Атаман 26.1 Хотя станица Мартанская и считалась зажиточной, но и в ней проживали несколько казачих семей с достатком ниже среднего. Лень да чрезмерное пристрастие к чарке были плохими союзниками в ведении домашнего хозяйства. И если лень еще можно было как-то победить наставлениями да укорами станичников, то зеленый змий оказывался соперником посерьезнее. И слава богу, что казаков – любителей приложиться к чарке пенного, в станице было раз, два и обчелся. Хата богатого казака, как, впрочем, и в любой казачьей станице, отличалась от хаты бедного только своей величиной, прочностью, растворчатыми оконными рамами и окрашенными ставнями. Большинство хижин имели одну, две, иногда три комнаты. Близ хаты, немного в стороне, располагалась так называемая будка, то есть нечто вроде амбара, куда ссыпался хлеб. Здесь также хранились все мелкие вещи домашнего хозяйства. Будка делалась из турлука. Только у богатых хозяев были деревянные амбары. Более бедные жители не имели будок и ссыпали хлеб в сенях. За будкой следовала повитка, то есть сарай, где в зимнее время хранили земледельческие орудия, возы, повозки и прочие вещи. В этих помещениях имелись отделения для рабочих животных, овец, коров и телят. За повит-кой находился приусадебный участок, предназначенный под огороды. Рядом располагался баз – хозяйственный и скотный двор. Были в станице еще два амбара. Один, небольшой – это казачий амбар, бывший практически в каждом казачьем дворе, а вот длинный – это так называемый гамазын – общественный амбар для хранения зерна, в обязательном порядке имевшийся в каждой станице на случай голода, пожара или неурожая. Курень станичного атамана Ивана Билого отличался еще и тем, что был выбелен до цвета снега, а оконные ставни и рамы были выкрашены темно-голубой краской. – Як то нибо биз хмар! – любил повторять атаман, обновляя ежегодно, непременно перед Святой Пасхой, вид деревянных ставней. Красил их непременно сам. Никому не доверял. – Ибо все одно сробят не то, як мне потрибно! – ворчал Иван. Неспокойно было на душе сегодня у атамана. Ночью не спалось. Вставал несколько раз, выходил на двор. Глядел в сторону черкесских гор, куда на дело ратное увел станичников его сын – Микола Билый. Не было вестового от него. Сомнения вкрадывались в душу. Все ли ладно? Верный пес, чуя тревогу хозяина, подбегал, терся мордой о руку, мол, не журысь, все добре. Но сердце старого вояки сжималось от неведомой тревоги. Утром поднялся ни свет ни заря. Как был в исподнем, вступил босыми ногами в калоши, вышел на баз. Обойдя, по обыкновению, хозяйство, дал наставление работнику, задававшему сена коровам. Хотел быстро вернуться в тепло, но останавливался несколько раз и вглядывался через туманную дымку, подымавшуюся от реки Марты на черкесскую сторону. Затем омыл лицо прохладной водой из стоявшей у крыльца бадьи и вошел в хату. Перекрестился на образа. Жена уже хлопотала у грубки, готовя к завтраку на сковороде шакшуку. Мелко порезанный лук шкварчал в раскаленном ароматном топленом масле, вслед за ним отправились также мелко нарезанные помидоры и болгарский перец. Чуть погодя овощи накрыли пять крупных, каждое на два желтка, яиц. Потомив все это немного в грубке, жена подала на стол, поставив рядом полный стакан со свежим ирьяном. Закончив с трапезой, атаман сел писать цидулу по сотне да отчет в атаманское правление, чтобы затем отправить его как можно быстрее с вестовым. Мысли в голове путались, перо постоянно надламывалось, приходилось часто выправлять. С горем пополам бумага была исписана неровным почерком. Оставалось только подписать и отправить по назначению. Давно не сменяемый на ежегодных выборах станичный атаман Иван Билый подписи своей уделял особое внимание и