– От тож и ты менэ, – закончил баболюб. «Добре, – подумал Микола. – Не время за чубы таскать друг друга, успеется. Точно не в этом ауле и после боя». – Осип! – кивнув головой, позвал Билый. Тот махнул утвердительно в ответ, и вдвоем они пошли к яме с зерном, где томился черкесский мальчик, выстреливший в Миколу. Когда Билый, раненый, теряя сознание, крикнул: «Не убивайте черкесенка», тот хотел было сбежать. Но Осип Момуль крепкими, словно кузнечные лещотки, руками успел схватить мальчишку за шиворот бешмета и приподнять над землей. Такой напор со стороны казака охладил пыл мальчишки, и он, видя, что убивать его никто не собирается, постепенно успокоился. На вид ему было лет десять. Хотя внешность обманчива. Порой и черкесские мальчишки, и казачата выглядели старше своих лет. Постоянные физические нагрузки, жизнь в окружении воинственных соседей заставляли мальчиков народов Кавказа взрослеть и физически, и духом намного раньше, чем их сверстники, скажем, в той же Москве. Момуль, зная повадки горцев, будь то малец или же взрослый, решил не испытывать судьбу и на всякий случай связал ремнем руки мальчишке за спиной. В этот момент вспомнил Осип, как они с Иваном Мищником стреляли по черкесам с укрытия, возле которого находились ямы с зерном. «Вот туда-то я тебя и посажу, бисова душа», – подумал Осип, взвалив брыкающегося черкесенка на плечо и идя в направлении зерновых ям. Открыв крышку одной из ближних ям, он посмотрел внутрь. Яма была наполовину пуста. Расстояния от уровня зерна до лаза было около полутора метров. Этого было достаточно, чтобы десятилетний мальчик, даже будучи хорошо развит физически, не смог бы без посторонней помощи дотянуться до края лаза. Осип опустил мальчишку на зерно и для верности прикрыл яму крышкой, сделанной из толстых досок. К ней и вел сейчас сотника Билого Осип Момуль. – Что думаешь делать с мальцом, батько? Сотник не ответил, но поджал губы, явно что-то задумав. Теребил пыльный ус. Подойдя к яме, Микола с Осипом остановились. Прислушались. Из ямы доносилось тихое пение. Слов нельзя было разобрать, но мелодия, которую напевал мальчишка, показалась казакам знакомой. Микола с Осипом переглянулись. Осип пожал недоуменно плечами, а Билый дал знак поднять крышку и открыть яму. Момуль без особого напряжения поддел руками доски, и, тяжело грохнув о землю, крышка отлетела в сторону. От неожиданности черкесенок вздрогнул и уставил свой пронизывающий, холодный взгляд на казаков. Билый пристально взглянул на мальчишку. «Определенно черты его лица мне знакомы. Где-то я уже видел этого бесенка», – подумал сотник. Много общего было в воспитании детей мужского пола у казаков и у горцев. Но были, разумеется, и отличия. Черкесский юноша становился совершеннолетним в пятнадцать лет, в отличие от парубков казачьих, совершеннолетие которых наступало с восемнадцати годков. В этом возрасте казак уходил на службу. Прослужив пять-шесть лет, он возвращался в станицу и обычно обзаводился семьей. В день совершеннолетия черкесским юношам по традиции родственники дарят множество подарков, но самым значимым, так же как и у казаков, является папаха. Папаха – главный атрибут одежды кавказских мужчин, символ его чести и достоинства. Когда юноша надевает папаху, это означает, что он стал зрелым и отвечает за свои поступки. Уважающий себя мужчина всегда появляется на людях в папахе. Снимать ее не принято даже в помещении. Невероятное оскорбление для чеченца, если кто-то собьет его папаху. Никто не имеет права прикасаться к ней. Только в единственном случае снимают головной убор, когда просят пощадить от кровной мести. В отличие от черкесов, казачата носят папаху с момента посажения на коня. Тем самым с малых лет учась значимости этого головного убора. Обычаи и традиции – это многовековой опыт общества, сокровище древних предков, которое ревностно чтут все народы Северного Кавказа. Был у черкесов еще один своеобразный ритуал представления ребенка родственникам и знакомым. Обрядом Бешикке Салгъан (укладывание в колыбель) малыша официально вводили в семью. Это очень важный день для ребенка, его семьи, друзей и знакомых. На обряд приглашают самых старших женщин рода, они контролируют весь процесс. Родители самого ребенка в ритуале не участвуют, чтобы не обидеть недоверием старших. Обряд по традиции проходит в доме свекрови. Она в знак уважения предлагает матери невестки перепеленать ребенка, та же, в свою очередь, тоже в знак уважения отказывается в ее пользу. Ребенка укладывают в колыбель на подушки, шитые золотом, и туго пеленают, затем убаюкивают колыбельными песнями. В это время в доме идут приготовления к празднику. Слушая