиха, огромная, как скала, она легка, с волшебной ловкостью она отворачивает голову от встречных веток. Невероятно, просто невероятно. Но непредсказуемость имеет побочный эффект. Ты никогда не бываешь готов к тому, что тебя ждет. Она это знала. — Отец склонил голову и положил руку на все еще мокрые волосы матери. — Теперь это знаешь и ты. Тут, в этом мире, невозможно управлять временем. — Почему ты не приходил раньше? — не удержался, все-таки спросил Ингвар. — Тебя не было, она была совсем одна, на нее нападали все, каждый день, каждую ночь. Люди тоже, но самые страшные… — Я знаю… — Что ты знаешь! Тебя не было, и ей приходилось отбиваться одной. Отбиваться и терпеть. О, как я ненавижу тебя за то, что ты оставил ее одну. — Я пришел теперь, Ингвар. Когда настало время, — спокойно ответил отец. — Я делаю то, что должен. Сегодня я должен сказать тебе, для чего я привел тебя на эту планету, в этот мир. Второй раз зеркально-черная тьма разверзлась огненной лентой Мёбиуса, когда Ингвар стоял над бесчувственным телом с занесенным ножом, но опустить его никак не мог. Это был самый первый раз, коридор Меркурия быстро закрывался, и воздух вибрировал, но Ингвара буквально парализовало. Он не думал, что это так сложно, так тяжело. Он до боли закусил губу, из нее потекла кровь. Как бы хотел он, чтобы этой капли его собственной крови было достаточно, как бы хотел он найти какой-то другой выход. Или просто бросить нож, заткнуть уши, закрыть глаза и убежать, не глядя, с этого места, припевая громко «ла-ла-ла-ла-ла», чтобы заглушить тихий, вкрадчивый шепот Высших. Хорос, злой и угрюмый старик со сведенными тучей бровями, неотступно летел за Ингваром, смотрел в глаза молча, не говоря ни слова, и только ветер поднимался за ним и падал сухостой, а деревья клонились к Ингвару, зло хлестали ветками по лицу. Он помнил, как рухнул рядом с телом того пьянчужки из придорожного кафе и заплакал, заскулил, как потерянный щенок. Тогда-то он и пришел — во второй раз. Его отец. — Запомни, сын, — сказал он, стоя рядом со скрючившимся в приступе тошноты Ингваром. — Ты не был рожден человеком, но это не значит, что ты не стал им. У тебя много имен, но то, что дал тебе я, — единственное настоящее. Оглянись, сын. Ты — Черный Воин, и ты один в поле. Никто не может биться в этой войне, только такие, как ты, но таких больше нет. Ты — один, и война почти проиграна. — Что будет, если мы проиграем войну? — Ничего. Знаешь, люди на земле всегда боялись ада. Они боялись боли, боялись страданий, но они не боялись ничего. Пустота не так пугает, она кажется переносимой в сравнении с вечными страданиями и болью, но на самом деле нет ничего страшнее пустоты. Того темного равновесия, что наступит в самом конце. Там не будет света, не будет движения, ни одного закона, ни одного поля, ни времени, ни пространства, и только пустое бесконечное равновесное ничто повиснет там, где была эта удивительная живая вселенная. Но раньше этого исчезнет Земля. Помни об этом, когда будешь решать, куда идти. Помни о том, что стоит на кону. Когда-то древние воины знали истинную силу кровавых битв, они с кровью добивались права на жизнь, но с тех пор прошла тысяча лет. Люди изменились, люди стали слишком сильно ценить одну отдельно взятую человеческую жизнь. Встань, сын, и сражайся, и будь готов умереть и быть проклятым. Разве это такая уж большая цена за то, чтобы защитить весь мир? Ты даже не представляешь, что может сделать правильно пролитая кровь. Сегодня он пришел в третий раз. 68 — Что ты грустишь, ты же из полиции! — сказал Ивану сосед, найдя Ивана за кухонным столом, глядящего в одну точку на противоположной стене. — Что же, если я из полиции, мне и погрустить нельзя? — Бабы не дают? — хмыкнул сосед и почесал живот. — Ты чего тут бумаг навалил? Тебе на работе бумаг мало? Сосед аккуратно скосил взгляд, пытаясь разглядеть бумаги, но там не было ничего интересного. Только таблицы, какие-то