Девушка смотрела на него взглядом, в котором смешались и забота, и тепло, и любовь. Казалось, что если бы не обстоятельства, то бросилась бы на шею Миколе и обожгла бы его губы жаркими поцелуями. – Киии. Киии. – До слуха Миколы долетели знакомые звуки. Он не торопясь сел и, запрокинув голову назад, посмотрел в белесовато-голубую даль неба. – Поживем еще. Ну что ты, улыбнись. Рано тризну по мне справлять, – произнес негромко Билый, глядя, как парит в струях воздуха горный орел. – То другие слезы, – прошептала казачка, отворачиваясь и стыдясь своих чувств. Арба подпрыгнула на очередном ухабе. Колесо заскрипело, подозрительно шатаясь. – Шайтан арба, – выругался пленный черкес, стукнувшись бритой головой о слегу. – Шайтан – казак! Микола перевел взгляд на горца. Пристально, не отрывая прищуренных глаз, смотрел на него с минуту. Странно, но в этот момент Билый не испытывал ни ненависти, ни тем более жалости к своему кровнику. Чувство безразличия овладело им. Черкес, не выдержав взгляда Билого, отвел глаза. Его губы шевелились, то ли в ругательстве, то ли в молитве. Микола ухмыльнулся, довольный тем, что эта борьба взглядов закончилась победой для него. – Господин сотник, наказ передав. Раки кажуть, що скоро будэ ущелина, де отряд Ревы абрекыв розбыв, – оторовал Билого от мыслей подъехавший Рудь. – Добре, Василь, – мрачно ответил Билый, вновь вспомнив о Димитрии. «Эх, справжный казак был, – вздохнув, произнес Микола – искал смертушку, да она его сама нашла». – Еще что, ваше бродь? – Василь, – вновь обратился к Рудю сотник, вспоминая. – Как там Акимка? Батьку-то своего признал? – Та слава богу! Зараз все вже втихомирылося. А спочатку, як дикый кошеня був. Гнат то його одразу впызнав, хоча и часу пройшло багато. Як з коня зискочив, спочатку було до вас, господин сотник, коли ви знову бездиханно впали. Потим зырк в сторону. Забарывся немного. Глядыть на Акымку и очы радыстю налываються. Дывывся, дывывся, а писля як закрычить: «Акымка, сынку! Живый! Господи!» А малой-то слякался немного на початку. Жодной живой ни мертвый сидыть. Зенкы вытрищив. Гнат до нього бежыть, лещеткамы своимы сграбастал, той и пискнути не встиг. Гнат його пидкидає на руках, та все в радо-щах виголошує, мовляв сынку знайшовся, ридний. Акымка поступово оговтався и начебто теж як визнав Гната, навить посмихатися став. Що то по-черкески балакає. Нашу то балачку видать забув. Кров то ридна, ось и звикся. Це добре. А я-то думав, що чужим так и залышытся. – Чужими детьми, Василь, подвергаювшимися всеобщему презрению, у казаков были прежде всего дети, рожденные вне брака. Им даже названия придумывали: выродки, байстрюки, краженые дети. В станице у нас таких не было, сколько помню. А вот старики с соседней станицы балакали так: «У нас дитэй, яки родюцця на сторони, называють байстрюкамы», йих ныхто ны любыв, дажэ прызиралы. Так то, Василь, такие вот прозвища постоянно напоминали ребенку о постыдном поведении его родителей и отчуждали его от мира своих. А ты говоришь, «чужим так и залышытся». Кстати, Василь, непослушные и озорные дети тоже имели свои прозвища: «дикая дивизия», «бисова душа», «катова душа», «хамова душа», «собачья душа». Кто на что горазд. Но таким образом дети были объектом любви, радости, заботы, ответственности, воспитания и понимания, при этом они могли приносить и проблемы, боль, горе, беды. В то же время дети могли быть отчужденными элементами общества, быть в роли изгоев, неся ответственность за родителей. Василь внимательно слушал, что говорил сотник, и думал про себя, что ни за какие коврижки детей незаконнорожденных иметь не будет: – Нееее! Байстрюков плодить, Бога гневить. Потом