– Передай атаману, шо мени одний не впоратыся. Кровы багато втратыв. Силы його залышають. Змовою одным не допомогти. Його в гошпиталь потрибно видправити. В мисто. Там ликары виликують. Нехай поки у мэне день-другий побудэ. Я йому сил змовамы, так зиллям додам, а писля прямисынько в мисто. Знахарка подала знак Аксинье, чтобы та помогла ей перетащить Гамаюна в хату. – Він хоч и завелыкий для нас з тобою, але хвороба у нього силы забрала, та й мы з тобою козачки мицны. Здужаємо. В хате на лаву його покладэмо, а дали я вже сама впораюся. Ну, з Богом! Несмотря на немощь, Гамаюн оказался тяжеловат для двух женщин. Но сдюжили. С передышками доволокли обессиленного подхорунжего в хату бабки Аксиньи. Уложили на широкую скамью, устланную тулупами. Знахарка взяла нож и вспорола бешмет, пропитанный кровью. Так же поступила и с шароварами, оставив на Гамаюне лишь исподнее. Аксинья Шелест, увидев мужское тело, в смущении отвела взгляд. Заметив это, знахарка хитро улыбнулась: – Розумниця, дивка! Грих то на наготу чоловичу витрищатыся! Все, йиди. Передай Ивану Михайловичу, що я сказала. Нехай через пару днив гарбу споряджають. Я пораненого для шляху далекого пидготую, щоб витрымав. Зроблю все, що в моих силах. Йиди з Богом. Пизно вжэ. Аксинья выскочила из хаты все еще в смущении: – Прости господи! – Перекрестилась. Развернув коня, хлестнула ласково и, усевшись в арбе, помчала к дому атамана. Как и обещала, бабка Аксинья сделала все возможное, чтобы Гамаюн, несмотря на тяжесть его ранения, смог перенести путь до ближайшего города. Атаман распорядился снарядить арбу, дно которой устали толстым слоем соломы, застелили поверх тапчан, на который уложили Гамаюна так, чтобы при движении тело его оставалось на месте. В сопровождение Иван Михайлович выделил пятерых стариков, что были моложе всех. Тех самых, что привезли Гамаюна и тела убитых казаков с поста. Снабдили их провизией и, как полагается, оружием. Места неспокойные. Вернувшись, старики докладывали, что Гамаюна довезли живого, передали в госпиталь. А там уж как Бог даст. – Вчинки завжди говорять бильше ниж слова. Спаси вас Христос, драголюбчики! – говорил атаман. Глава 28 Билый Первый солнечный луч, выстрелив из-за темно-синей гряды гор, потоком света озарил небосвод. Зацепившись за дремавшее облако, оранжево-желтый отблеск через мгновение вытянул из ночного ложа и само светило. Лениво, не торопясь, Ярило выкатилось к горизонту и, словно шагая по невидимой лестнице, стало подыматься все выше, освещая подвластную ему землю и побуждая к пробуждению все живое. Как искусный художник, тонко знающий свое дело, Ярило постепенно раскрашивало местность, придавая краскам всевозможные сочетания и оттенки. Живность, активная по ночам, укладывалась на отдых, пряталась по норам да дуплам, скрываясь от яркого солнечного света и всевозможных дневных хищников, которыми изобиловали горы и долины. Предутренний туман, зависший серовато-белым облаком над рекой и окутавший, словно огромной буркой, долину, постепенно таял, поднимаемый потоками воздуха и уносимый в безграничную небесную синь, чтобы вновь вернуться к земле к вечеру. Не уступая белоснежной чистоте вековых ледников, на нескольких вершинах примостились облака, добавляя некой суровой торжественности в горный пейзаж. Смешанные леса с широколиственными и хвойными деревьями зелеными пятнами темнели на склонах, к которым еще не добрался солнечный свет. К альпийским лугам с их сочными высокими травами и разнообразием цветов потянулось стадо диких оленей, возглавляемое внушительных размеров рогачом. Мелкая фауна в виде белок, мышей, тушканчиков, барсуков, пробудившись, забегала и запрыгала в поисках пищи. Хищники покрупнее