Лекари называют её эмикрания*… Она лишь слышала об этой болезни, но никогда не видела сама. Говорили, что это болезнь богатых и благородных — мучительная, изматывающая боль, от которой нет лекарства. Говорят — это наказание божье за гордыню. И вот теперь, столкнувшись с ней впервые, Эмбер почувствовала эту боль на себе. Эмбер иногда видела людские болезни — тёмные сгустки, похожие на присосавшихся к ауре человека мохнатых чудовищ. Иногда они напоминали огромных мокриц, иногда морских ежей, осьминогов или паутину, или кляксы, будто оставленные на бумаге нерадивым учеником. По ним она могла определить, насколько сильна болезнь и как скоро приведёт к смерти. Она могла видеть и раны. Если кого-то пырнули ножом или всадили пулю, то это было просто белое пятно, сквозь которое из человека утекала сила, иногда медленно, а иногда стремительно. Только этим умением Эмбер пользовалась крайне редко, ведь, чтобы это видеть, нужно тратить свои собственные силы, а их она всегда экономила. А уж про то, чтобы кого-то лечить, и речи не шло. Хотя она могла иной раз помочь чем-то простым: утихомирить зубную боль, снять жар… И вот сейчас она почувствовала, как внутри неё рождается какое-то тревожное чувство, не дающее ни на чём сосредоточиться, заставляющее раз за разом смотреть на этот источник боли. О, Лучезарная! Только не здесь! Только не сейчас! Она едва сдержала свой порыв. Всё ведь просто: она может ему помочь. Может отвести эту мучительную боль, ослабить её. И тогда сеньор де Агилар просто захочет спать, и во сне боль уйдёт совсем. Только зачем ей это?! Зачем помогать врагу?! Она в этом доме совсем с другой целью! А он пусть страдает и дальше, должны же эти люди тоже страдать за то, что сотворили! Но желание помочь пришло из ниоткуда и накрыло её с головой, потому что эта боль терзала и её, мучительно и изматывающе, и отсоединиться от неё она никак не могла. Эмбер подождала, пока эрр Морис выйдет из кабинета, обернулась и посмотрела на сеньора де Агилара, который, стоя на небольшой лесенке перед шкафом, рассеянно листал какую-то книгу. Он не впервые испытывает эту боль. И даже привык терпеть. Она видела его силу воли, с которой он сдерживался, заставляя себя разговаривать с людьми, слушать других, отдавать распоряжения… От него пахло лауданумом, видимо, он принимал его на ночь. Но Эмбер знала: от этой болезни лауданум не поможет. Она подошла и поставила ящик на стол рядом с лесенкой, на которой он стоял, чтобы оказаться поближе и ощутить его ауру. Как она успела заметить, сам хозяин дома не обладал какими-то способностями, иначе давно бы уже понял, кто она такая. Поэтому сейчас, когда они были в кабинете вдвоём, она могла не опасаться. Эмбер посмотрела на закрытую дверь… Крылья медленно распахнулись, превращаясь в золотое облако, и его край коснулся алого пламени над головой сеньора де Агилара. − Голова сегодня что-то болит, − пробормотал он рассеянно, обернулся и тронул пальцем висок. − Это, видимо, от дождей, вон, видите, опять льёт, − ответила Эмбер негромко. — Вы приехали с севера, не привыкли ещё к нашей жаре. За окном, и правда, полило, как из ведра. Жаккарандовые деревья не соврали. − Не в жаре дело и не в дождях, − ответил задумчиво сеньор де Агилар и посмотрел на книгу так, будто забыл, зачем вообще взял её в руки. − А в чём же? − Не знаю… В этом доме. В этих запахах. В проклятых цветах и воспоминаниях… наверное. Кажется, что они вонзаются тебе в голову огненным кинжалом. Но… Неважно, − он захлопнул книгу и засунул на первое свободное место на полке. − Попробуйте втирать в виски гвоздичное масло, − ответила Эмбер. — Ещё, говорят, капустный лист помогает. Нужно его приложить ко лбу… − Гвоздичное