производил росчерк фамилии таким образом, ставшим для него с годами неким ритуалом. Написав документ, атаман вставал, проходил по комнате, скрестив руки на груди, затем вставал перед образами в красном углу, читал «Царю Небесный», снова подходил к столу, усаживался с размаха на табурет, брал в заскорузлые руки перо и диктовал самому себе вслух по собственной терминологии каждую букву: «Колэсо з хвостыком увэрх», – и писал букву «Б». «Дви палочкы з попэрэчкою на искос», – и писал букву «И». «Разкаряка», – и писал букву «Л». «Колэсо з палычкою, та ще палычка», – и писал букву «Ы». «И останная. Дви палочкы з попэрэчкою на искос та з птахою», – и писал букву «Й». Затем откладывал перо в сторону, брал в руки лист и, довольный, словно закончил тяжелую работу, говорил: – Ось! Подпысав! Ритуал, сформировавшийся за годы правления, повторился и в этот раз. Подписав отчет, атаман аккуратно сложил лист, довольно крякнул и, встав с табурета, с силой вытянул руки в стороны, потягиваясь. Со стороны улицы через приоткрытое окно послышались крики. Это были детские голоса, прерываемые, судя по интонации, голосами стариков. Отодвинув занавески и выглянув в окно, Иван увидел следующую картину. По станичной улице в сторону его хаты направлялась процессия, состоявшая в основном из стариков и казачат и возглавляемая дедом Трохимом. Старцы суровы и важны, как некогда – уже знак на особую важность произошедшего. Атаман не удержался и потрогал нательный образок. Казачата, бежавшие по обе стороны деда Трохима, тянули за рукава его старого бешмета и что-то бойко выкрикивали, перебивая друг друга. Старик отбивался от них, как от назойливых мух. – Цыц, бисовы диты. Нэ лизьтэ попэрэд батька у пэкло, нэхай вин попэрэд попробуе. Разумили? – От галчата, – прошептал атаман. – Достали старого. – Цыц, кому кажу! – сердился не на шутку дед Трохим и бил клюкой пылюку, готовый огреть чью-нибудь задницу поближе. Далековато было, и до атамана доносились лишь отдельные фразы. Но по мере приближения процессии картина происходящего стало мало-мальски складываться в одно целое. – Дидо Трохим, дидо Трохим, – не унимались малые, – мы хотим казаты. Нас дядько Иван послав! – А ну цыц менэ! – уже сердито прикрикнул на казачат дед Трохим. – Шоб боле пары из рота нэ пускать. На вэрби груши! Шоб курячьи ноги атаману доклад робылы?! Цыц, не то батюгом угощу! Яки скаженны! Поняв, что дед Трохим не шутит, малые угомонились, хотя и было обидно, что не они расскажут станичному о том, с каким поручением послал их Иван Колбаса. Уважение старшего – один из главных обычаев казаков. Таков первый неписаный закон любой станицы. Отдавая дань уважения к прожитым годам, перенесенным невзгодам казачьей доли, наступающей немочи и неспособности постоять за себя, казаки всегда помнили слова Священного Писания: – Перед лицом седого вставай, почитай лицо старца и бойся Бога своего – я господь Бог ваш. Дед Трохим, пославший подпарубка на пост, после того, как раздался выстрел с той стороны, не находил себе места. Словно вожжа попала под гузню. Подогреваемый любопытством, он настропалил стоявших рядом с ним стариков, и все вместе направились к хате атамана. 26.2 Вот и улица, на которой стоит его хата. Пока суть да дело, старики не торопясь идут. Глядь, шо за сполох. Мимо них, подымая пыль босыми ногами, проносится ватага казачат и среди них тот самый подпарубок, посланный дедом Трохимом разузнать по какому поводу на посту стреляли. Стариков на мякине не проведешь. Сразу смекнули, что малые что-то знают важное и посланы к атаману с донесением. Здесь как ни верти, но чтобы докладывали станичному атаману малые казачата – ни в какие ворота. Вот и окрикнул их дед Трохим. Осадил их прыть: – А ну-ка, стоять, курячьи