заунывный напев черкесского мальчишки, Микола улавливал в его нотках знакомые с детства звуки. Но полностью понять мотив Билый не мог, как ни старался. – Осип, ты же по-черкесски балакаешь. Спытай этого юнца, кто он и зачем стрелял в Марфу, – обратился сотник к казаку. Осип спрыгнул в яму к мальчишке, приподнял его на своих могучих руках и усадил на край лаза. Черкесенок, озираясь, подобно дикому котенку, засучил ногами, пытаясь толкнуть Момуля. – Гяур! – со злостью во взгляде выпалил мальчишка в лицо Осипу. Тот, больше для острастки, прикрыл мальчишке рот и с легкой улыбкой на губах, пригрозив указательным пальцем другой руки, произнес по-черкесски: – Ia меллаша! Мальчишка, видимо, осознав, что зла ему не желают, утвердительно махнул головой. Осип убрал руку и снова улыбнулся: – Якши. Поговорив с мальчишкой, Осип перевел суть разговора Билому: – Зовут его Азнор. Хлопец этот балакает, шо вин сын местного джигита. Вроде как не родной. Я его спросил о том, почему в Марфу стрельнул. Вин, бисова душа, балакает, шо отец ему наказал за Марфой приглядывать, когда мы в аул нагрянули. Марфу на рынке невольничьем в Туречине продать хотели. Вот отец и сказал ему, мол, если гяуры придут, то, шоб им не досталась, убей казачку. Тот и стрельнул. Не рассчитал, конечно, хотя и прицельно метил. – Это все? – спросил Билый. – Вроде все. Хотя, господин сотник, сдается мне, шо это не черкесский хлопец. Да и сам вин балакае, шо отец, джигит тот, стало быть, не родной ему батько, – подтвердил сомнения Билого Осип. – Вот и я смотрю, что на черкеса малой не дюже похож. Глянь на его волосы с рыжиной. Глаза, нос… – в голове сотника мысли складывались в единую мозаику. – Не родной отец, говорит. Помятаешь, Осип, лет эдак пяток тому, когда мы в поход ходили, черкесы набег на станицу сделали. Тогда у Димитрия Ревы жинку с донечкой вбилы, а у Гната Рака сынка вкралы? Уж не он ли это? Не Акимка? Дюже похож. Осип пристально всматривался в лицо мальчишки. Тот снова напрягся, и в глазах его показался испуг. Отталкиваясь ногами, мальчишка попятился было назад, уж очень пристально смотрели на него две пары глаз этих гяуров. Билый, видя испуг мальчишки, протянул к нему руку и негромко произнес: – Якши, Акимка, якши. Все хорошо. Тебе никто зла не желает. Испуг на лице мальчишки сменился недоумением. Он растерянно смотрел то на Осипа, то на Миколу, на этих больших, в его глазах, одетых во все черное, с черными мохнатыми папахами на головах, мужчин. В глубине души его затерзали сомнения, и оно подсказывало детскому сердцу, что перед ним не враги. Что-то родное виделось в их облике. Мальчишка хотел крикнуть, но язык словно одеревенел. Словно вместо него во рту была льдинка. Давно забытое вновь всплывало на поверхность детского сознания. – Ты Аким. Наш. Казачонок. Сын Гната, – медленно, чуть ли не по слогам, произносил Билый, пододвигаясь к мальчишке все ближе. Тот сидел как завороженный, не смея сделать ни одного движения. Придвинувшись к мальчишке на расстояние вытянутой руки, Билый медленно притянул его к себе и, прижимая к груди, произнес: – Все хорошо, Акимка, все хорошо. Все еще ничего не понимая, мальчуган не оттолкнул казака. Напряжение постепенно исчезало. Запахи пропахшей потом, порохом и степными травами черкески показались ему знакомыми. В его детской голове возникали давно забытые образы коней, дома, покрытого чаканом, седобородые старцы, говорившие на знакомом языке, и образ женщины. Милая, добрая улыбка на ее лице, мягкие руки, протянутые к нему, и голос, которого нет роднее: «Акимушка, сынок!» Билый почувствовал, как затряслось тело мальца в рыданиях. Он крепче прижал его к себе. – Плачь, хлопчик, плачь. Это помогает. Осип, стоявший рядом, снял папаху, перекрестился, молвив: – Чудны дела твои, Господи! Слава тебе за все! – Кого запорожци ризалы? – донеслось с майдана, когда Осип с Билым, держащим за руку Акимку, возвращались назад. – Некрасовскую босоту, которая в своих карательных набегах доходила аж до Саратова, вырезая православный люд «по заветам Игната», – повышая голос, говорил казак, давеча чистивший свою шашку. – Ну если спорят, то, значит, совсем отошли от боя станичники, – смеясь, сказал Осип. – Главное, чтобы чубы друг другу драть не начали, – усмехнувшись, ответил Микола. – Спор без драки – спор, – усмехнулся казак в усы. – Они же участвовали в набегах на курини черноморцев, уводя в полон, – не унимался казак. – В пиратском порту Туапсе несчастные переправлялись в Туре-чину. Когда же некрасовцы збиглы в Турэчину, там их зувстрилы запорожци. Они-то и показали, хто е козакы, а хто нащадкы биглых старообрядцив под названием донских