* * * Их было семеро. Пятеро братьев Дейнек и еще двое: чигиринский хлопец Петро Загорулько и весельчак Федор Коробка. Сам Хмельницкий пришел к ним поклониться: – Спасибо вам, казаки. Они сидели на земле, и он сел с ними. – Вы знаете, на что идете, и не отступились! Дай же Бог каждому из нас прожить такую светлую жизнь… Пойдет один. Кто – сами решите. Но прежде чем сказать «иду», измерьте духом вашим силу вашу, ибо пытки ждут охотника хуже адовых, а стоять надо будет на своем, как Байда стоял, вися на крюку в Истамбуле. Молчали. Хмельницкий горестно покачал головой: – Какой наградой поманить можно человека, если смерть ему обещана? Нет такой награды. Но знай, человек, ты спасешь все наше войско. Вот и все утешение. Хмельницкий встал, и казаки встали. Обнялся с каждым до очереди. – Ну что, хлопцы? – подмигнул товарищам Федор Коробка. – На палке будем канаться или как? – Лучше соломинку тащить, – сказал Петро Загорулько. – У кого короткая, тот и пойдет. Наломал сухих стебельков, измерил, обломил концы. Растерянно улыбаясь, поглядел вокруг, кому бы отдать соломинки. Хмельницкому – неудобно вроде, Кривоносу или старику-запорожцу, отбиравшему охотников? Кому? Кого не обидеть? Запорожец этот был сед и жилист, под стать Кривоносу. – Возьми, тащить у тебя будем! – протянул ему соломинки Петро Загорулько. – Погодите, казаки! – сказал запорожец. – Давайте-ка кровь я вашу заговорю. Становись круг меня. Запорожец перекрестился, поцеловал крест. – За мной повторяйте. И шло три колечки через три речки. Як тем колечкам той воды не носити и не пити, так бы тебе, крове, нейти у сего раба божьего. Имя реки-те. – Казаки назвали каждый свое имя. – Аминь! – Девять раз «аминь» надо сказать… А теперь еще два раза повторить заговор. – Повторили. – Ну и славно! – просиял запорожец, словно от самой смерти казаков загородил. – Богдан! Максим! А к полякам я пойду. Этим молодцам сабелькой-то рубать да рубать. Погляди, силища какая! Что у Петро, что у Хведора… А у меня какая сила? На дыбе голоса не подать разве что. Столько рубцов и болячек. Привык я терпеть. Богдан шагнул к старику, поглядел в голубые глаза его и опустился перед ним на колени: – Прости, отец, за хитрости наши проклятые, но врага без хитрости не одолеть. – Встань, гетман! – тихонько сказал старый запорожец. – Негоже тебе убиваться за каждого казака. На то мы и казаки, чтобы на смерть идти. Пришел мой черед. Не беда. Себя береги. Берегите его, хлопцы. – Чем хоть порадовать-то тебя? – вырвалось у Богдана. – Дайте мне воды попить и доброго коня. Принесли воды, привели коня. Запорожец сунул за пояс два пистолета, попробовал большим пальцем лезвие сабли. – Я за себя хорошую цену возьму. – Поманил семерых казаков: – Давайте-ка, хлопцы, оружие ваше. Заговорю от сглаза. То будет вам память от меня. Казаки достали сабли, положили на землю, положили пистолеты и ружья. – Господи! – поднял запорожец к небу глаза. – Очисти грехи мои, очисти и оружие мое. Царь железо! Булат железо! Синь свинец! Буен порох! Уроки и урочища среченные и попереченные, мужичие и жоначие. Аминь! Вздохнул, улыбнулся, поставил ногу в стремя – и сразу пошел галопом, не оглядываясь. – Имя-то ему как? – спохватился Богдан. – Не знаю, – развел руками Кривонос. – Господи, помилуй раба твоего! Герцы затевались вокруг польского лагеря то на одном фланге, то на другом. Стычки были короткие, но кровавые. Запорожец выехал перед лагерем один и стал вызывать поединщика. В него пальнули из пушки, но ядро перелетело. – Коли вы такие трусы, мы вас до самой Варшавы гнать будем! – кричал запорожец. – Вот уж потешимся над вашими панночками, как вы над нашими тешились! – Взять его! – налился кровью Калиновский. – Я же звал одного, а вы пятерых послали! Ну, держитесь! – Запорожец повернул коня, но поскакал не вспять, а по дуге. Жолнеры вытянулись в цепочку, и старый воин первым же выстрелом уложил одного, а вторым – другого. На глазах всего польского войска он, как лозу на учении рубят, аккуратно снес головы трем жолнерам. За последним ему пришлось гнаться, он догнал его у самого вала и рассек саблей от плеча и до седла. Жолнеры дали залп. Конь запорожца взвился на дыбы, рухнул, придавив седока. Со стороны степи с криками «алла!», сотрясая землю топотом, шла