Садима взяла его руку в свою. Она начала с той части тела, прикоснуться к которой, как ей казалось, будет наименее бесцеремонно. Однако этот жест – соединение двух рук – таил в себе глубокий подтекст, подразумевая давнюю близость. Она ощупала длинные пальцы и долго вглядывалась в тончайший узор огибающих друг друга бороздок на подушечке большого. – Дерматоглифы, – прошептал Адриан. – Что? – Так по-гречески называются рисунки на пальцах. На миллиард людей не найдется двух похожих. И в них самое большое число нервных окончаний, то есть они лучше всего ощущают прикосновения. Садима не смогла удержаться и коснулась подушечки языком, проверяя, почувствует ли он эти узенькие бороздки. И, медленно проводя его кончиком по подушечке каждого пальца, она действительно распробовала полосчатые узоры – разные и не имеющие пары среди миллионов прочих. Адриан вздрогнул. С тыльной стороны рука немного загорела. На фалангах виднелся едва приметный светлый пух. Кожа в верхней части ладони была жесткая, загрубевшая. Видеть у лорда твердые руки рабочего Садиме было странно. Заметив на большом пальце след давнего шрама, она с некоторым смущением вспомнила, что грезила об этой руке в первую ночь. Ту ночь, когда Адриан спрятал под матрасами свой мизинец. Проверяя косточки ступней, она спросила: – Ваша мать не могла украсть у вас волос? – Нет, – ответил он. – Волос мертв. Ногти тоже. Это не могла быть и капля крови. Кровь постоянно обновляется. И вне тела через считаные секунды она ничего не стоит. – А родинку? – Родинку – да, возможно, – признал он. – Тогда проверю те, что у вас на спине. Он перевернулся. Садима продолжила осмотр. Теперь, когда он лежал на животе, зарывшись лицом в подушку, она могла трогать его, а он ее не видел. Он отдал себя в полное ее распоряжение. Она могла вдыхать его запах в ямке между лопаток. Скользить взглядом по линии ягодиц. Ей не нужно было придерживаться даже любовного этикета. Почувствуй она теперь в пальцах или на языке зуд самого нелепого желания, она уступит ему, делая вид, что ищет таким образом недостающий кусочек. От открывшихся перед нею возможностей Садима словно бы взмыла над кроватью. Но уже через секунду вернулась к поискам. Она ощупала каждую мышцу на спине, погладила каждый позвонок. Тихонько провела по коже кончиками пальцев, ища пусто́ты. Ей приглянулась выпуклость его затылка. Затылки, сливающиеся с короткой толстой шеей, образуя что-то вроде колонны, ей не нравились. Она с удовольствием поднялась по выпуклому треугольнику трапециевидной мышцы и зарылась носом во впадинку над верхним позвонком. Вместо привычного облика лорда открывались удивительные подробности: эти ладони с мозолями, которых она и представить себе не могла, этот выпуклый затылок, эти крепкие бедра. Открытия завораживали, их необходимо было пополнить. Садима продолжила изыскания. Провела по коже ладонью и почувствовала бархатистость на боках и упругость там, где начинаются ягодицы. Ущипнула, попробовав на плотность. Увлеклась плечом. В нем плоти было заметно больше, чем в женском. Если вытянуть руку вдоль туловища, плечо твердело и в нем перекатывались бугорки, как галька под ногой. А если отвести руку в сторону, плечо округлялось и над бицепсом вздувался податливый холм. Ей нравилась эта перемена, переход из твердого в мягкое. Наконец, не сдерживаясь дольше, она впилась зубами в расслабленную кожу, чтобы ощутить ее упругость. С удовлетворением оглядывая оставленный на коже лорда розовый след, она вспомнила о своей задаче. – Могло ли пропасть что-то внутри? – спросила она. Адриан медленно очнулся от сладкого оцепенения, в которое погрузился. – То, что внутри, отделить сложнее, – проговорил он наконец. – Проверим на всякий случай, – постановила Садима. – Перевернитесь, милорд. Он снова лег на спину. Век он не поднимал, и Садима разрешила своему взгляду спуститься. Вдоль туловища и ниже. Дотуда. Здесь она задержалась, не отрывая глаз. – Садима? – сказал вдруг Адриан. Она вздрогнула и зарделась, быстро отведя взгляд. Он приподнялся на локте. – Честное слово, полагаю, на нынешнем этапе вы могли бы звать меня Адрианом. Он откинулся обратно на подушки, улыбнулся, закрывая глаза, и снова расслабился. У Садимы вырвался досадливый и радостный смешок, который она спрятала, зарывшись в его живот. Потом она прижалась щекой к груди Адриана. Послушала сердце. Спустилась до впадинки в грудной клетке, навострила слух на урчание прочих органов. Ее баюкали их нутряной плеск и теплые, бьющиеся под щекой волны. Она заметила, что стук сердца стал чаще. Тогда она подумала, что до сих пор не разобралась с главным. Она избороздила его тело вдоль и поперек, узнала его, можно сказать, назубок и даже на язык. Теперь ей было любопытно понять, как оно работает. Она присмотрелась к коже, наслаждаясь тем, как поверхность ее дрожит и покрывается мурашками под ладонью или губами. Прислушалась к тому, как приливает волнами кровь и учащается дыхание. Чем ниже она спускалась, тем сильнее ускорялись внутренние токи. Она медленно продолжала