не отмолишься! – Тпрууу. Охолонитесь. Куды мордами своими лезете, – раздался окрик казака, управлявшего конями, запряженными в арбу. Весь отряд по команде головных всадников внезапно остановился. Кони же, запряженные в арбу, прошли по инерции еще несколько шагов, чего хватило, чтобы своими мордами уткнуться в крупы впереди идущих лошадей. Во избежание давки казак-арбакча натянул поводья так, что оба коня привстали на задние ноги и от боли недовольно заржали. – Василь, – позвал Билый, – узнай, что там. – Я мигом, господин сотник! – выпалил приказной, направляя коня во главу колонны. Билый привстал, пытаясь увидеть через спины сидящих на конях станичников, что происходит впереди и почему отряд остановился. «Уж не черкесы ли? Не к месту», – мелькнула мысль в голове. – Что там, станишные? – спросил Микола двух казаков, пытавшихся утихомирить своих коней. Те беспокойно перебирали ногами под своими седоками, возбужденные минутой назад произошедшим столкновением с арбой. – Да шоб ты варывся и воды тры дни нэ було, бисова душа. Стой, тебе говорят! – в сердцах выругался казак, что был справа, угомонив наконец своего коня. – Не могу знать, Ваш благородь, ничого не видать отсель. Билый привстал на край арбы, заглядывая вперед. Не удержался, соскользнув ногой со слеги, но не упал, ловко соскочив на землю. Марфа, наблюдавшая за ним, негромко вскрикнула, зажав рот ладонью: – Слава тебе боже ж мой. Обошлось. – Господин сотник! Дядько Микола! – раздался радостный голос Василя. – Ты чего орешь?! – оборвал его Билый. – Горы кругом. А ну как басурмане услышат. А мы в этом ущелье как в вентире шапари. Что там? Светишься, как новый пятиалтынный! – Господин сотник, – вновь повторил Василь, уже более тихим голосом. – Отряд Ревы Димитрия впереди. Они нас дожидались! – Слава богу! – перекрестившись и посмотрев с улыбкой на Марфу, ответил Билый. Поправив пояс и нахлобучив папаху скомандовал: – Василь! Коня! Живо! – Та як же ж, господин сотник, Вы ж хворый ще, – попытался вставить Василь заботливо. – Казак Рудь! Мне дважды повторить?! – изменившимся голосом, в котором чувствовались металлические нотки, охладил заботливость Василя Билый. Рана болела. Слабость чувствовалась во всем теле. Голова слегка шла кругом. Но показывать свою хворь перед станичниками, а тем более перед казаками из отряда убитого Димитрия Ревы, Микола был не вправе. Марфа хотела было тоже попытаться остановить Билого, но скромно понурила голову, услышав то, как сотник одернул Василя. Превозмогая боль, стиснув зубы, Билый медленно сел на подведенного к нему коня. С трудом, но не показывая виду, выпрямился в седле и, дав знак рукой Василю, чтобы тот следовал за ним, направил коня в голову отряда. – Здорово живете, станичники! – проезжая мимо казаков, поздоровался Билый. Те, видя своего командира на коне, радостно отвечали: – Слава богу! – И тут же по рядам понеслось: – Жив наш сотник! Бог сберег! Доброго казака и пуля не берэ, тай и штык не колэ! Василь, как и полагается, шел на своем конике чуть поодаль от Билого. Слыша ответные приветствия станичников, поймал себя на мысли, что не зря сотник уделяет ему внимание, держа рядом с собой. Наказ деда Трохима хоть и играет роль, но у дядьки Миколы, видать, имеются свои планы в отношении него. – Василь! Не отставай, – вывел из задумчивости молодого казака сотник Билый. Рана в плече ныла, как будто горячим железом вытягивали за живое. Но Билый усилием воли держался в седле и не показывал виду. Вот и последние ряды казаков. Вот и Акимка на коне отца Гната Рака. Один. Чуть впереди Билый увидел и обоих братьев, Григория да Гната, в крепких объятиях станичников, посланных