– Как там, Димитрий? Благодать? Встретил своих? Знаю, куда попал. Жди теперь меня. – Глаза стали влажными. Отвернул взгляд от глаз станичников. Не гоже, чтобы даже в такую минуту видели его слезы. Несколько казаков, по шестеро на гроб, вышли вперед. Подняли крышки и закрыли ими гробы. Раздались удары молотков. Каждый удар воспринимался стоящими как удар по сердцу. Их родственники, близкие, боевые друзья, уходили навсегда в мир иной. На крышках гробов были прилажены шашки – непременный атрибут казака, как в этой жизни, так и в жизни загробной. Лишь на крышке гроба Димитрия Ревы не было шашки. По традиции, еще запорожской, сечевой, шашку казака, на котором заканчивался род, ломали над его гробом. – Василь, – негромко позвал Билый и махнул головой на гроб Димитрия Ревы. Василь Рудь понимающе кивнул и подошел ко гробу. Взяв в руки шашку Димитрия, с усилием свои крепких рук изогнул каленый клинок, и тот переломился в аккурат посередине. Кончился славный род Ревы, ведущий свое начало с Сечи Запорожской. Нет более семя. Не упадет оно в почву плодородную и не даст плода. – Краше вмирати в поли, ниж в бабьячому подоли, – прошептал дед Трохим. – Когда казак в поле, то он на воле, – вторил ему такой же дед-односум. – Гарная смерть. Погибнуть на службе. Что может быть лучше? – Господа старики. Братцы, – начал атаман, – сегодня пришла к нам беда, и сердца наши разрываются от боли. Прощаемся мы с мужьями и с сыновьями, со своими братцами. Недолог был их путь казачий, но служба наша такая! А служба наша – жизнь! Мы будем помнить каждого, пока течет казачья кровь в наших венах. Казак и в беде не плачет. Покойтесь с миром, братцы. Давай, Микола. – Прощайте, братцы! – крикнул Микола Билый. – Где казаки, там и слава. Вечная вам память! – Да хаточка, ты ж мая хаточка, да темная да невидная. Да что ж тебе заставило туды ложиться. Да везу ш я тебя куда, да в дальнюю далинушку, да в глубокую сырую могилушку, – раздалось громкое причитание. Под гробы подсунули веревки и, подняв гробы, казаки стали медленно их опускать в вырытые могилы. – Товсь! – раздалась команда сотника Билого. – Пли! Раздались ружейные выстрелы. Вытащив веревки, казаки, опускавшие гробы, спрыгнули в ямы и задвинули гробы в ниши-подкопы, и с помощью стоявших рядом с ямами казаков вновь выбрались наружу. Могилы были устроены по сторонам света. Гробы опускали в могилу таким образом, что усопших полагали ногами на восток, головою на запад, для того, чтобы «когда они будут вставать, молиться получалось лицом на восток». Первыми кидали землю в могилу родственники, за ними все остальные. – Когда спустят гроб, должен каждый человек земли кинуть у могилу, шоб земля покойного приняла, и старый и малый, – сказал дед Трохим, кидая свою горсть земли. Кресты поставили в ногах. После того как засыпали могилы, всем стоявшим раздали кутью. Поминки решено было устроить на майдане. Большое количество ведер с водой были поставлены у высоких раин, на низких ветвях которых были развешаны полотенца для мытья рук. Вместе со всеми с кладбища пришел и отец Иосиф. Он благословил огромный стол, собранный из нескольких столов. Вновь молитвенно помянули погибших. За столом для покойных отвели место в импровизированном святом углу. По-походному устроенному с иконами. Здесь лежали ложки, хлеб, пиндюрки с водой и тарелочки с кутьей. Кутью на поминках называли кануном. Это было всегда первое блюдо и обязательное. А после ставили «шо Бог дал». Из горячего были приготовлены борщ и лапша, «чтобы пар пошел». По традиции во время поминального обеда не пользовались вилками и ножами. Спиртное наливали понемногу, лишь пригубить. Звучали короткие речи. Но в основном молчали. Каждый думал о тех, кого уже нет рядом. На следующий день после похорон близкие родственники отнесли завтрак – тарелки с поминальной кутьей – на кладбище. Глава 38 Разговор Еще долго стелились над седым ковылем слова старинной казачьей поминальной песни. От чого ж ты почорнило Зеленое поле Почорнило я ж вит крови За вольнаю волю Близ местечка Берестечка На четыре мили Мили славны запорижцы Своим трупом вкрыли Ай шож мене гай вороны Подкралысь средь ночи Клюють очи