ноги. Куды головы сорвали?! Те повиновались. Остановились нехотя. Рассказали и про арбу, и про убитых казаков, и про Гамаюна, и про то, что их дядько Иван Колбаса с донесением к самому атаману послал. Умолчали только, как около поста оказались. На беглый вопрос деда Трохима об этом, ответили неуверенно, что, мол, пружки проверяли да заплутали. Дед Трохим смекнул, что здесь нечисто, и вмиг козыри в руках заимел. Мол, байки не рассказывайте, шантропа. Знамо дело, какие такие фазаны вблизи поста водятся. Казачатам хоть и обидно, что теперь не удастся первыми рассказать атаману о случившемся, но против традиций и законов не попрешь. Так и двинулась вся процессия во главе с дедом Трохимом к атаману с докладом. Тот, поняв, что случилось что-то серьезное, наскоро натянул шаровары, сапоги, бешмет, надел черкеску, папаху и, поправив кинжал на кавказском, прибранном серебром поясе, вышел из хаты. Спустился по крыльцу не торопясь, с достоинством. Ворота открыл лишь тогда, когда в них раздался глухой стук. – Здорово живешь, атаман! – приветствовал его от всей процессии дед Трохим, машинально крутя ус. – Слава Богу, – ответил Билый, – и вам того же желаю, господа старики. И, строго глянув на казачат, добавил: – Шовковыця-вышня, а чия цэ шантрапа на улыцю вышла? Те обрадовались было, что сам атаман станичный обратил на них внимание, и открыли было рот, чтобы, воспользовавшись замешательством стариков, наперебой рассказать о происшествии, как дед Трохим, громко откашлявшись, скорее для порядку, чем по нужде, опередил их, начав разговор первым. – С дурными вестями мы к тебе, атаман, – нахмурив густые седые брови, сказал дед Трохим, – нэма бильше крепостицы, да и казаков, ее державших, вбылы. Гамаюн ранен, но на ладан дыхае. Тильки Богу ясно, будэ жыть, али нет. – Таки дила, – поддакнул односум, тыкая палкой в сухую землю – надо было встрять в разговор и показать свою важность – встрял. – Таки дила. Дед Трофим грозно зыркнул на него. Лицо атамана из сурового стало каменным. Непроницаемым взглядом смотрел он сквозь стоявших перед ним стариков. Выслушал до конца. Немного помедлил с ответом, оставляя себе время на принятие решения. Затем, сняв папаху, перекрестился. За ним последовали и старики и казачата. – Господа старики, – молвил атаман, – кто из вас в силе, берите моего коня, впрягайте арбу и езжайте на пост. Перегрузите тела станичников и затем к майдану правьте. Старики, несмотря на возраст, не заставили повторять наказ дважды. Выбрали из своих пятерых самых молодых, которые от роду разменяли шестой десяток. Те, с благословения старших товарищей и следуя наказу атамана, впрягли в арбу рабочую лошадь и, по-молодецки впрыгнув на края арбы, направились к посту, где их ждали тела погибших станичников. Казачата, распределившись по обеим сторонам арбы, семеня мелкими шажками, бежали рядом до самого брода через реку Марту. Далее им идти было нельзя. Начиналась территория, где безопасность не мог гарантировать никто. Такова жизнь на приграничных с черкесами областях. Казачата с легкой досадой смотрели вслед удалявшейся арбе, пока та не скрылась за высокими кустами ивняка. Через минуту вновь слышался веселый смех, и белые гузни казачат, как поплавки, мелькали в прохладной воде Марты. Следуя традициям, обязывающим каждого, включая и атамана, с уважением относиться к старикам, Билый пригласил оставшихся стариков во двор. Усадил их в тени под развесистой лозой винограда, принес свежего холодного домашнего кваса и, дождавшись, пока все усядутся, сам сел с краю на лавку. – Да. Дела, – отхлебнув кваску, молвил дед Трохим и добавил многозначительно: – Казачью службу нэсти, нэ мудямы трясты. Старики и сам атаман молчали. Каждый думал о своем, и