отправилась на поиски живности мелкой, не прерывая пищевую цепочку. Почуяв косулю, сосредоточенно жующую сочное альпийское разнотравье, рысь своей мягкой поступью, крадучись приближалась к намеченной жертве. Где-то среди горных сосен внезапно заревел медведь. Его рык разнесся по округе и, откатившись эхом от ближайшей скалы, вернулся и затерялся там же, меж сосен. Рысь низко присела на все четыре лапы, дико озираясь вокруг. Стадо оленей, а вместе с ними и зазевавшаяся было косуля, шарахнулись в сторону и исчезли среди густых порослей дикой облепихи. Горный орел, дремавший на развесистой крючковатой сосне, встрепенулся и, расправив свои крылья, взмыл к небесам, наслаждаясь свободой и выискивая себе жертву на завтрак. Ярило, расправив широко свои лучи, проглотило последние остатки тумана, нависавшего над рекой, и заиграло серебром в быстротекущих водах. Подымаясь из-за горных пиков все выше, дневное светило бросило свой взгляд далеко вперед, освещая не только горы, но и просторы, на которых раскинулись степи с ковылем и оазисы с островками розовых и белых ромашек. Пробежавшись по покрытым лесами горным склонам, солнечные лучи осветили небольшую балку с копошившимися в ней людьми, в основном это были старики, дети и женщины. «Мелкие людишки, словно мураши. Что нам до них?!» – и лучи побежали дальше, играя с облаками. Лучи солнца, все больше и больше захватывая пространство и местность, прогоняли задержавшуюся тень, согревая своим теплом все вокруг. На мгновение задержавшись над одиноко стоявшим аулом, солнечные лучи побежали дальше. Аул был пуст, без каких-либо признаков жизни. Хотя дымок, исходивший от кучки пепла тонкой сизой ленточкой, говорил о том, что люди покинули аул не так давно. Словно соперничая с солнечными лучами в скорости, горный орел парил над землей, постепенно сужая круги. Тишина и покой, лишь изредка нарушаемые пронзительным криком величавой птицы – киии, киии, – встречали утреннюю зарю во всей ее красоте. Приветствуя пробуждение природы, солнечные лучи осветили небольшое ущелье, согревая в нем остывший за ночное время воздух. Словно следуя за ними, горный орел, взмахнув своими огромными крыльями, пролетел вдоль скал, осматривая с высоты дно ущелья. Там, далеко внизу, вдоль небольшой горной речушки, похожие сверху на черных мурашей, двигались люди. Это был отряд сотника Миколы Билого, возвращавшийся домой, в станицу Мартанскую. Кони шли шагом, уверенно ступая по мелкой гальке, устилавшей дно ущелья. – Киии, киии, – донеслось из поднебесья. Ехавший впереди отряда казак поднял голову: – Кричи, або биды не наклыкай! – Тай хай летае, Гриц, – отозвался следовавший за ним другой казак. Рядом с ним, крепко вжимаясь спиной, сидел мальчик лет десяти. По внешней схожести можно было сказать, что это отец и сын. – Птах хоч и вильна, Гнате, але самотня, та й крик ий печаль наводить. А свободу врятуваты можна тилькы через братство. Так, Акимка?! – весело подмигнув мальчугану, спросил Григорий. Акимка улыбнулся по-детски, но с толикой серьезности, и мотнул головой в знак согласия. То были два брата Рака. Как казаки опытные и стреляные, они шли во главе отряда, растянувшегося на добрую сотню метров. Две арбы, запряженные черкесскими конями, медленно переваливались, наезжая колесами на гладкие камни. В одной арбе везли накрытые рогожей тела погибших в стычке казаков. В другой, находясь в бреду, лежал сам Микола Билый. Голова его то и дело качалась из стороны в сторону, когда арба подпрыгивала на ухабах. Рядом с ним смурная сидела Марфа. Ее печальный взгляд был направлен на сотника. Все, что до последнего момента в жизни казалось ей важным, исчезло в один миг. «Все суєта. Головне, щоб Мыкола, любый