цифры, фамилии и имена, соединенные кривоватыми линиями разных цветов. — Кружок «умелые руки». Лучше бы ты фотки проституток принес на дом «поработать». — Тебе чего, Интернета мало? — покачал головой Иван. — Эх, Ванька-Ванька, дурак ты. Ну чего ты так вписываешься за всех? Разве в полицию за этим идут, чтобы вписываться по каждому поводу? Туда за деньгами идут. — А я тоже за деньгами, — кивнул Иван. — Лучше скажи, вот если ты квартиру будешь продавать, ты за что будешь больше всего переживать? — Гхм, чтобы продать что-нибудь ненужное, нужно сначала купить что-нибудь ненужное, как говорил незабвенный Шарик из мультика. А у меня откуда квартира? — Ну, все-таки? Вот ты ее продаешь. — Чтобы пропить, — продолжил сосед, явно продолжая глумиться. Иван закатил глаза. Как же сильно ему не хватало здравомыслящей, логичной Алисы. С ней бы он сразу все понял, а так крутил бумаги уже неделю, а толку — ноль. Но Алисин телефон молчал, дверь в ее квартире починили и заперли, ее бабушка, Полина Ильинична, разобралась с делами и уехала. Иван написал Алисе на электронную почту, даже намекнул, что у него есть новая информация об ее отце, но она все равно не ответила. Ее друг Крис закончил институт и уехал к отцу в Северную Каролину, связаться с ним тоже не получилось, да и не мог он ничего знать о пропавшей Алисе Морозовой. Просто удивительно, как может человек вот так взять и исчезнуть. — Допустим, чтобы пропить. Хотя чтобы пропить десять миллионов рублей — среднюю стоимость квартиры в Москве, обычной такой, скажем, двушки, нужно очень постараться. — Я смогу, давай мне бабки, — кивнул сосед. — А как тебе бабки давать? На счет перебросить? Наличкой? — О, только не надо вот чемоданов с деньгами. Был у меня случай, мне на работе денег дали закупить к вечеринке шариков там, стаканов. Ну, и что вышло? Искушение, обстоятельства непреодолимой силы. — Значит, ты бы наличными не хотел взять? А если бы тебе предложили, чтобы за тебя другой человек деньги получал? Ты бы согласился? — Какой другой? — нахмурился сосед. — Жена, что ли? Тогда я вообще мимо денег пролетаю, как над гнездом индюшки. А можно так квартиру продавать, чтобы жена не узнала? — Слушай, а когда вообще ты работал? Да так, чтоб тебе шарики покупать доверяли? — удивился Иван. Сосед насупился, подошел к холодильнику и демонстративно долго возился с пачкой кефира, пил его из мутного стеклянного стакана. Затем ушел — гордый и оскорбленный. Иван снова посмотрел на выписку из журнала допуска в депозитарий Октябрьского отделения Индустриального банка. Заполучить эти выписки Ивану удалось, буквально выклянчив ордер у знакомого судьи. В ногах валялся, клялся, что есть связь между деятельностью компании «Форсаж Логистикс» и убийством Морозова. Связь была — между деятельностью компании «Форсаж Логистикс» и бегством ее директора Шестобитова. Последние два года господин Шестобитов ходил в депозитарий данного отделения буквально как на работу, а может, даже чаще. Он открывал ячейки под сделки, заходил туда с людьми, которые, как потом выяснил Иван, оказались покупателями квартир, а закрывал ячейку уже один, сам. Содержимое ячеек тоже не вызывало сомнений, хоть этого и нельзя было доказать. Там, в ячейках, лежали деньги за квартиры. Только вот принадлежали они не Шестобитову, а другим людям — как раз тем, кто был в списке Морозова. Что же получалось? Некие люди обращались в компанию «Форсаж Логистикс», чтобы продать свои квартиры. Там им находили покупателя, организовывали сделку, только вместо того, чтобы отдать деньги — путем передачи их через ячейку, — «Форсаж Логистикс» выступал посредником. Деньги из ячейки каждый раз вынимал Шестобитов. Что было дальше? Теоретически Шестобитов должен был отдать деньги продавцам. Может быть, с удержанием левой комиссии. Только вот проблема в том, что никто никогда и нигде так сделки не делает. Люди удавятся, но не дадут единоличный и бесконтрольный