все невольно ждали, что скажет дед Трохим дальше. Все знали о его умении найти нужные слова в нужный момент. – Вот послухайте, как пращуры наши славу добывали. То и мы не срамим их память. В летописях сечевых, что до нас дошли, описана битва на Сечи, что произошла на Рождество 1674–1675 годов. Битва произошла между казаками и турецкими янычарами. Пятнадцать тысяч турецких янычар и сорок тысяч татар подошли к Чертомлицкой Сечи. Сняв охрану, на Сечь тихо вошли пятнадцать тысяч янычар. Расчет был на то, что запорожцы будут опьяненными. Когда казаки одного из куреней увидели полную Сечь врагов-турок, то сразу тихо побудили всех запорожцев своего куреня, который имел три с половиной сотни. Они быстренько встали, тихо вооружились, а под предводительством своего куренного атамана сделали такой порядок, что у каждого окна поставили по несколько человек лучших стрелков, чтобы те постоянно стреляли, а другие чтобы заряжали мушкеты. Так тихо поладнавшись и помолившись господу Богу, сразу пооткрывали они все окна и ставни и начали густо и непрерывно стрелять в тесноту янычар, сильно их бить. Услышали это и с других куреней, и, увидев наяву тех же врагов, сразу зажгли со всех сторон и со всех куренных окон на сечевых улицах и закоулках весьма густой и непрерывный ружейный огонь и как молнией просветили в своей Сечи темную тогдашнюю ночь. Они так тяжело разбили турок, от одного выстрела падал их два или три. Янычары же из-за своей тесноты не могли просто наставить к курению окон свое оружие, они стреляли в воздух и, бросаясь между собой, как козлы, падали на землю, часто битые, и топились в своей собственной крови. После того, как толпа янычар была разрежена, казаки пошли врукопашную. В результате битвы погибли тринадцать тысяч янычар, сто пятьдесят янычар были взяты в плен. Также погибло много татар, но точное количество неизвестно. Два дня казаки вычищали Сечь от трупов, которые спускали в днепровские проруби. А за славу черноморских казаков, что в конце 1790 года подошли к турецкой крепости Измаил. После двух безуспешных штурмов началась ее осада. Крепость была поистине неприступной, ее укреплением занимались иностранные инженеры-специалисты. Измаил окружали четырехсаженной высоты земляные валы, главный из которых, до шести верст протяженностью, имел семьдесят семь бастионов и множество входных и исходных углов. А перед валами – заполненный водой ров шестисаженной ширины и почти такой же глубины. Гарнизон крепости насчитывал тридцать пять тысяч человек. Крепость была готова к длительной осаде: продовольствия и боеприпасов было в избытке. Возглавить штурм должен был Суворов, на ультиматум которого с требованием сдаться в двадцать четыре часа турки заявили, что скорее Дунай остановится в своем течении и небо обрушится на землю, чем сдастся Измаил. И казаки пошли на штурм… Ожесточенное сражение за стенами и внутри крепости длилось много часов. Вода в Дунае покраснела от крови тех и других. Однако мужество и упорство наступающих сломили сопротивление осажденных. Сражение за Измаил длилось одиннадцать часов. Турки потеряли только убитыми двадцать шесть тысяч человек, тогда как казаки убитыми и ранеными – не более пяти тысяч! Взятие крепости Измаил стало событием беспрецедентным в истории войн. Пал не Измаил – пала непобедимая Османская империя, армия которой была практически разгромлена. В 1791 году участия в значительных сражениях казаки не принимали, да и крупных дел в том году не было. Казачьи части то и дело дробились на мелкие отряды и направлялись туда, где требовались быстрота, сметка, ловкость и другие качества казака-разведчика. Как уже выше было сказано, казаки прекрасно были знакомы с местностью, вели армию по удобным дорогам и