мий, живий був», – владела ее сознанием лишь эта мысль. Рядом постоянно вертелся Василь Рудь, видимо, считая себя ответственным за дальнейшую судьбу командира. Замыкали процессию не менее опытные, чем братья Раки, казаки Осип Момуль да Иван Мищник. Шли не торопясь, не давая коням устать. Кто знает, что ждет впереди. – Ну шо, Мыкола, чай, побачымося все ж. Чекаю на тэбэ? – Из темноты, как из туннеля, ведущего в никуда, появился облик Димитрия Ревы. Он смотрел пустыми глазами на Миколу, улыбаясь и обнажив свои желтоватые, но ровные, крепкие зубы. – Димитрий, ты, что ль? – спросил Микола, протягивая руку. Облик Ревы исчез, остался только смех, похожий на крик: – Киии. Киии. Вновь черная пропасть, словно воронка, засасывающая в бездну. Кто-то невидимый тряс голову, стучал по ней чакалкой, звал из темноты. Шептал неразборчиво жарко в ухо. Смеялся, задыхаясь. Темнота густая, липкая. Подбирается к горлу и затекает в рот, не давая дышать. Хочется пить. – Так ось, сотник, немає бильше крипостыця! – из темноты вновь появился знакомый образ. На этот раз Гамаюн. Голос его, а облик чужой. На черкеса похожий, которого Микола в схватке зарубил. Борода рыжая, ниже груди, папаха на глаза слезла. Снова смех, похожий на крик: «Киии. Киии!» Руки к нему из темноты тянутся, крепко за горло хватают. Задыхается Микола, освободиться от чужой хватки пытается. Снова как удар по голове, и вдруг… свет. Сначала тусклый. Глаза открывать больно. Чьи-то лица. Но уже вроде наяву. Голос близкий, родной, знакомый: – Слава Богу! Отямывся! Мыкола, любый мий! Билый с трудом открыл глаза. Яркий свет солнечным бликом на мгновение ослепил. Прищурился. Медленно открыл глаза вновь, с трудом понимая, где он. Осмотрелся. Василь, Марфа, Осип с Иваном, чуть в стороне связанный черкес, смотрит волком, скаля зубы. Слегка приподнял голову, посмотрел вперед. Рядом еще одна арба, на ней поклажа накрыта рогожей. Впереди его станичники на конях. В голове слегка затуманилось. Откинулся назад на тюк, набитый соломой. – Пить! – пересохшими губами прошептал еле слышно. Марфа полила водой край нижней юбки и промокнула губы Билому. – Пить! – вновь повторил сотник. – Не можна, мий дорогий! Багато кровы втратыв. Слабкый ты ще. Тильки губы змочити трохи, – заботливо ответила Марфа, поддерживая голову Билого, когда арбу вновь подбросило на ухабе. Микола перевел взгляд на простиравшееся над ним бездонное небо. – Киии. Киии, – донеслось с высоты. – Шо ж ты, поминки по мени справляти надумав? Не дочекаєшся. Дай бог поживу ще, – выдыхая, слабым голосом произнес Билый. Найдя все еще слегка затуманенным взглядом Василя Рудя, позвал его: – Василь, будь ласка, скажи, що трапылося. Скильки я без свыдомости? Де Акимка, Раки? Василь, радостный, что командир пришел в себя, придержал коня, чтобы идти вровень с арбой, и вкратце рассказал Билому, что произошло с того момента, как Микола снова потерял сознание. – Мы з коневодами до аулу пидйихалы, колы Гнат з Григориєм булы вже там. Вы, дядьку Мыкола, вже були без свыдомости. Так всю нич, до цього моменту и не при-ходылы до тямы. Акымка то, батьку свого визнав, хоча почитай п’ять рокив минуло. Гнат на радощах все Господа дякував, так Акымку лещатах в обиймах. А варнака цього, – показывая взглядом на связанного черкеса, произнес Василь, – Гнат з Григориєм споймать. Важлыва птах. Кажуть, син князька мисцевого. – Василь сделал паузу. – Вин… – и осекся. Рука потянулась было к кинжалу. Билый понял, случилось неладное. Строго взглянул на Василя, говоря всем взглядом: «Шо вин?» – Вин в Димитрия стрельнув, – ответил тот, понурив голову, словно это он, Василь, не уберег станичника. – Жыв? – не своим голосом спросил Билый. Василь посмотрел