Когда народ почтительно расступился перед наместником, он увидел четырех крестьян, опускающих на землю бамбуковые шесты с привязанной к ним тушей тигра примерно в десять чи длиной. — Братец Цзяо его прикончил! — крикнул судье Ма Жун. — Крестьяне привели нас к его тропе в чаще у горного склона. Мы привязали там ягненка в качестве приманки, а сами залегли в кустах с подветренной стороны. Ждали мы, ждали, а зверь показался только ближе к вечеру. Подошел к ягненку, но не бросился на него: должно быть, почувствовал опасность. Притаился в траве и выжидал, наверное, не менее получаса. Святые Небеса, мы еле вытерпели! Ягненок блеет без остановки, а братец Цзяо с арбалетом наготове подползает все ближе и ближе. Я думаю: «Если тигр сейчас прыгнет, то прямо на голову братца Цзяо!» Стараюсь ползти вслед за ним, с двумя стражниками, у всех трезубцы наготове. И вдруг зверь как прыгнет, словно молния. Но братец Цзяо не промахнулся, выстрелил прямо в бок, за правой передней лапой. Святые Небеса, стрела вошла на три четверти! На лице Цзяо Тая светилась счастливая улыбка. Ткнув пальцем в белое пятно на массивной правой лапе тигра, он заметил: — Должно быть, это тот самый тигр, которого мы видели прошлой ночью на том берегу протоки. Пожалуй, я тогда поторопился с выводами! Хотя ума не приложу, как он дотуда добрался. — Не стоит беспокоиться о явлениях сверхъестественных, когда от естественных деваться некуда, — сказал судья Ди. — Поздравляю с удачной охотой! — Сейчас мы его освежуем, — сказал Ма Жун. — Мясо разделим между крестьянами: они кормят им детей, чтобы те выросли сильными. А когда выделаем шкуру, то подарим ее вам, наместник, для вашего кресла в кабинете, в качестве скромного знака нашего почтения. Судья Ди поблагодарил помощников, а затем со старшиной Хуном направился к главным воротам. Там толпились возбужденные горожане, пытающиеся разглядеть мертвого тигра и героя, его убившего. — Я долго спал, — сообщил Хуну судья Ди. — Уже время обедать. Пойдем-ка в ту харчевню, где два наших храбреца впервые повстречали По Кая, поедим там для разнообразия. А заодно послушаем, что подавальщики говорят о По Кае. Мы вполне можем прогуляться пешком: свежий вечерний ветерок проветрит мне голову! Неспешным шагом они направились по оживленным улицам к югу и без труда нашли харчевню. Им навстречу поспешил хозяин заведения, его округлая физиономия расплылась в масляной улыбке. Задержав гостей в общем зале ровно настолько, чтобы остальные посетители успели разглядеть, сколь высокопоставленные особы к нему захаживают, он почтительно сопроводил их в отдельный кабинет и перечислил, что может им предложить его убогая кухня: — Перепелиные яйца, фаршированные креветки, жареная свинина, соленая рыба, копченый окорок, холодная рубленая курятина — это для начала, потом… — Принесите нам две миски лапши, блюдо соленых овощей и большой чайник горячего чая, — оборвал его судья Ди. — Это все. — Позвольте хотя бы предложить вашей чести крошечную чашечку «Розовой росы»! — воскликнул удрученный хозяин. — Исключительно для возбуждения аппетита! — Благодарю вас, у меня превосходный аппетит, — ответил судья. Когда хозяин передал слуге скромный заказ, судья Ди продолжил: — По Кай часто бывал в этой харчевне? — Ха! — воскликнул хозяин. — Я сразу понял, что он подлый злодей! Каждый раз, как он входил, так и поглядывал по сторонам, так и поглядывал, а у самого рука в рукаве, как будто сейчас выхватит кинжал. Когда я утром услышал про приказ об его аресте, то сразу сказал: «Мне давно надо было донести на него его превосходительству». — Жаль, что вы этого не сделали, — сухо проговорил судья, узнавший в хозяине тот прискорбный тип свидетеля, у которого воображение заменяет глаза. — Пришлите сюда старшего слугу. Старший слуга производил впечатление человека куда более проницательного. — Должен признаться, ваша честь, — начал он, — я бы никогда не подумал, что господин По Кай преступник. А мое ремесло учит разбираться в людях. Он, несомненно, производил впечатление высокообразованного господина и оставался таковым независимо от количества выпитого. Он всегда был добр к слугам, но никогда не опускался до панибратства. А однажды я случайно услышал, как глава Классической школы при храме Конфуция восхищался его стихами. — Часто ли он ел и пил здесь с другими людьми? — Нет, ваша честь, за те полторы или около того недели, что он регулярно здесь появлялся, он ел один или со своим другом Ким Саном. Они любили пошутить, эти два господина. А изогнутые брови господина По Кая придавали его лицу такое забавное выражение! Хотя подчас я замечал, что глаза его совсем не веселы; они будто противоречили его бровям, если можно так выразиться. Тогда я спрашивал себя, не носит ли он маску? А потом он как начнет