местам, способствовали своевременной доставке в назначенные пункты боеприпасов и провианта, давали наиболее полные и точные, а значит, и лучшие сведения о расположении неприятельских войск. Не раз казаки снимали пикеты турок, брали их в плен почти под стенами сильных крепостей, как, например, под Килией, захватывали целые стада рогатого скота и табуны лошадей и своими неустанными действиями держали в постоянной тревоге и напряжении всю турецкую армию. Вот такой славой покрывали себя наши предки. То же и нам наказывали из поколения в поколение. И мы достойно несем свои хоругви в память о наших прадедах. – Эх, – вздохнув, сказал атаман. – Хрыстос в небесах, а душа в телесах. Кубань вечно с кровью тэчэ. Казачий род Билых вел свое начало, как, впрочем, и всех черноморских казаков, от Сечи Запорожской. Пращур станичного атамана Ивана Михайловича Билого Савва Билый входил в состав делегации, посланной казаками в Петербург, к царице. Сборы были тщательными, дабы не ударить в грязь лицом честному казачеству пред государыней. Да и дело важное решалось – прошение о землях на новой родине в вечное пользование. В 1792 году во главе казачьей делегации войсковой судья Черноморского казачьего войска Антон Головатый отправился в столицу с целью вручения Екатерине II прошения о предоставлении земель Черноморскому казачьему войску в районе Тамани и окрестностей. Переговоры шли непросто и долго – прибыв в Петербург в марте, делегация прождала высочайшего решения до мая. Головатый просил выделить войску земли не только в Тамани и на Керченском полуострове (на что уже было дано согласие Потемкиным еще в 1788 году), но и земли на правом берегу реки Кубань, тогда еще никем не заселенные. Царские сановники выговаривали Головатому, что требования завышены. Но Головатый не зря был выбран в уполномоченные – его образованность и дипломатичность сыграли свою роль в успехе предприятия. На аудиенции у просвещенной монархини Головатый говорил на латыни и сумел убедить Екатерину во всеобщей пользе от такого переселения – черноморским казакам были пожалованы земли на Тамани и Кубани «в вечное и потомственное владение». В лето 1792 года от Р. Х. Екатерина ІІ пожаловала Войску Черноморскому земли Кубани. Сверяясь с документом, ей подписанным, пожалованные земли составили 30691 квадратную версту. Самодержица всероссийская также даровала черноморским казакам войсковое знамя и различные регалии, а еще, чему казаки были рады не меньше, право свободной торговли вином. Правительство выдало 30 тысяч рублей на нужды переселяющихся казаков. Особливым реестром выделялось вдовам с детьми, которые потеряли своих мужей в сражениях. 13 июля 1792 года царица благословила черноморцев хлебом-солью. На этом приеме Антон Головатый дал своеобразную клятву не только Екатерине II, но и всей России. Он сказал вещие слова: «Мы воздвигнем грады, населим села, сохраним безопасность пределов. Наша преданность и усердие, любовь к Отечеству пребудут вечно…» Казаки сдержали клятву «от ныне и до века». Правительством было решено провести переселение двумя путями. Первым на Тамань прибыл казачий флот с артиллерией под командованием Саввы Леонтьевича Билого, пращура атамана станицы Мартанской Ивана Михайловича Билого и основателя казачьего рода Билых. Таким путем было отправлено 3847 человек. За морскими переселенцами двинулись два пехотных полка под командой Константина Кордовского. Их численность составила 600 человек. 2 сентября 1792 года в путь двинулся отряд во главе с атаманом Захарием Чепегой. Путь этого отряда был самым трудным. Они должны были подойти к землям с северной стороны. Остальная часть войска во главе с Антоном Головатым в течение всей осени и зимы готовились к передвижению.