козацкия А трупов не хочут Почорнило я зелено Тай за вашу волю Я щей буду зеленети А вы ж не холы Тихо стало в станице да окрестностях. Минуло Успение. Отпразднованы тризны да поминки третьего дня, девятины, сороковины. – Душа тико разлучилась с телом и вона до трех дней дома, а на третий день иде на поклонение до Господа Бога. Ей показывают рай и плохэ показывают. Потом опять ее отпускают, душу, говорят, она дома. Потом на дэвятый дэнь, а после дэвятого дня она проходэ всэ мытарства. Водят ей по палатах, яки мытарства, задают вопросы – она отвечает… до сорока днэй будут судить на мытарствах, – говорили одни. – До сорока дней душа дома бывает, а сорок дней отправили – тогда душа уже пошла, кто в рай, кто в ад, – вторили им другие. – Я вот кажут шо якоце помынают усэрдно родственники, уси моляца, воны ему грехи трошки замолют и там Господь тодышь вроде смылуеца, – поддерживали третьи. Традиции казачьи тянулись из седины веков. От пращуров, принявших Святое Крещение. Традиции крепли, обрастали своим, присущим лишь казачьему народу, колоритом. И неизменным в поминальных днях оставалось то, чтобы молитвами и словом добрым в память облегчить душе прохождение мытарств и помочь, если это возможно, обрести лучшую долю на том свете. В сороковой день заказана была служба в храме. Служил отец Иосиф. Дьякон нараспев читал Псалтырь. Был устроен большой обед, как и в день похорон, на майдане. Для раздачи помина в церкви казачки напекли пирожки, кныши, бурсачки, лесенки. У лесенок обязательно три проножки – перекладины. Души погибших казаков, пребывая три дня среди родных, насладившись до девятого дня красотами рая и до сорокового дня вкусив ужасы ада, вознеслись на упокоение вечное и суд Божий, ко престолу Господа. «Почивайте, други, нас ждите!» Вслед за Успением наступила пора урожайная. Как и в любом деле, вся станица, за исключением стариков да детей малых, в трудах время проводила. Незаметно и конец сентября пришел, когда закончен был сбор урожая, и молодые неженатые казаки начинают пытать счастья в сватовстве к понравившимся им казачкам. Время трудов сменялось временем разгульным. До начала рождественского поста торопились станичники свадьбы играть. Иначе пост – время строгое, не до разгула. Подъесаул Микола Билый, получивший очередной чин за успешно проведенную операцию по уничтожению враждебного черкесского аула, чистил любимого коня на базу, возле батькиной хаты. Рана его затянулась, лишь рваный шрам напоминал о том дне, когда жизнь тогдашнего сотника висела на волоске. День был субботний, основные работы в саду были окончены еще неделю назад. Микола теперь проводил свободное время в обучении молодых казаков воинскому искусству. Но конь казаку – не просто боевой товарищ. Конь – почитай целый дом для казака в походе. И чтобы в таком походе конь не подвел, ему требовалась бесконечная забота. Да и кто знает, когда следующий боевой выход. Нужно быть готовым всегда. Рядом крутился младший брат Михайло, помогая. Микола, улыбаясь, потрепал чуб парубка, спрашивая по-русски – уговор между братьями такой настал, готовили к юнкерскому: – Ну, что там Кочубей? Был? – Пашка-то? – Михайло шмыгнул носом, утирая со лба испарину. – Был, конечно! – Каждый день ходишь? – А то и по два раза! – Не томи! – А что говорить? Плох Пашка. Худющий, не ест ничего. Бабка говорит, нутря отбиты, а те, что не отбиты – порваны. Отмаливает его каждый день, да хохлушка к нему бегает. С ложечки его бульоном кормит. Только у нее и ест. – Это Марийка, что ли? – нахмурился подъесаул. – Да кто еще? – Михайло вздохнул, как взрослый. – Бабка Аксинья говорит, что, может, любовь хворобу победит. – Ну, может, и победит, – неопределенно сказал Билый, легко хлопая коня по шеи. А у самого глаза потемнели от гнева, так ему неприятна была мысль о любви казака к хохлушке. – Микола! – позвал с база старшего сына станичный атаман Иван Михайлович Билый, – передохни чуток, сынку. Иди послушай, что о нашей линии Черноморской в газете написано. Судя по слогу, писал кто-то из наших, из казаков. Мало того, из черноморских, не линейных. – Заканчивай без меня. – Понял, – с готовностью отозвался младший брат.