– Да, – ответил чтец, – дальше оборвано. – Происки москалей! – Ироды! – Вот, станишные, бачите, шо кацапы мутят? – начал было дискуссию первый, но не закончил. В этот момент троекратно прокричал сыч. Это был условный знак того, что прибыл посыльный. Молодой казак, читавший газету, не раздумывая, сложил ладони у рта и также троекратно сычом ответил в пустоту. Спустя мгновение в просвете меж скалой появилась фигура Василя. – Це ж Рудь, – громко сказал молодой казак. – Василь, здорово живешь! Василь, уставший, но довольный, что наконец добрался и выполнил приказ Билого, в следующую минуту уже обнимал своих станичников, троекратно лобызая: – Слава богу, братцы! Слава богу! 22.2 Над станицей Мартанской солнечный диск катился к полудню. Было жарко. Малые казачата, вдоволь наигравшись в чижа, думали, чем заняться дальше. До хаты не хотелось. Мамки непременно заставят управляться по хозяйству. А в такой солнечный день, когда приключения сами тебя могут найти, возиться на базу охоты большой не было. Плавни манили своей таинственной тишиной. Приученные с мальства не иметь страха перед неизведанным, в голове самых бойких стали рождаться идеи, как провести с пользой время. Но большинство не желало искать приключений на то, по чему частенько доставалось от батьки с мамкой. Придя к единому решению, казачата гуртом помчались к речке, оставляя на пыльном шляхе четкие следы босых ног. Марта в это время года заметно мелела и смиряла свое бурное течение. Поскидав шальвары да портки, отсвечивая белыми местами, теми, что пониже спины, казачата с криком и гаканием ринулись в освежающие воды родной реки. Между зарослей ивняка вдалеке виднелась сторожевая вышка и темный силуэт дежурившего казака. Как хотелось малым казачатам хоть на чуток влезть на ту вышку и подывытись, шо робыться за рекой у абреков. Но без спросу идти – выдерут сами казаки, шо на баштях стоят, а опосля еще и мамка добавит. Да еще и с хаты не выпустит неделю. А спрашивать было без пользы. Что малым, что подпарубкам на казачьи посты и залоги ходить было строго заборонено. Но мечту о том, что все же случай побывать на вышке представится, каждый из станичных казачат лелеял и в нее свято верил. Нанырявшись вволю, дрожавшие от холода, выползли казачата по скользким гладышам на берег. Устроились на согретых солнцем валунах. Разомлели. – Эх, ща бы сапетку. Шамаек бы натаскалы, – сказал небольшого роста, но крепкий не по летам казачонок. – Да, шо та наметка, – ответил другой, схожий обликом с черкесом, – пишлы лычу у армян тырить. Я прошлый раз лопазик гарный приметил. Оттель усе видно. Як тильки армян в дом зайдэ, так мы гуртом и гайда. – Робя, харэ. Мурло не треснэ? – вскинулся третий, самый бойкий из всех. – Пишлы лучше пружки проверим. Давече гордокали фазаны недалече у балки. Оттель до поста треть стаи, можа, половина. Побачимо, як станичные казаки службу несуть. Под одобрительные возгласы остальных идея была принята к исполнению. Казачата, натянув шальвары да бешметы, гуртом шмыгнули в заросли прибрежного ивняка и, перебравшись через Марту вброд, направились в сторону балки. – Помню, кабыцю пид орихом у бабули в станыци… Хлиб пыкла в жаромнях, а пирижкы з вышней на капустынных лыстах, помазаних пирьиной в олии. Дрожи робыла сама з хмэля. Тоди вин скрись плився. Хлиб був як пух. Такого вжэ ны пыкуть. Огород 40 соток, и вправлялась сама, тягая кошолкы у город на базарь. От того и гроши водылысь. Та вси до копийкы раздавала дочкам и внуцям. Ще й худобу дыржала. А скико було курэй, качок, гусэй, индыкив… И з вныцямы вправлялась. А шо наши бабы зараз?.. Смих да журба. – Кряхтя и покашливая, дед Трохим делился своими воспоминаниями. Старики, по