движение, следя за переменами в лице Адриана, за тем, как вздрагивают закрытые веки, как вздымается грудь. Она спустилась до той части тела, которую до сих пор старательно обходила. Когда рука ее сомкнулась на ней, спина Адриана выгнулась, пресс напрягся. Ее поразила шелковистая тонкость кожи. Она чувствовала рукой биение, точно в ней вздрагивал маленький зверек. Сильный и нежный. Садиме представился кролик. Под мягчайшей оболочкой таятся могучие мышцы и их внезапное, сладостное расслабление. Жертва у нее в руках. В ее власти. Сердце белого кролика стучит ей в ладонь, живое и нетерпеливое. Ей удалось его поймать. У Адриана вырвался глухой, рокочущий вздох, хриплый и неровный, – он так понравился Садиме, что она пошевелила пальцами, чтобы вздох повторился. Отвага Садимы часто толкала ее на дерзости, и она не могла удержаться, чтобы не сказать: – Кажется, я что-то нашла, милорд. Но не думаю, что недостающую часть. Всё на месте. Даже, напротив, как будто прибывает. Налицо, скажем так, прирост. Адриан поднял голову и посмотрел на нее. Она утонула в его взгляде: далеком, затуманенном, освобожденном, пьяном, потрясающем. Он вновь откинулся на подушку. – И все же, – ответил он, – как знать? Не стесняйтесь… продолжать… ваши поиски… исследуйте… до конца. Он даже не исправил ее лукавого «милорда». И Садима продолжила. Кожей к коже Садима осторожно встала с кровати, чтобы не разбудить Адриана. Он спал глубоким сном, вытянувшись под простыней во весь рост. Веки у него не дрожали. Она потянулась, почесала кожу под мятой одеждой. Укрыла Адриана и вышла на цыпочках. В своей комнате она переоделась и закинула за плечо ружье. Садима вышла в коридор, твердо решив отыскать то, что мать лорда Хендерсона выкрала у своего сына. Замок был огромен. Садима по-прежнему не знала, как выглядит то, что она ищет. Она решила обследовать все залы один за другим, по порядку. Она прочесывала каждый дюйм и обошла всё только к ночи. В свою спальню она вернулась усталая – и ни с чем. Уже стемнело. Садима подумала об Адриане. Он говорил, что охотно пришел бы, если она пригласит его в свою постель. А что, если она откроет ему дверь этой ночью? Садима вдруг поняла, что впервые думает о том, чтобы сделать это. Однако теперь, когда она мысленно представляла такую возможность, перед ее взглядом не вставали сомнения, затемнявшие поначалу эту картину. Она больше не беспокоилась о своем положении, о том, что ею играют или что нужно действовать хитро и урвать свое. Она делила с Адрианом его странный мир и в этом нелепом заколдованном замке чувствовала себя с лордом на равных. Так что ну да – что ж, если она хочет, она может это сделать. Но тут же внутри все тревожно сжалось. Не лучше ли оставаться одной, в покое, и мечтать себе вдоволь, создавая грезы себе под стать, чем неумело броситься навстречу действительности? Все, что ей нужно, у нее есть: большая кровать-палатка вдали от всего мира, свежие приятные воспоминания, которые можно прокручивать в голове, вчерашнее платье, еще хранящее запахи. Садиме нравился такой ход вещей. Она не хотела целиком отдавать Адриану свои ночи. Разделить с ним какую-то часть, а потом сбежать, сжимая в руках воспоминание, уединиться, раскрыть его, развернуть и снова и снова проигрывать в воображении для собственного, одинокого удовольствия. Так и прошли для Садимы многие дни и ночи: днем она искала одно, а ночью – другое. * * * Как-то утром дворецкий застал ее за поисками в одной из комнат. Она сидела перед раскрытым шкафом, рядом лежало ружье. Одну за другой она доставала сложенные простыни и встряхивала их. – Это бесполезно, – сказал он. – Вам не удастся. Садима встала, не выпуская простыни из сжавшихся пальцев. – Если вам дорог ваш хозяин, едва ли вы будете против, чтобы хоть кто-то попытался помочь ему, пусть это и всего лишь горничная. Лицо дворецкого посуровело. – Именно потому, что хозяин мне дорог, – возразил он, – я не хочу, чтобы некая привлеченная его состоянием особа подавала ему ложные надежды. Потом он затоскует сильнее прежнего. Я знаю, что так и будет. Ваши попытки тщетны. Мы ищем уже много лет. Он рос на моих руках… Мы жили в этом замке. А вы здесь только что появились. С чего же вам добиться успеха? Вы толком не знаете замка. И лорда тоже. – Не стоит меня недооценивать. Вы понятия не имеете, на что я способна. А что до моих намерений, вы доставите мне удовольствие, прекратив тыкать ими в лицо. Разве дочь султана или мои хозяйки не хотели выйти за него замуж ради денег? Однако их вы принимали прекрасно. Дворецкий осекся. Машинально он подобрал смятую простыню. Взял ее за углы. Садима взялась за два других. Они вместе сложили ее. На последнем сгибе их руки встретились. Старый слуга посмотрел ей в глаза. Садима выдержала взгляд. Положив простыню на место, Филип сказал: – Вы правы. В конце концов, попробуйте. Я больше не буду вас отговаривать. Но скажу вам, что я потерял всякую надежду. Отказался от мысли, будто мой хозяин сможет наконец зажить обычной счастливой жизнью… Не хочу разочароваться.