масло? — он обернулся и усмехнулся криво, будто услышал редкую глупость. — Уж прости, мой друг, но от этой боли не поможет ни масло, ни кашаса*, ни капуста, ни даже конский навоз. На свете нет средства от этой проклятой болезни. Спасибо моей матери − это её наследие. Когда тебя раздражает всё вокруг: люди, солнце, ветер, дождь, запахи, звуки! Всё! И иной раз доходит до того, что хочется разбежаться и удариться головой в стену, и пусть бы голова раскололась, как орех, только бы перестала болеть. Хотя… зачем я это рассказываю? Тебе этого не понять. − Я понимаю. Моя сестра страдает головными болями. В Тиджуке есть одна женщина… она колет в тело иглы… говорят, это помогает, − осторожно произнесла Эмбер. Зачем она это сказала?! Ой, ду-у-ура! А ну как он попросит к ней сводить? Но сеньор де Агилар на это ничего не ответил, лишь подровнял корешки книг и покачал головой, а Эмбер увидела, как оседает золотая пыльца, словно дождь, падающий на костёр, и гасит алое пламя над его головой. И огненная пика становится всё тоньше и тоньше, и уже горит не так ярко. − А знаешь… Он обернулся и посмотрел на Эмбер, а потом на стол, на котором теперь уже был порядок, и добавил: − Это странно, но мне стало как-то легче. Кажется, впервые приступ проходит… и так внезапно! Может, всё дело в тебе? Говорят, удовлетворённость результатом — тоже лекарство, − и он указал на аккуратно разложенные на столе части какого-то устройства, которое Эмбер распаковала и очистила от стружки. — Может, этот порядок меня успокоил? − Я рад, если это так, − ответила она, спешно отводя взгляд. — Всё это было несложно, сеньор. И зачем она это сделала?! Зачем забрала его боль?! Ох и дура же! Вот уж ни к чему ей всё это! Ох, какая же она идиотка! Ну зачем? Зачем привлекать к себе внимание?! Вместо того, чтобы наслать чуму на этот дом, она лечит его хозяина! − Как это ни странно, но такие простые вещи, как аккуратность и пунктуальность, не в ходу в этих краях, − произнёс сеньор де Агилар, рассеянно трогая лоб рукой и будто не веря тому, что боль ушла. − А ты ведь тоже северянин, не привык, наверное, ещё к местному разгильдяйству, может, поэтому считаешь естественным такой порядок вещей. Но погоди, тут кое-чего не хватает… Странно. В процессе разбора вещей оказалась, что часть их отсутствует, и сеньор де Агилар сразу отправил кого-то из слуг в порт — разобраться. Тот вернулся быстро, привёз бумагу и сказал, что часть коробок просто не влезла в багажное отделение, потому что там везли клетки с королевскими попугаями, и поэтому оставшийся груз отправили следующим пароходом. А на вопрос, когда же он прибудет, портовый служащий пожал плечами и ответил коротко: «mañana». — Маньяна? — удивился вернувшийся в кабинет Морис. − Ну, знаешь, Морис, привыкай. В этом вся Акадия одним словом! — покачал головой сеньор де Агилар, выслушав слугу. — И что это значит? — спросил Морис. — Маньяна? Ну, многое. Это значит: сегодня, завтра, скоро, когда-нибудь, никогда! — воскликнул сеньор де Агилар, читая бумагу. — Это ты будешь слышать здесь повсюду. А если ты чего-то ждёшь, то имей ввиду, что после этого слова стоит запастись воистину ангельским терпением. Он обернулся к Эмбер и, указав на коробки, добавил: — Ладно, мой друг, на сегодня, пожалуй, хватит. Здесь бессильна даже твоя расторопность и аккуратность. Зато теперь мне ясно, почему я не мог найти половину своих вещей. Завтра я жду тебя здесь в восемь утра, у нас полно дел. И прихвати свои вещи, Фернандо уже подготовил тебе комнату. Твоя помощь сегодня была просто бесценна, а главное, кажется, она вылечила меня от головной боли. Сеньор де Агилар подошёл и опять похлопал Эмбер по плечу. И от этого