обыкновению своему собравшись на майдане под тенью высоченных раин, обсуждали важные, как они считали, вопросы. Балакали за дела былые, когда бравыми казаками отчаянно рубились с неприятелем на поле брани, соединяли эти истории с временем нынешним, не забыли и своих станичников, что пошли абрека воевать. Разгорячились в спорах. – А в Турляндию или в Персию сходишь, так и грошей карман! Аж сжгутся, так просятся – трать! – И тратишь, а они из кармана не убывают! – А зараз?! – Хиба це жизнь! Старики повздыхали. В глазах полыхнула молодость, удаль, хоть сейчас самим на коней и гайда на басурмана. Полыхнула и погасла. Майдан сейчас жизнь, тень да прохлада от раин. Охолонули, испив домашнего квасу, припасенного дедом Трохимом. В жаркий день в аккурат домашний квасок. И продолжили уже балакать за жизнь мирную. Шо старые, шо малые – одно. Вот и вспомнили деды, как малолетками были. – А у дида була кабыця пид повитою, – продолжил дед Трохим, сделав большой глоток кваса. – Там була балка с гаком на цепи. На той гак чиплявся казан з кашою або супом. Не знаю, чому мени вона так подобалась. Потим вже дида мий казав, що таки на Сичи в куринях булы кабыци. Гаврило Кушнарэнко – сосед деда Трохима, подхватил: – Оттож, шабэр. А це колы сами жылы. Важко було, на быках пахалы. З ранку до ночи на степу. А все ж такы весело було. Риздво, Паска, вулыця. – Эх, шабэр, – ответил дед Трохим, слегка усмехнувшись. – Як у нашого Омэльки нывылыка симэйка: тикы вин, та вона, та старый, та стары, та дви Насти в запаси, та два парубка усати, да дви дивкы косати, та дви Христи в намысти, та дви лялькы в колысци, та Панас, та той хлопыць, шо у нас. Старики и стоявшие рядом подпарубки засмеялись шутке. Все знали, что дед Трохим мастак был откинуть шутку-другую в подходящий момент. За что и любим был станишными. – Дидо, – спросил хлопец с черным, выглядывающим из-под папахи чубом, – а як наша Черноморская линия образовалась? Дюже интересно. Будь ласка. – Ну шо ж, можно и про предков наших славных словечко замолвить, – переходя с балачки на русский, ответил дед Трохим, – слухайте и вникайте. Як наши предки линию ставили. Было то аккурат мая двадцать третьего, года, занчить, одна тыща семисот девяносто третьего от Рождества Христова. Атаман тогдашний Чепега Захарий отдал приказ войсковому полковнику Кузьме Белому о расстановке кордонов от Воронежского редута до Казачьего ерика «расстоянием один от другого в десяти верстах, с определением на каждый кордон по одному старшине и пятьдесят человек казаков». Этот приказ и стал началом создания Черноморской кордонной линии. Изначально Черноморская кордонная линия – то был просто ряд оборонительных укреплений на правом берегу реки Кубани-матушки. Организована она была для противодействия грабительским набегам горцев с левобережной Кубани. Но в итоге кордонная линия не только развивалась и росла, принимая в свой состав все новые ряды укреплений, но даже меняла названия. Так, ее часто именовали и Кубанской линией, и Кубано-Черноморской. Первым начальником Черноморской кордонной линии был назначен войсковой есаул секунд-майор Лукьян Тиховский. Отец будущего полковника Льва Тиховского – героя сражения у Ольгинского кордона. Со временем менялось количество кордонов, как и само их название, протяженность линии и количество войск, ее охранявших. Сама линия начиналась от берега Кизилташского лимана, то есть фактически от Черного моря, и тянулась на восток до района Усть-Лабы. Вот так и поставили нашу линию. Выждав минутку, глядя куда-то вдаль, дед Трохим продолжил: – Придя на Кубань, казаки-черноморцы не стали выдумывать ничего нового, а сохранили свой прежний