с Димитрием Ревой. Подъехав ближе, Микола, сдерживая радость, крикнул: – Здорово живете, братцы! И в ответ громыхнуло: – Слава богу! Микола невольно задумался: «Эти суровые воины, закаленные в постоянных стычках с горцами, радовались встрече со своими станичниками, с которыми не виделись совсем недолго. Радовались искренне, открыто, даже по-детски. Такова жизнь. Никому не дано знать, что будет завтра. Живи днем сегодняшним и радуйся тому, что дает Господь. А все остальное – суета». Микола посмотрел на солнечный диск, изливавший тепло своих лучей на окрестности, пасущихся невдалеке коней, казаков, радующихся встрече. Благодать Божья. Взгляд Билого упал на лежавшую на траве рядом с гладким осколком скалы скатанную бурку. Сотник слез с коня и медленно направился к тому месту. Он понял все без слов. Казаки, заметив это, сменили радость встречи на более серьезный тон. Молча смотрели, как их командир подошел к телу Димитрия Ревы, бережно завернутому в бурку, как, сняв папаху, преклонил колено и коснулся рукой бурки. Все видели станичники, но не могли заглянуть в душу сотнику. А душа Билого была сдавлена крепкими лещотками до хруста, так, что не слезы капали с нее, но кровь. Боевой друг, с которым прошли не один круг ада в боях с басурманами, лежал бездыханный перед ним, сраженный подлым выстрелом в спину. Тяжело было стоять коленопреклоненным – рана давала о себе знать. Билый сел по-турецки, скрестив ноги. Мысли его были далеко. В них он вновь бок о бок с Димитрием воевал басурмана, гонял его по скалам да горам. Вновь Димитрий спас его, молодого хорунжего, в одной из стычек, когда в спину Билому вышли два абрека, и вот уже шашка занесена, еще мгновение – и не сносить бы Миколе головы, но ловкий выпад Ревы, и первый черкес упал, пронзенный в сердце. Взмах шашки – и голова второго покатилась по каменистому склону горы. Вспомнил Микола и разговоры у костра, после боя, в которых Димитрий открывал свою душу. Не просто односумами были Микола с Димитрием, несмотря на разность чинов. Почитай, за старшего брата был Рева для него. А теперь нет брата. Душа его на суд Божий пошла, а тело бренное в землю уйдет, как и завещано Создателем. Останется лишь память добрая. Прочитав неслышно молитву, Билый поднялся и обернулся. За его спиной, сняв папахи, стоял весь его отряд, за исключением тех казаков, что охраняли пленного. Билый молча смотрел на своих станичников. Слова были не нужны. В этот момент они лишние. Каждый из стоявших здесь знал Димитрия как доброго казака, надежного боевого товарища. Каждый прощался с ним молча. Выждав время, Билый скомандовал: – По коням! Казаки перенесли тело Ревы в арбу, в которой лежали погибшие в ауле. Сев на коней, построились в походный строй и, ведомые своим командиром – сотником Миколой Билым, двинулись дальше, к родной станице. Коней пустили шагом. По каменюкам шибко и не разогнаться. Билый, как и подобает командиру, шел первым, чуть сзади, с бунчуком в руке ехал Василь Рудь, довольный тем, что ему досталась роль вроде адъютанта. За ним походным строем шли остальные казаки. – Если все добре пойдет, то к вечерней зорьке в станицу войдем, – обернувшись на ехавших за ним братьев Раков, сказал Билый. Впереди показался просвет. Дорога выходила из ущелья, горы постепенно оставались позади, сменяясь равниной, переходящей в степи. Вдалеке блеснула в солнечных лучах, петляя излучинами, родная Марта. Где-то там расположились и знакомые каждому станичнику с детства плавни – заболоченные поймы реки. Еще подпарубками лазали Микола с друзяками в этих причудливых лабиринтах болот и лиманов различной величины, с пресной, полусоленой и соленой водой. Плавни