дружеского похлопывания её снова накрыло его ароматом, начала кружиться голова, задрожали колени, и жажда стала уже просто невыносимой. А может, это от того, что она забрала его боль, потратив на это все резервы своих собственных сил? — Благодарю, сеньор! До свиданья, сеньор, — пробормотала Эмбер, отступая к двери, и уже хотела скрыться за ней, но сеньор де Агилар снова её остановил. — Вот я болван! Погоди, тебе же нужен браслет! — он усмехнулся. — Я отвык от жизни в Акадии. Как тебя пропустили на Холм? — Э-э-э… браслет сеньора Кордезо… Месяц ещё не закончился, — пробормотала Эмбер, соврав первое, что пришло в голову, и надеясь, что её новый хозяин не знает особенностей выдачи пропусков на Голубой холм. — Я сейчас велю Фернандо всё для тебя сделать. И только оказавшись в корзине подъёмника, спускающейся на нижний ярус, Эмбер наконец-то смогла выдохнуть и расслабить сжатые от напряжения мышцы. Она ощущала себя жутко уставшей и совсем пьяной, и не могла понять, что с ней такое. Потому что с момента её инициации, случившейся в одиннадцать лет, она никогда не испытывала ничего подобного. Никогда, с того самого момента она не ощущала такой нереальной жажды, такого желания распахнуть крылья и наплевать на всякую осторожность. *Эмикрания — мигрень (от лат. hēmicrania) — форма головной боли, симптомами которой являются периодические приступы головной боли средней и высокой интенсивности. Головная боль, как правило, локализована в одной половине головы, имеет пульсирующий характер и длится от нескольких часов до 2–3 дней. Сопутствующие симптомы включают тошноту, рвоту, гиперчувствительность к свету, звукам и запахам. *Кашаса — крепкий алкогольный напиток, получаемый путём перегонки забродившего сока сахарного тростника. Крепость 37,5—40 градусов. В ряде стран называется бразильским ромом. Глава 14. Дон Жаба и Его Светлость По дороге она занырнула в узкий пустой переулок, стащила с себя парик и позволила тонкой паутине маски расплестись и рассыпаться, освобождая лицо от иллюзии. Втянула ноздрями воздух, расслабляя затёкшие мышцы и чувствуя, что дышит сейчас, словно усталый пёс. Сгусток боли, что она забрала у сеньора де Агилара, опустошил её досуха. Знала бы, что так будет, придушила бы собственное сострадание на корню. − Эмбер, Эмбер! Это тебя погубит! — пробормотала она, засовывая парик в широкий карман пиджака. Потёрла лицо ладонями, натянула копполу, спрятав под неё волосы, и отправилась дальше. До заведения дона Каро «Торро Рохос» она добралась уже почти в бреду. Войдя, остановилась справа у стены, прислонившись затылком к плохо оструганным сосновым доскам, и закрыла глаза. Доном Каро звали высокого толстяка с румяным, точно у пряничной куклы, лицом и блестящей лысиной, окаймлённой курчавыми завитками некогда пышной шевелюры. Несмотря на добродушную улыбку, именно этот пряничный толстяк устраивал самые популярные кровавые побоища во всём Нижнем ярусе. Кулачные бои, собачьи бои, петушиные бои и даже корриду — всё, что окрашивалось кровью, потом, яростью и азартом, и за что платились деньги, с радостью предлагалось посетителям его заведения. В огромном деревянном строении, в котором он смастерил из досок самую настоящую арену с амфитеатром, сейчас было не протолкнуться. Оно располагалось на оживлённой Райя Абигаррада — улице, делившей город на Нижний и Средний ярусы, и, когда день близился к концу, рабочий люд заглядывал сюда пропустить вечерний стаканчик дешёвого пойла и посмотреть хорошую драку. Старший сын дона Каро здесь же разливал кашасу и принимал ставки, а сам дон стоял у ворот арены возле огромного джумалейца, кулак которого издалека выглядел больше, чем голова у Эмбер. Этот джумалеец − нанятый доном Каро охранник, и задача у него одна: вышвыривать тех, кто не мог достойно принять свой проигрыш. В воздухе висела острая смесь запахов: аромат крепкого табака, алкоголя, перечной травы и лошадиного бальзама от ушибов. А ещё пота и свежих опилок, которыми посыпали пространство вокруг арены. Но Эмбер не принюхивалась. Здесь можно погасить обоняние полностью, слишком уж примитивен запах красных всполохов ауры человека. Она бросила в кружку на входе один сантим — символическая плата за возможность смотреть бои. Впрочем, она-то приходила сюда не затем, чтобы смотреть. Это заведение — точно озеро чистейшей воды, для того, кто хочет пить. Для эйфайра здесь есть возможность подпитаться человеческой энергией, не забирая её против желания. Люди глупы и тратят так много сил и эмоций просто так. Они приходят сюда, чтобы выплеснуть их на эту арену. И если оглянуться, то увидишь, что, когда начинается бой, всё вокруг полыхает алым и багровым. И кажется, что воздух полон огня, который колышется лепестками над головами посетителей, находящихся внутри, и, сливаясь в единый бутон, поднимается вверх к куполу. Но для Эмбер это хорошо. Её питает этот огонь. Чужая сила совершенно бесплатно. Конечно, это не такая уж сытная пища, злость и ярость слишком примитивны для птички у неё внутри, но зато люди делятся ей добровольно. Да и выбирать сейчас не приходится, ей нужны силы. И быстро. Когда-то, вот так же в мужском обличье, она работала у дона Каро. Раззадоривала толпу, заставляя делать больше ставок. Для эмпата это лёгкая работа: побродить среди людей, послушать, что говорят, втереться в доверие. Кому-то урезали жалованье, кого-то ест поедом жена, у кого-то неприятности на работе… Каплю сочувствия, рюмка за её счёт, и вот уже они лучшие друзья. А потом они идут делать ставки. Дон Каро выдавал ей аванс на такие расходы и всегда был доволен результатом. Когда Эмбер работала здесь, дела у дона Каро шли лучше некуда. А люди… Они и сами не понимали, почему в один присест спускали всё, что заработали за неделю, сделав ставку на пятнистого бульдога или Громилу Жорже. Но для неё это была лёгкая работа… Грязная, но лёгкая. Легче той, которой ей приходилось заниматься в Лагуне, на самом дне этого города, до того, как она смогла наняться в «Торро Рохос». Да и что не сделаешь ради того, чтобы выжить? Но как только у неё завелись пару десятков лишних эскудо, она бросила это занятие и перебралась вверх по холму, в обиталище костяных муравьёв. Потому что долго вариться в котле из ярости, крови и злости невозможно. Это варево вытопит из тебя всё человеческое, оставив только сухие жилы равнодушия ко всему. Тощий Люк, с которым она познакомилась в «Торро Рохос», замолвил за неё словечко и представил Костяному королю. Она открыла глаза и осмотрелась. Сегодня в заведении было шумно, так же, как и всегда. − Давай, давай, наподдай ему! − Что ты, как тряпка! Вставай! − Бей, давай, бей! Добей его уже! − Подотри сопли, я на тебя поставил пять эскудо! Порви его! Крики неслись со всех сторон, один из бойцов лёг во втором раунде, и, видимо, плакали те пять эскудо, о которых сокрушался мужчина в первых рядах. Эмбер глянула в узкое окно, выходившее на Лагуну. Солнце висело над горизонтом на три пальца, и ей пора спешить. Её ждёт граф Морено, а Его светлость до одури не любит опоздания. Жаль, она не успела переодеться, потому что Его светлость ещё и до ужаса щепетилен в вопросах внешнего облика. Но зайти сюда было важнее, чем переодеваться в сеньориту, иначе, увидев бледное шатающееся создание, граф едва ли захочет поручать ей денежную работу. − Собираешь объедки? — ехидный, чуть хрипловатый голос раздался прямо над ухом.