казаков. Спор не утихал. – И шо? – Да ни шо! – Они всегда готовы были оказать гостеприимство незнакомцам, нуждающимся в помощи, – включился в разговор казак, что слыл в станице ревнителем веры Христовой. – Первоначальное их название было запорожцы. Происхождением из-за порога Днепра, откуда они были выведены покойной императрицей Екатериной на Кубань с целью отражать набеги черкесов и татар из-за турецкой границы. Предки наши изначально селились на берегах и на болотистых островах Днепра. При основании Херсона они были изгнаны из своих домов и укрылись в устье Дуная, сохраняя обычаи рыбаков и пиратов. Потемкин предложил им деньги и земли за служение на стороне России во второй турецкой войне. Прадеды наши получили в награду страну, отвоеванную у кубанских татар. Теперь мы владеем своими землями и пользуемся привилегиями, как и донские казаки. Предки наши – черноморцы, они в основном занимались скотоводством и обменом соли на кукурузу с черкесами. За службу, которую они оказали России в ее последней войне с Турцией, Екатерина указом от второго июня 1792 года подарила им полуостров Тамань и всю страну между Кубанью и Азовом, вплоть до рек Ея и Лаба, охватывавшую около тысячи квадратных миль. Они также были наделены своей конституцией, подобной той, что существует у донских казаков, и получили название черноморские казаки. Им была оставлена привилегия выбора атамана, но численность их уменьшилась. Когда-то они могли предоставить армию из сорока тысяч всадников. По приезде их на жительство в Кубанскую Тартарию сначала было необходимо изгнать исконных жителей, которые были таким же свирепым племенем, как и черкесы. Часть их была изгнана в ногайские пустыни, а часть – в степи к северу от Крымского перешейка. Оставшиеся бежали через Кубань в Черкесию и подчинились князьям, населявшим Кавказ. Черноморцы заняли всю страну от Еи до Черного моря, от границы донских казаков. Русские говорили о наших предках как о ворах и разбойниках. Что не соответствовало действительности. Москали всегда относились к нашим пращурам, как к сословию низшему, хотя и не могли без нашего брата выиграть ни одного сражения. Посему и москаль – для наших прадедов, да и для нас – не ровня. Завидя Билого, казаки снова приутихли. – Добре, станишные. Хто правду шукаэ, того Бог най-дэ, – сказал Микола. – Побачьте, казаки! Сынка Гната Рака Господь сподобил обрести снова. Станишные воспринимали новость по-разному: один из сидевших на аульном майдане казаков вскочил с места, вглядываясь в лицо шедшего рядом с сотником мальца. Другой, сняв папаху, стал истово осенять себя двуперстным знамением. Но были и такие, кто, не веря до конца в происходящее, переговаривался, обуждая чудо. Акимка, став на время центром внимания, смутился, прижавшись к ноге сотника Билого. Взгляд его выражал удивление и некоторую радость. Энергия волнами исходила, знакомая и теплая, от этих могучих воинов с бородами и усами, с нахлобученными на головы мохнатыми папахами. Это было его племя. Он чувствовал очевидное на непонятном ему генном уровне. Реальность возвращалась к нему. И он был рад проиходящему. Пять лет, проведенные среди чуждого народа, наложили свой отпечаток на детское сердце. Но сейчас оно, казалось, оживало заново, наполняясь новым и в то же время знакомым и родным чувством. – Станишные, кто чем богат, малого накормите, – распорядился по-отечески Микола Билый. И тотчас перед Акимкой легли несколько лепешек, добро смазанных соленым бараньим салом и горсть сушеных яблок. – Так ты, стало быть, Гната сын? – Акимка? – Чумазый-то какой! – Не наседайте! Дайте малому освоиться, – приказал сотник, видя растерянность Акимки, когда несколько казаков присев рядом с ним наперебой стали задавать ему вопросы. Казаки послушно встали, оставив мальчика одного. Тот заправски уселся, скрестив ноги на турецкий лад, и, прошептав, вероятно, молитву, сложил ладони вместе и омыл ими лицо. Видевшие это казаки, да и сам сотник Билый, недовольно, но с пониманием мотнули головами и оставили Акимку в покое трапезничать. – Где Василь? – глядя на станичников, словно спрашивая их всех сразу, произнес Билый. – Не случилось бы чего по дороге. Глава 21 Василь А Василь Рудь уверенно продвигался к своей цели, исполняя приказ своего командира – сотника Миколы Билого. Солнце, все больше пробивавшееся сквозь завесу туч, постепенно овладевало всем небосводом. Становилось жарко. Бешмет у казака взмок под черкеской, со лба из-под края папахи стекали мутные капли соленого пота. От постоянного подъема в гору ступни ног отекли, и ичиги слегка давили на пальцы. «Горе – не беда, – подзадоривал себя Василь. – Сейчас станет легче!»