допуск к своим кровным и подчас единственным миллионам какому-то там Шестобитову. Иван специально проконсультировался у специалиста из крупного риелторского агентства. Тот только пальцем у виска покрутил. — Если бы в вашем депозитарии был совместный допуск — это еще куда ни шло. Агенту — комиссия, клиенту — деньги. Но чтобы агент единолично забирал всю сумму… А как вы его потом проконтролируете, если он денег вам не отдаст? Это же ячейка, он может деньги достать и унести в любой день, в любое время. Может вообще переложить их в другую ячейку — и все. Вообще не проконтролируешь. — А суд? Если он денег мне не отдаст, я пойду в суд и истребую их, — предположил Иван. — Тем более что у Шестобитова наверняка есть что забрать. — Логично, да. Только, как я понимаю, ни у компании «Форсаж Логистикс», ни у Шестобитова лично нет никаких проблем с клиентами, как бывшими, так и настоящими, — развел руками эксперт. Проблем действительно не было. Иван решил узнать, почему. Он связался с одними из покупателей, теми, чья сделка прошла относительно недавно, в минувшем ноябре. Покупатели сначала заволновались, квартира им нравилась, претензий никаких нет, и звонок из полиции не мог их обрадовать. Успокоившись, они подтвердили, что сделка прошла у них без сучка без задоринки, что в ячейку деньги закладывали действительно с директором «Форсажа», именно с Шестобитовым. Это, кстати, действительно показалось и самим покупателям, и их агенту чуток странноватым, однако продавец полномочия Шестобитова подтвердил лично и расписку в получении денег написал собственноручно. Дееспособность его тоже была проверена, а кому и как реально шли деньги за квартиру, покупателей в целом не интересовало. У агента покупателей вообще имелось готовое и весьма логичное объяснение того, почему именно Шестобитов являлся получателем денег из ячейки. — Понимаете, ведь бывает, что деньги в ячейке продавцу и не предназначаются. К примеру, он продает квартиру, но при этом покупает что-то еще. Новостройку, скорее всего. Тогда покупатель таким способом сразу и оплачивал эту новостройку. Мы, собственно, так и поняли тогда, что Шестобитов просто вынимал деньги за свою новостройку. «Форсаж» ведь много новостроек продает. У них и по взаимозачету есть квартиры, и от застройщиков и поставщиков. Это было возможно и даже логично и полностью объясняло, почему получателем денег в ячейке был Шестобитов. Возможно и логично. Нормальная практика. Можно закрыть вопрос и признать очевидное: бегство Шестобитова — это отдельное дело, никак не связанное с убийством Морозова и уж точно никаким боком не пришитое к главному — к поимке Нечаева. Сбежал, потому что не хотел отвечать за все, что там могло найтись, перед новой собственницей. Сбежал, потому что устал. Может быть, давно хотел сбежать, вот и решил — пора. Да мало ли! — Ну вот, опять. Ты, кажется, хотел провести время с детьми, а сам только и сидишь в своем телефоне! Голос жены раздраженный, напряженный. В свой единственный выходной Третьяков вывел семью в новый торговый центр неподалеку от Солнцева. Там был парк развлечений, о котором мечтали Ярик и Федя. Теперь, оказывается, оба сына разочарованно смотрят на отца. Он не увидел, как они прыгали на батуте. — Прости, прости, я сейчас. — Иван натянуто улыбнулся жене и подался вперед. Ярослав тут же принялся крутиться и скакать, поглядывая, смотрит ли отец, но Федор обиделся и пошел куда-то к выходу. — Видишь, что ты наделал, — пробормотала жена. Иван продолжал держать на губах улыбку и следил, не отрываясь, за кульбитами Ярослава, но кулаки сжались. Ох, как хотелось ответить, кто наделал все это, кто сделал его, Ивана, отцом выходного дня, это при том, что выходных у Третьякова почти и не было. Но то, что они все вместе вышли в свет, уже было достижением, которое не хотелось терять. Хрупкий баланс. Третьяков разжал кулаки и вдохнул, успокаиваясь. Жена помолчала, а затем вдруг спросила: