Під копитом камінь тріснув — Соловейко в гаю свиснув. Та раз, два. Соловейко в гаю свиснув. Та раз! Соловейку, рідний брате, Виклич мені дівча з хати. Та раз, два. Виклич мені дівча з хати. Та раз! И, дойдя уже до своей середины, песня грохнула, будто горный поток, сорвавшийся с высоты в пропасть. Голоса казаков эхом откатывались от оставшихся позади них скал: Виклич мені дівча з хати — Щось я маю розпитати… Та раз, два. Щось я маю розпитати… Та раз Щось я маю розпитати… Чи не била вчора мати Та раз, два. Чи не била вчора мати Та раз Ой хоч била, хоч не била, А зустрілась, полюбила Та раз, два. А зустрілась, полюбила Та раз! Радость и боль чувствовались в этой песне. Радость за то, что живыми возвращаются в родную станицу. Боль за погибших в бою станичников. Пели искренне, от души. Эти вольные дети степи и гор, суровые и порой безжалостные в боях, они умели лечить свои огрубевшие души доброй песней. Душа их становилась мягче от ее слов, и лица добрели. Песня стихла так же внезапно, как и началась. Казак, зачавший петь, пронзительно свистнул и громко залюлюкал. Дремавший на арбе пленный черкес вздрогнул, открыв глаза. Озираясь загнанным волком, посмотрел на своих конвоиров. Мысли, будто вспышки молний, проносились в его басурманской голове: «Куда везут? Что с ним будет дальше? Убьют или все же оставят жить?» Прошептал что-то по-своему, прикрыв глаза. Должно быть, молитву, и вновь погрузился в дремотное состояние. Его голова то и дело покачивалась, когда арба наезжала на очередной голыш. Все ближе становились родные просторы, все резвее шли кони, почуяв дом. Сотня перешла мелкий брод, оставив по левую сторону казачий секрет. На мгновение из кустов ивняка показалась черная папаха и вновь скрылась в зарослях. То были казаки, несшие службу в секрете. Заметив в арбе пленного, не стали открывать своим появлением месторасположение секрета, лишь обозначили свое присутствие негромким криком выпи. Билый, услышав крик, подал знак рукой. Мол, понял. Добре. Вот и последняя скала, за которой открывается вид на башти – казачью смотровую вышку. – Дошли, братцы! Слава богу! – сказал Микола. – Бачите, Иванко Колбаса никак на баштях. Билый поднял руку вверх и тут же с легким стоном опустил. Резкая боль прорезала тело. Стиснув зубы, прижал ладонь здоровой руки к ране. – Нужно знак дать, чтобы с далека с черкесами не попутали, – обратился Микола к Василю, сопровождавшему сотника всю дорогу, как тот сел снова в седло. Василь недолго думая снял ружье и, подняв руку вверх, выстрелил. Облачко белого дыма поднялось вверх, ударив в нос запахом жженого пороха. – Сробил, господин сотник. Вроде должны были заметить нас, – выпалил Василь, на радостях готовый пустить коня во всю прыть. – Угомонись, кубарь! – одернул его Билый. – В характере казака есть три золотых качества, Василь. Это терпение, чувство меры и умение молчать. Иногда в жизни они помогают больше, чем ум, талант и красота. Василь смущенно посмотрел на сотника. Тот хоть и был серьезен, но в глазах светились добрые огоньки. «Молод еще. Горяч. Но казак славный». – Все, братцы, почитай дома, – громко сказал Микола, когда с вышки ответили таким же выстрелом в воздух. – Вперед, – скомандовал Билый, махнув рукой. Снова боль прошла от раненой руки по телу ожигающей волной. Сжав зубы, Микола взял контроль над собой, иначе бы вновь провалился в незримую бездну. Глава 31 Дома Громкий, мелодичный свист пронесся над разнотравьем, обильно росшим на бескрайних просторах правого берега реки Марты. То Гнат Рак выискивал среди табуна Кургана – вожака, молодого трехлетка. Стайка встревоженных воробьев серой тучкой сорвалась с дерева и перелетела на безопасное место. Громко чирикая, они предупреждали друг друга о возможной опасности. Казаки с ранней весны и до праздника Покрова выпасали здесь станичный табун. Кони нагуливали за период выпаса жирок, приобретая справность в боках. Вот и на этот раз освобожденных из черкесского аула собратьев Курган привел на знакомый луг. Поддавшись природному стадному инстинкту, устремились за казачьими конями и черкесские. Гнат, набрав в легкие побольше воздуха, меняя тон, еще раз пронзительно свистнул. В ответ раздалось неторопливое ржание. От табуна отделился гнедой масти статный красавец и уверенно зашагал в сторону казака. Акимка, сидевший в седле спереди отца, слегка напрягся и невольно прижался спиной к Гнату. – Не лякайся, сынку. Вин добрый кинь, – подбодрил казачонка отец. Акимка взглянул на сурового казака и слегка улыбнулся. Гнат подмигнул ребенку, подсказал: – Накось, дай йому горбушечку, та долоню не затыскай, видкрытою трымай! – наставлял казак сына, вкладывая в его ладонь горбушку черствого хлеба. Курган, раздувая широко ноздри, жадно втягивал в себя воздух. Аромат любимого лакомства манил, но чужой запах незнакомца заставлял держаться на некотором расстоянии. Прядя ушами, Курган то тянулся влажными, мягкими губами к горбушке хлеба, лежавшей на открытой ладони казачонка, то вновь отворачивал морду, чуя незнакомый запах. Игра затягивалась. Гнат, цокая языком, подозвал коня по имени. Хлебный запах возобладал над минутной неуверенностью, и, подойдя ближе, Курган снял горбушку с ладони Акимки и довольно захрумкал, перекатывая ее между зубами. Акимка, исполненный радостью от произошедшего, повернув голову к отцу, улыбнулся своею детской улыбкой, открыто и искренне. Глаза казака увлажнились, но тут же поспешил скрыть все в ответной улыбке: – Э-э-эх! Казачий конь! – радостно сказал Гнат, цокая языком на татарский лад. – Знаешь, сынку, шо деды наши балакають за друзев наших – коней? Ни? И то правда, откель тебе знать. Звычайный кинь коштуэ п’ять рублев. Цина рабочого коня доходила до десяти. А коза-чий скакун коштуэ п’ятсот-шистсот рублев! О как! А знаешь почему? У козачого коня инше серце, – добавил, подумав, Гнат. – Вин готовий зробити будь-що для свого господаря: стрибнути у вогонь, подолати будь-яку пере-шкоду. Але найголовнише – у нього инше серце. Аким кивал, мало что понимая. Может, ловил через слово. Но важен был тут не смысл, а связь между отцом и сыном. Речь, она потом станет ясной и чистой. Сойдет акцент. «Сердцем чуе! – подумал Григорий, брат Гната. – Сердцем и говорит!» – Ти знаэш, сынку, як ловили козацьких коней? – спросил вновь Гнат Акимку. Тот мотнул головой. – Я розповим тоби. У козакив була специальна команда, яка шукала та выстежувала табуни диких коней. Колы воны знаходыли велыкий табун, воны гналы його до рички, починали кричати и стриляты в повитря, заганяючи тварин у воду. Кони вмиють плавати, вони, борючись из плыном, переплывали на инший берег. А там на них уже чекалы козакы, яки стоялы спостеригалы за табуном. Доросли коняки, переплывши на инший берег, як правило, скакали геть вид воды та людей. Молоды трымалыся на плаву, але до иншого берега не поспишалы. Але иноди на очи козакам траплявся шаленый кинь. Такий був не в кожному табуни. Щойно выйшовши з води на другому берези, вин обертався, дывывся на ричку и, побачившы друзив, що гинулы, знову кыдався у воду. Пидплывши до коня, що тонув, вин хапав того зубами за гриву и тягнув до берега. Вин просто не миг бачыты, як гынуть його браты. Цых коней козакы й ловили, а потим довги мисяци приручали. Тилькы з таких и можна було виростыты козацьких скакунив! Акимка внимательно слушал, вникая в каждое слово, сказанное отцом и дядькой Григорием. Для него, оторванного от всего родного, это родное открывалось как бы заново. И язык предков, и традиции, и быт. – Добре, батьку, – сказал он тихим голосом, запинаясь и подбирая слова, стесняясь, видимо, прилипшего за годы жития у черкесов характерного акцента, добавил, подумав: – Хочу до дому. Гнат, обняв сына, прижал его к себе, ответил: – Все тепер будэ добрэ, Акимко. Все будэ добрэ, мий драголюбчик! Незаметно для сына, смахнул скупую отцовскую слезу с глаз и, устремив лик к небесам, промолвил: – Слава тебе, Господи, слава тебе! Григорий, услышав, перекрестился. Слегка тронул уздечку, украшенную серебрянными монетами, правя коня. – Повертаэмось до дому, станишные, – сказал Гнат, накидывая на Кургана уздечку. – С Божией допомогой, повертаэмось. Курган послушно последовал за казаками. Остальные кони, до последнего момента с интересом наблюдавшие развитие событий, последовали за своим вожаком. Жизнь без коня для казака не жизнь. Существование одно. От праздников до будней, в мирное время или же в годины военные все у казаков было неразрывно связано с конем – верным спутником всей казачьей жизни. В старину и хаты строили под одной крышей с конюшней. Так в суровые зимние месяцы, особенно когда бушевали степные бураны, когда снег засыпал не только хаты, но и сараи, и в них невозможно было попасть с база, казак зажигал лыхтарь, открывал из сеней дверь, что вела в конюшню, и без всяких хлопот проходил к своим любимцам. Непременно проверял, все ли в порядке, есть ли сено в яслях, зерно в торбах, настлана ли сухая солома под ноги. Лишь только солнце освещало вычурные рисунки, оставленные ночным морозцем, растапливая их на уголках окон, как казак уже на ногах. Помолился, поблагодарил Господа за новый день и, не завтракая, спешит хозяин проведать коней. С грохотом открывалась наружная дверь. В лицо тут же ударял крепкий запах травы и лошадиного пота. На вошедшего устремлялся взгляд лиловых глазищ. Тихое пофыркивание в ожидании какого-нибудь лакомства. Казак протягивал руку с кусочками хлеба, и конь вытягивал навстречу большие бархатные губы, осторожно собирая с ладони лакомство. Тут же конюшня наполнялась смачным хрумканием. Хозяин, выждав минутку и поздоровавшись с конями, начинал уборку помещения. Коней чистили и поили, задавали корм, проверяли упряжь. Земля в конюшне, во избежание болезней ног и копыт, должна быть всегда мягкой и сухой. Землю заблаговременно на штык лопаты выбирали, а вместо нее насыпали несколько слоев глины и соломы, располагая этот настил под углом к центру, где проходил выводящий желоб. Издревле соблюдался обычай ставить в казачьем дворе две конюшни: одну для выездных лошадей (на них ездили в гости, на ярмарку, в церковь, участвовали в скачках), другую – для лошадей рабочих, на которых пахали, сеяли, ездили в поле за снопами, сеном, подсолнухами, вывозили навоз со двора и удобряли им свои паи. В первом отделении всегда находилась строевая лошадь, предназначенная для воинской службы. Покупали ее заблаговременно, чтобы казак до службы привык к ней, изучил ее повадки. Казаки старались купить сыну породистого жеребенка. Тем самым детство и юность будущего воина были неразрывно связаны с родным для него существом. Казачонок приучал коня к себе, своим командам, постигал основы верховой езды. Впоследствии они вместе осваивали приемы джигитовки. Четвероногий друг учился не бояться выстрелов. В станице Мартанской разведение лошадей составляло особую главу доходов. Коневоды угоняли табуны в степь с ранней весны и до поздней осени. Огораживали место, куда их сгоняли на ночь – летний баз.