уклад и войсковую структуру. Здесь появились их курени. В Сечи так назывались воинские подразделения, но здесь так стали называть казачьи поселения, а казачьи воинские части получили общерусское название «полк». Большая часть черноморских куреней получила названия от городков той местности, откуда пришли наши предки. Городки Умань, Полтава, Корсунь, Батурин, Фастов, Канев – казаки, пришедшие из этих местностей, назвали свои курени Полтавским, Каневским, Батуринским и так далее. Березанский курень появился в память взятия турецкой крепости в устье Днепра – на острове Березань. Кстати, станицы Староминская и Новоминская пишут через «и», хотя к Минску они никакого отношения не имеют. А вот к городу Мена, что стоит на реке Мена Черниговской области, – имеют прямое. Название многих куреней произошли от имен, прозвищ, фамилий каких-то деятелей. С Екатериновским куренем все понятно – он был назван в честь императрицы. Но в этих названиях представлена и целая галерея деятелей Запорожской Сечи. Шкуринский курень – был такой атаман Леско Шкура. Роговской курень был назван в честь Ивана Рога. Вот так, мои драголюбчики, – закончил дед Трохим. – Да. Еще не погибло на Кубани старое черноморское казачье панство, которое продолжало, в глазах имперских чиновников, мутить воду, – добавил Гаврило Кушнарэнко, – к примеру, один жандармский ротмистр так писал в своем отчете наверх: «Казачье панство – старые офицеры из черноморских казаков – с некоторого времени вдруг вспомнили свое знаменитое происхождение от запорожцев, стали на визитных карточках писаться ”Пав-ко” вместо Павел, ”Грицко” вместо Григорий, с простым казаком говорить на малорусском наречии и… уверять их, что честь покорения Кавказа принадлежит им, а не сотням тысяч воинов из всех мест Империи, проливавших потоки крови и положивших свои кости на неприступных твердынях Кавказа. В итоге от таких речей часть простого казачества, давно забывшая буйную историю славных предков-запорожцев, начинает мнить себя чем-то отдельным от своей кормилицы – остальной России и переполняться хмелем далеко не заслуженного величия». – Кацапам все покою не дает наше сечевое братство, сохранившееся и поныне, – вторил односуму дед Трохим. – Добрэ козацькэ братство дорожче всякого богатства. Шаповалам та мужикам це не понять. Конечно же, никто из черноморцев не забывал свое запорожское происхождение. Кубань официально считалась преемницей Запорожья и Гетманской Украины. В глазах русских чиновников же стремление к сохранению традиций Казацкой Украины выглядело как мазепинство, иными словами – предательство. Дед Трохим еще хлебнул кваску. Обвел взглядом станишников. Тишина среди слушателей. Деду Трохи-му льстило то, что его слушают станичники с интересом. Огладил он свою густую седую бороду, довольный вниманием. Крякнул и вновь молвил: – Ну шо, односумы да подпарубки, все молимся мы нашему Святому Егорию Храброму, то бишь Георгию Победоносцу. А вот послухайте, станишные, как связаны меж собой гора Стрижамент, наш Святой Егорий и его коняка. Сидевшие рядом старики повернули головы к говорившему, а малолетки подошли поближе. Сидеть при старших строго запрещалось. Это было написанным законом, который соблюдали все без исключения. – Так вот, – продолжил дед Трохим. – По легенде, в древние времена гора эта на языке казаков-черкасов называлась Стрежань – то бишь навершие, вершина чего-нибудь. Жили здесь люди злые, язычники. И в наказание им поселился в темных пещерах горы страшный змей-людоед, которого тоже прозвали Стрежань. Собирал змей дань прекрасными девушками, брал их себе в жены, а когда женщина рожала ребенка, то он пожирал сначала дитя, а потом молодую