непроницаемым взглядом на командира. Рука потянулась к папахе. Стянул ее с головы и закрыл лицо. Билый понял все. – Господи! Рева, – выдохнул из себя Билый. Попытался сесть, но ослабевшее тело не слушалось. Марфа подставила под спину Миколы свое крепкое девичье тело. Тот облокотился и посмотрел на лежавшего в арбе связанного черкеса. Желваки на щеках заходили, во взгляде появился огонек гнева, рука машинально потянулась к поясу. Кинжал, как и пояс, когда Микола потерял сознание, казаки сняли и, аккуратно завернув в бешмет, положили в изголовье Миколе. Раненому ни к чему, но рядом быть должно. Это и спасло черкеса. Не нащупав привычного холодка дамасской стали, Микола попытался было дотянуться до черкеса руками, но сил пошевелиться не было. Обжигающим взглядом он уставился на горца. Хотя тот и не был из робкого десятка, но отвел глаза, не в силах вынести напряжения. – Василь! – распорядился Микола. – С черкеса глаз не сводить. Лично головой отвечаешь. Судьбу его в станице решать будем! – Слухаю, пане сотник! – выпалил приказной, довольный новым приказом командира. Сдержался, чтобы не показывать свое внутреннее состояние Билому. – Кто впереди у нас? – справившись с нахлынувшим напряжением, спросил Микола. – Братья Раки! – ответил Рудь. – Добре. Передай, чтобы по возможности шаг ускорили. Поторапливаться нужно. Пока черкесы не опомнились и нам в спину не ударили. – Микола вновь был командиром, требующим беспрекословного исполнения приказа. – Слухаю! – кратко ответил Василь и, пустив своего коня рысью, помчался вперед, чтобы передать приказ сотника. Глава 29 Возвращение Билый, держась левой рукой за брус, связывавший край арбы, медленно опустился на подстилку из душистого сена, положив голову на густошерстную черную папаху. Устало выдохнул, посмотрел с теплотой на сидевшую рядом Марфу и закрыл глаза. Забылся на мгновение. Смахнул с лица острую соломинку, царапавшую лоб и щеку. Казачка несмело провела ладонью по лбу Миколы, помогая. Выдохнула, не веря себе – голос от волнения срывался: – Мокрий. – Шо, – не понял сотник, прикрывая глаза и уносясь на секунду в бессознание. – Тяжко тебе, милый. – Марфа задумалась, краснея, и неуверенно трогая дальше лоб. – Лихоманыть його, але трымаэтся. Вспомнила девушка совет бабки Аксиньи, знахарки станичной: «Коли лихоманыть людыну, читай змову видповидный». Осенила казачка себя крестным знамением, прочитала начально «Царю Небесный…», как водится, и, слегка склонившись над головой Билого, зашептала: «Заря, зар-ныця, Божа помощныця! Освяти своими лучамы орданьску воду. Гей кынь, нэчыстый, из Миколы опой, та нэ будэ ему тоди. Опою ни в ричках, ни в балках, ни в озэрах. Нехай дух хворый з нього выйде при выдыху, а дух здоровый зайде на вдыху. Нехай лихоманка залышыть Миколу и тило його очиститься вид хворобы». Перекрестила чело сотнику и вновь молитву зашептала, псалом покаянный: «Помилуй мя, Боже, по велицей милости твоей…» Веровал народ в одухотворенность болезней, придавая им живые облики. Так и лихорадку, которой насчитывалось на тот момент несколько десятков видов, большинство знахарей лечили, считая их за семь самых страшных сестриц, обитающих в сырых местах и появляющихся в полночь. Народная фантазия создала их в облике девушек в белых рубахах и с распущенными волосами. Молитвы всегда предшествовали заговорам, которыми затем начинали изгнание хворого духа из тела. Сотник Билый вновь открыл глаза. Слегка затуманенным взглядом посмотрел на Марфу. Улыбнулся ей, приходя в себя, подумал: «Эка тебя, сотник, угораздило, шо у девки на попечении находишься. Оказия. Пора в жизнь возвращаться. Еще отряд до станицы довести нужно». Вслух же саказал: – Все хорошо, Марфа.