смеяться, и кажется, будто я все это выдумал. Судья поблагодарил собеседника и быстро доел лапшу. Он заплатил по счету, невзирая на бурные протесты хозяина, раздал слугам щедрые чаевые и удалился. На улице он сказал старшине Хуну: — Этот слуга весьма наблюдателен. Боюсь, что По Кай и в самом деле нацепил на себя маску. Помнишь, когда он встретил госпожу Цзао и ему не было нужды притворяться, она сказала, что «в нем ощущалась властность». Должно быть, он и есть наш главный противник, стоящий за всеми преступлениями. А мы должны оставить всякую надежду на то, что наши люди его обнаружат, ведь ему даже прятаться не надо. Он просто сбросит маску, и никто его не узнает. Какая жалость, что я с ним ни разу так и не повстречался! Хун пропустил мимо ушей последние слова судьи. Он сосредоточенно прислушивался к звукам кимвалов и флейт, доносящимся со стороны улицы, где стоял храм Хранителя города. — В город прибыла труппа странствующих актеров, ваша честь! — с горячностью воскликнул старшина. — Должно быть, они услышали о церемонии в храме Белого облака и теперь устанавливают сцену, чтобы немного заработать, благо весь город на ногах. Может быть, мы посмотрим представление? — с надеждой добавил он. Судья улыбнулся и кивнул. Он знал, что Хун всю жизнь был заядлым театралом — это была его единственная слабость. Площадь перед храмом была полна народа. Поверх голов судья увидел высокую сцену, сделанную из бамбуковых жердей и циновок. Над ней развевались красные и зеленые вымпелы; по сцене, которая освещалась множеством разноцветных фонариков, расхаживали актеры в ярких костюмах. Локтями распихивая зевак, судья с Хуном пробились к платным деревянным скамьям. Сильно накрашенная девица в кричаще-ярком костюме взяла деньги и нашла для них два места в заднем ряду. На них никто не обратил внимания; все глаза были устремлены к сцене. Судья Ди лениво разглядывал четырех актеров. Он мало что знал о театре и его традициях, но предположил, что старик в зеленом парчовом халате с длинной белой бородой, должно быть, старейшина. Однако понять, кто эти двое стоящих перед стариком мужчин и коленопреклоненная женщина между ними, он не мог. Оркестр замолк, и старик принялся рассказывать о чем-то резким пронзительным голосом и говорил очень долго. Судья не был знаком с чудной протяжной театральной дикцией, поэтому ничего не понимал. — Что все это значит? — спросил он Хуна. Старшина тут же пустился в объяснения: — Старик играет старейшину, ваша честь. Представление подходит к концу; сейчас он выносит решение по жалобе, которую тот малый, что слева, подал на свою жену, которая на коленях. Второй мужчина — это брат истца; он пришел засвидетельствовать его добропорядочность. Хун немного послушал, а потом взволнованно продолжил: — Муж уезжал на два года, а когда вернулся, обнаружил, что жена беременна. Он обратился к старейшине, чтобы получить разрешение на развод по причине нарушения женой супружеской верности. — Тише! — рявкнул через плечо сидящий перед судьей толстяк. Тут снова грянул оркестр: взвизгнули скрипки, ударили кимвалы. Женщина грациозно поднялась с колен и запела страстную песню, содержание которой судья не смог уловить. — Она говорит, — зашептал старшина Хун, — что восемь месяцев назад ее муж вернулся поздно вечером и провел с ней всю ночь. И снова ушел еще до рассвета. Тут на сцене разразился кромешный ад. Все четверо актеров принялись петь и говорить одновременно; старейшина выписывал круголя, тряся головой так, что борода развевалась, словно вымпел. Муж повернулся лицом к публике; размахивая руками, он визгливым голосом пел о том, что жена его врет. Указательный палец его правой руки был измазан сажей, чтобы казалось, будто пальца нет. Его брат стоял, спрятав руки в длинные рукава, и одобрительно качал головой. Он был загримирован так, чтобы походить на мужа неверной жены. Вдруг музыка смолкла. Старейшина что-то прорычал второму мужчине. Тот изобразил, будто до смерти перепуган: крутился на одном месте, топая ногами и закатывая глаза. Когда старейшина снова закричал на него, мужчина вынул руку из рукава. У него тоже отсутствовал палец. Оркестр заиграл во всю мощь. Но музыка растворилась в оглушительном реве толпы. Старшина Хун, не отставая от прочих, вопил во все горло. — Что там у них произошло? — раздраженно спросил судья Ди, когда шум чуть поутих. — Так это брат-близнец мужа пришел к женщине той ночью! — поспешно объяснил старшина. — Он отрубил себе палец, чтобы жена подумала, будто он и есть ее муж! Вот почему это представление называется «Один палец за одну весеннюю ночь». — Ну и дела! — сказал судья Ди, вставая. — Пойдем-ка лучше отсюда. Толстяк перед ним чистил апельсин и небрежно швырял куски кожуры через плечо, попадая прямо на колени судье Ди. Тем