мать. Продолжалось это многие годы, и люди не могли вырваться из-под власти людоеда. Изрыл гору норами и лазами, а в глубине сделал огромный зал, куда складывал свои сокровища. Однажды прекрасная девушка по имени Мента должна была стать очередной жертвой змея. Заливалась слезами у пещеры «Ворота счастья», названной так змеем в насмешку, ожидая своей участи. А мимо проходил Егорий Храбрый, облаченный в сверкающие доспехи воина, с копьем длиною чуть больше сажени. Спросил святой о причине слез девушки, та рассказала о злом змее, терзающем людей. Святой ответил: «Покарал Господь вас за грехи этим змеем, и победить его можно лишь молитвой и Божиим благословением!» Молитвой на восток вызвал Святой Егорий Стрежаня из пещеры, воткнул в его шею копье, набросил на него узду и прыгнул сверху. Взметнулся змей, стал брыкаться, чтобы сбросить Святого Егория, а тот только улыбается да молитву читает. И стал змей чудесным образом превращаться в белоснежного коня, который долго еще бился, и красным огнем горели его глаза! Святой Егорий сел на коня и сказал: «Наказываю тебе, Стрежань, быть конем до Страшного суда, есть траву, сено и овес, пить холодную воду вместо дев и младенцев!» А девушке он наказал первенца своего наречь Георгием и передать людям, чтобы принимали святое Крещение. И ускакал Святой Егорий на том белом коне, как рисуют его на иконах. И не раз видели люди скачущим его средь облаков по вершинам Кавказских хребтов! – Дюже гарна байка, шабэр, – сказал Гаврило Кушнарэнко. – Святой Егорий – наш, казацкий, покровитель. Ему и молимся во спасение. Ненадолго повисло молчание в пропитанном жарой полуденном воздухе. Откуда-то издалека донесся ружейный выстрел. – Почудилось, чи ни? – спросил дед Трохим, хмуря седые кустистые брови. – А шо такое? – переспросил глуховатый дед Аким, прикладывая к уху ладонь. – Чегось вы, а? – И начал привставать. – Погодь! – Дед Трохим придержал станишника за локоть, внимательно смотря на Гаврилу. Тот хоть и считался древним стариком, но был на десяток лет помоложе остальных. – Ни. С рушницы шмальнули. Точно! – подтвердил Гаврило Кушнарэнко. Старки встали и, прикрывая глаза ладонями, всматривались в даль. Туда, где находилась сторожевая вышка. – Никак снова сполох?! – выпалил один из подпарубков. – Не лезь попэрэд батьки у пэкло. Мал еще кумекать. Есть кому, – оборвал его дед Трохим. – Беги лучше да узнай, шо там стряслось. – Добре, – радостно выкрикнул малолеток, и вскоре его силует маячил на окраине станицы. Глава 23 Станичный священник – Господи, да шо ж то робытся! – повторил Иван Колбаса и перекрестился грубыми пальцами, щурясь из-под кустистых бровей. – Никак черкесы крепостицу порушили?! Оставлять пост без пригладу не полагалось по уставу. – Онисько! – позвал Иван молодого казака, отдыхавшего в тени развесистой ветлы. Тот в одно мгновение оказался на ногах, протирая туманенные полуденным сном глаза. – Шо? – Голос звучал слишком сипло. – Сигай на вышку, да гляди в оба, шоб птаха без твоего ведома не пролетела, – распорядился Иван, торопливо сбегая по лестнице вниз. Деревянные перекладины, потемневшие от времени, стонали не хуже Ониськи. Колбаса поджал губы, мельком глянув в голубое небо. – Добре, дядько Иван! А шо за беда?! – все еще пребывая в полусонном состоянии, спросил Онисим. – Ты шо сказывся, чи ни? – строго спросил Иван. – Зенки разуй. Арбу с адыгами бачишь? У ней станишники наши порубленные лежать. – Да як же так! Онисим в момент взбодрился и, поднявшись на вышку, стал внимательно наблюдать за тем, что происходило внизу у арбы, не забывая посматривать по сторонам. Сон у него как рукой сняло. Лицо медленно каменело в суровых ранних морщинах.