орда. Запорожец радостно закричал, выбрался из-под коня, побежал, прихрамывая, к своим. – Взять его! Живым! – приказал Калиновский. Запорожца догнали, окружили. Он стоял среди вооруженных людей, разведя пустые руки. – Нечем мне вас стрелять и резать, да все равно вы все сгниете в этой земле. Шел между всадниками, глядя через плечо на степь, по которой летела ему на помощь татарская конница. С вала ударили пушки. В тот же миг запорожец сорвал из седла жолнера, прыгнул на коня, но его схватили и затянули в лагерь. Допрашивал запорожца сам польный гетман. Допрашивал трижды. Сразу, как взяли в плен, обойдясь мордобоем. Во второй раз – серьезно, на дыбе. В третий раз огнем пытал. Запорожец твердил, как присказку: «Хмель идет с ханом. У хана сто тысяч войска и у Хмеля сто тысяч. А пушек у Хмеля двадцать шесть». Потоцкому было доложено, что говорит запорожец на допросе, и еще о неистовстве Калиновского: польный гетман изощряется в пытках, кричит на казака и беснуется: «Врешь, сатана! Врешь!» Казак же молит пощадить его за правду. Потоцкий явился на четвертую пытку, лично придуманную польным гетманом. Казаку после каждого его ответа отрубали один палец на руке или на ноге и прижигали рану огнем. – А, коронный! – Запорожца окатили водой, и он в очередной раз очнулся от забытья. – Лют у тебя польный. – Сколько у Хмельницкого войска? – прохрипел Калиновский сорванным голосом. – А нисколько у него нет. – Казак закрыл глаза, и на него снова опрокинули ушат воды. – Нисколько, говорю, нет. Ты же это хочешь от меня услышать, душегуб вонючий. И Хмеля нет, а только вы оба тут, на этой горе, сгниете. Со мною рядом. – Руби! – Калиновский толкнул палача к казаку. – Прекратить! – раздался голос коронного гетмана. – Скажи мне, сколько у Хмельницкого войска, сколько войска у хана? Сколько у них пушек, и я прекращу твои муки. – Нет хана, и Хмельницкого нет, – ответил казак. – А пушек двадцать шесть. А казаков сто тысяч и сверх того не считаны. Потоцкий посмотрел на распластанное окровавленное тело и тихо сказал палачам: – Отрубите ему голову. Запорожец потянул в себя воздух, чтоб вдохнуть последний раз во всю грудь, и грудь, наполненная кровью, забулькала, заклокотала, но воздух прорвался-таки к легким, остудил их огонь, и сказал казак самому себе: – Теперь дело за вами, хлопцы! В тот же миг свистнула сабля. – Стой! – закричал Калиновский. – Он что-то еще говорит. – Поздно, – палач аккуратно вытер тряпкой кровь с лезвия и поглядел – не затупилось ли. Считали трофеи, пленных, убитых. Казаков погибло в том бою семьдесят человек, ранения получили девяносто пять. За те смерти и раны польское войско заплатило дорогой ценой. Убитых казаки не считали, считали пленных. Взяты было два гетмана; высоких чинов – полковников, ротмистров, капитанов, поручиков, высокородных хорунжих – 127, рядовых – 8520, взято было: хоругвей – 94, булав – 5, пушек – 41, а также множество фузий, пистолетов, копий, обухов, сабель, панцирей с шишаками, телег, лошадей, шатров и всякого имущества. – А найден ли старый запорожец? – спросил Богдан Кривоноса. – Нашли и похоронили, – ответил Кривонос гетману. – Над Росью могилка. На самом высоком месте. – А поедем-ка, Максим, поклонимся казаку. Победой и, может, самой жизнью все мы ему обязаны. И поехали они на реку Рось и поклонились могиле безымянного казака. Такая притча, хлопцы. Молчание повисло в воздухе. Было слышно даже, как далеко затявкал шакал. Все были поражены историей и героическим поступком безымянного казака. Тишину нарушил мерный стук копыт, доносившийся негромко из-за ворот. Дежуривший на вышке казак, сняв папаху, стал истово махать вдаль. Затем, перегнувшись через поперечину и посмотрев вниз, отрапортовал: – Господин сотник, двое наших. Кажись, Раки. И вдали несколько всадников с косяком коней. Судя по всему, наши коневоды с Василем. Билый подорвался, резко встав. Покачнулся. В глазах сразу помутнело и все пошло кругами. И вышка, и казаки, сидевшие рядом, и Акимка, и горы. С трудом удерживаясь на ногах, сотник силой воли заставил себя не потерять сознание, но организм был еще слаб после ранения. Последнее, что он увидел, были Григорий и Гнат Раки, въезжавшие на конях в распахнутые ворота. Затем вновь черная пропасть и падение в бездну. Глава 26