временем на сцене развернули огромное красное полотнище с начертанными на нем пятью большими черными иероглифами. — Смотрите, ваша честь! — крикнул старшина Хун. — Следующим будет «Три тайны, чудесным образом разгаданные судьей Ю». — Ладно, — покорно кивнул судья Ди. — Наместник Ю — величайший сыщик нашей славной династии Хань, живший семьсот лет назад. Давай посмотрим, как они его будут изображать. Со вздохом облегчения старшина Хун вновь уселся на свое место. Пока оркестр наигрывал оживленную мелодию, на сцену притащили большой красный стол. После чего к нему решительным шагом подошел огромный человек с багровой физиономией и длинной бородой. Он был облачен в ниспадающий складками черный балахон, вышитый красными драконами, а голову его венчала высокая черная шапка с какими-то блестящими украшениями. Под громкие приветствия восторженной публики он грузно уселся за красный стол. Появились еще два человека, встали перед столом на колени и принялись что-то петь фальцетом. Судья Ю слушал их, расчесывая бороду растопыренными пальцами. Он простер длань, но судье Ди не удалось увидеть, куда именно, потому что как раз в этот момент маленький оборвыш, торговавший булочками, прямо перед ним попытался перелезть через скамью и вступил в пререкания с толстяком. Зато уши судьи Ди уже приноровились к особенностям сценической речи, и он умудрился понять те обрывки песни, что донеслись до него сквозь перебранку. Когда маленький торговец куда-то ускользнул, судья спросил старшину Хуна: — Это опять два брата? Мне кажется, один обвиняет другого в убийстве их старого отца. Старшина энергично закивал. На сцене старший из братьев встал и будто бы положил на судейский стол какой-то маленький предмет. Судья Ю сделал вид, что взял его большим и указательным пальцами, и, нахмурив брови, принялся тщательно изучать. — Что это у него? — спросил судья Ди. — У тебя уши есть? — бросил через плечо толстяк. — Это миндаль! — Понятно, — холодно произнес судья. — Их старый отец, — поспешил объяснить Хун, — оставил миндальный орех как нить, ведущую к его убийце! Старший брат сейчас говорит, что отец написал имя убийцы на клочке бумаги, спрятанном в скорлупе ореха. Судья Ю сделал вид, будто осторожно разворачивает бумажку. Вдруг у него в руках как бы ниоткуда развернулся свиток длиной в пять чи с начертанными на нем двумя иероглифами, которые он показал публике. Толпа негодующе заревела. — Это имя младшего брата! — вскричал старшина Хун. — Да заткнись уже наконец! — вскричал толстяк. Тут оркестр взорвался невообразимым грохотом гонгов, кимвалов и маленьких барабанов. Младший брат встал и под пронзительный аккомпанемент флейты страстно запел о своей невиновности. Судья Ю, гневно закатывая глаза, переводил взгляд с одного брата на другого. Внезапно музыка смолкла. В последовавшей мертвой тишине судья Ю перегнулся через стол, схватил обоих братьев за лацканы халатов и притянул к себе. Сперва он понюхал рот младшего брата, а затем старшего. Потом, грубо оттолкнув последнего, ударил кулаком по столу и громоподобно взвыл. Вновь бурно заиграла музыка; одобрительно завопила публика. Толстяк впереди встал и заревел что было мочи: — Здорово! Здорово! — В чем дело? — спросил судья Ди, неожиданно для себя заинтересовавшись. — Судья сказал, — восторженно тряся бородкой, принялся объяснять старшина Хун, — что старший брат пахнет миндальным молоком! Старый отец знал, что его убьет старший сын, а потом подделает любой оставленный им ключ, указывающий на злодея. И поэтому он вложил свое сообщение в миндаль. Сам миндаль был истинным ключом, потому что старший брат очень любил миндальное молоко! — Неплохо! — заметил судья Ди. — Я подумал, что… Но его заглушил оркестр, возвестивший начало следующей сцены. Теперь перед судьей Ю преклонили колени два мужчины в сверкающих золотом одеждах. Каждый размахивал исписанным листом бумаги с большой красной печатью. Прислушавшись к их словам, судья сделал вывод, что это знатные люди. Их господин оставил каждому из них по половине огромного состояния: землю, лошадей, рабов и ценности, как было указано в представленных ими бумагах. И каждый настаивал на том, что дележ был совершен несправедливо и другому досталось больше положенного. Судья Ю смотрел на них, вытаращив белки глаз, и недобро качал головой, так что украшения на его шапке посверкивали в ярком свете фонариков. Музыка стала совсем тихой, создавая напряженную атмосферу, захватившую и судью Ди. — Ну, давай же, говори! — нетерпеливо крикнул толстяк. — Заткнись! — к немалому своему удивлению услышал судья собственный голос. Затем раздался громкий звон гонгов. Судья Ю встал. Он выхватил документы из рук обоих истцов и передал каждому бумагу другого, после чего воздел длани, обозначая, что дело решено.