реки Марты были покрыты густыми зарослями чакана, камыша, рогоза, осоки, ежеголовника, где обитало множество диких гусей, уток, лебедей и хищных птиц. А среди подводного царства водорослей, рдеста, роголистника, кувшинок водилось много рыбы. Частенько казачата видели в плавнях лисиц, диких котов. Однажды чудом спаслись от большого секача, вышедшего с матками и подсвинками на тропу. Камыш и чакан станичный люд заготавливал как строительный материал, покрывая им крыши хат. Вся это родная, дышащая свободой бескрайняя территория стоила того, чтобы защищать ее при необходимости до последнего дыхания. Кони, почуяв знакомые запахи, норовили перейти с шага на рысь, но казаки сдерживали их прыть, чтобы те ненароком не повредили себе ноги на каменистом шляхе. Откуда-то справа донеслось громкое ржание. Билый повернул голову. В версте от них пасся табун лошадей. Микола прикрыл ладонью глаза от солнечных лучей, всмотрелся. Поднял руку, давая знак казакам остановиться. – Тю! – вдруг радостно выкрикнул он. – Так то ж наши кони! Поди, и черкесские среди них тоже. А я в горячке-то и забыл о них. Гнат, Григорий, – позвал сотник Раков. – Возьмите еще пару казаков попроворнее, из молодых, да гоните коней в станицу. – И, моргнув сидевшему рядом с отцом Акимке, добавил: – Акимка! Поможешь батьке? Акимка, видимо, догадываясь, но до конца не разобрав, о чем говорил Билый, улыбнулся в ответ искренней детской улыбкой и мотнул головой. Глава 30 Дорога домой – Кургана охомутайте, и весь косяк за ним пойдет, – крикнул вслед удалявшимся в сторону табуна казакам Билый. Курган, чья линия шла от чистокровных кабардинцев, был вожаком станичного табуна. Лошадь – животное стадное и не ходит поодиночке. Отношения в табуне строго регламентированы. В чем-то эти отношения схожи с обществом людей. Но главенство в табуне передается не по наследству – от вожака к вожаку, а путем сражений жеребцов. Стоит только ввести в табун нового жеребца, как начинаются бои за главенство. Кургана ввели в станичный табун года три тому назад. Сильного, крепкого молодого коня старый вожак, как и подобает, встретил в штыки. Но после нескольких серьезных стычек, одна из которой закончилась победой молодости и силы над опытом, старый вожак ретировался, зализывая несколько глубоких ран, оставленных зубами Кургана. С того самого момента главной работой Кургана стала защита табуна от опасности. Опасность в степи, где в основном выпасали станичный табун казаки, могут представлять как хищники и люди, так и жеребцы из других табунов, которые могут увести его кобыл из табуна. Курган четко привел отношения внутри табуна к иерархическому порядку. Собратья слушались его беспрекословно. А через год Курган, как истинный вожак, стал отцом всех жеребят в табуне, добавив кабардинской крови в своих потомков. Проводив взглядом посланных за табуном казаков, Билый приподнялся в седле и, сколько хватало сил (рана все еще напоминала о себе приливами головокружения и хотя уже не острой, но ноющей болью), крикнул: – Братцы, в станицу повертаемся, не гоже без песни. Давайте дедовскую. В аккурат подходящий случай. Ехавший в первом ряду казак, черноволосый с усами-подковой на запорожский лад, сняв папаху, осенил себя двуперстным знамением, прошептал «Царю Небесный» и, вновь нахлобучив папаху на бритую голову, затянул мотив старинной запорожской песни. Первые слова разнеслись по походному строю, будто легкий ветер качал чакан в плавнях. Но с каждой новой строкой сила в голосе запевалы нарастала, поддерживаемая подпеванием остальных казаков. їхав, їхав козак містом, Під копитом камінь тріснув. Та раз, два. Під копитом камінь тріснув. Та раз!