Далее уже вся процессия двинулась к куреню станичного атамана Билого, где и должно было пройти все торжество. На пороге хаты жениха новобрачных встречали Иван Михайлович с Натальей Акифеевной. Молодые, стоя на расстеленном рушнике, как символе нового светлого пути, трижды осенили себя крестным знамением перед иконой, которую держала Наталья Акинфеевна, поцеловали ее, а затем хлеб, который, как глава и добытчик семьи, держал Иван Михайлович. Пекли каравай женщины – родственницы Натальи Акинфеевны. А поставить в печь, следуя традиции, пригласили самого кудрявого парубка в станице – так молодым по традиции предрекалась кучерявая, то есть обеспеченная, жизнь. К процессу закваски теста не допускались женщины «нечистые» (в критические дни), а также вдовы (считалось, что такие приманивают болезни и смерть). По виду каравая судили о моральном облике невесты. Если он треснул, получился кривой – значит, она не девственница, свадьба могла и расстроиться. Но с этим караваем все было в порядке, и вышел он красивым и румяным, украшенный фигурками из теста в виде птичек, конфетами, ягодами и веточками калины. Молодые приняли благословение родителей Миколы с иконами, хлебом и солью. Марфа и Микола отломали по кусочку, обмакнули в соль и съели каждый свой, чтобы не солить друг другу в совместной жизни. После вместе разломали хлеб пополам, определяя, кто в семье будет главным. Больший ломоть остался в руках Миколы. Хлеб поделили на кусочки и раздали гостям. – Чем больше людей приобщится к трапезе, тем счастливее будет семья, – крикнула Аксинья Шелест. Наталья Акинфеевна, беря поочередно миски с содержимым, осыпала молодых хмелем, серебряными монетами, конфетами, орехами, желая изобилия и счастья. Марфа с Миколой вошли в хату так, чтобы не наступить на порог, дабы не потерять суженого, и стали на расстеленную на полу овчинную шубу, которую разостлали шерстью вверх. Хмель и овчинная шуба являлись символом довольства и зажиточности. Закончив все необходимые обряды, Марфа и Микола в сопровождении родителей и близких вновь вышли во двор. Пора было садиться за стол. День был воскресный, так как на Кубани по традиции предков свадьбы праздновали два дня, начиная с воскресенья и заканчивая понедельником. Празднование в субботу не дозволялось и считалось несчастьем для семейной жизни. Микола и Марфа остановились посреди двора. Василь Рудь с Аксиньей Шелест поднесли им венок, сплетенный из ромашек, как символ любви и верности. Затем Марфа и Микола прошли к столу, а гости осыпали их дождем из крупы (символ семейного благополучия), орехами (крепкое здоровье), лепестками цветов (рождение детей), монетами (достаток). Иван Михайлович своим зычным голосом пригласил всех за стол, и веселье началось. Поздравления новобрачных, одаривание их подарками продолжалось долго. Во время даров каждый из поздравлявших просил подсластить спиртное сладким поцелуем. Марфе и Миколе, чтобы уважить всех поздравлявших, приходилось часто вставать и вновь садиться, пока это им не надоело, и до конца подношения подарков они уже не садились. Веселье считалось всегда самым главным условием на казачьей свадьбе. Это сулило молодым счастливую семейную жизнь. Гости, а их было, почитай, вся станица, пели, танцевали, прославляли молодых, желая им мира и согласия в семейной жизни. Как и в старые времена, на свадьбу никто не пришел с пустыми руками. Дарили деньги и полезные в хозяйстве вещи. А в качестве благодарности, алаверды, каждый даритель получал небольшую булочку-шишку – символ изобилия и плодородия. – Чем больше шишек раздарят молодые, тем меньше их набьют в семейной жизни, – залихватски крикнула Аксинья Шелест. Казаки из более зажиточных дарили по традиции подарки подороже – «зеленых» телят, козлят, ягнят, а дед Трохим от всех уважаемых стариков подарил «зеленого» жеребенка. Зелеными называли детенышей еще не родившихся, находившихся в материнской утробе. И это считалось действительно самым дорогим подарком. Гости, кто мог, в основном молодежь, сидели и веселились до утра. Молодых же поздним вечером, как на небе взошла белоокая красавица Ай-Сулу, отправили в специально отведенную для них комнату на брачное ложе. Их сопровождали дружка и свашка, Василь и Аксинья, которые шутливо давали Марфе и Миколе наставления. Микола, слегка смущенный этим действом, наконец не выдержал и мягко остановил прыткого от хмеля Василя: – Ну, будя! Чай не малые дети! Досыть! Дале уж мы сами! А вы пейте-гуляйте, да не загуливайтесь! Василь с Аксиньей пожелали молодым доброй ночи и вернулись к гостям. Первый день свадьбы являлся днем торжественным и серьезным, на котором звучали благословения и напутствия молодым. Теперь же, когда молодых отправили на «благое дело», веселье продолжалось с новой силой. Оставшись одни, Микола и Марфа сели рядом, держась за руки. Марфа прильнула головой к плечу Миколы. Он обнял свою теперь уже супругу. Взгляд обоих упал на красный угол. С него, в мерцающем свете лампады, смотрели строгие лики Иисуса Христа и Царицы Небесной. Микола поднялся и перекрестившись, прикрыл образа рушником. Обернувшись, он увидел, как Марфа встала и направилась к нему. Он обнял ее, и губы их слились в долгом поцелуе. Марфа слегка отстранила Миколу и не торопясь сняла платье, оставшись в исподней рубахе. В свете луны, проникавшем в окно, через тонкую ткань просвечивали прекрасные пышные девичьи формы. Микола подошел к Марфе, вновь крепко поцеловал ее, руки торопливо расстегивали крючочки на длинной рубахе Марфы. Мгновение – и обнаженная красота тела молодой казачки предстала пред взором Миколы. Микола прикоснулся к шелковой коже жены так нежно, словно касался лепестков прекрасного и нежного цветка, боясь повредить его бутон. Марфа, закрыв глаза, задрожала всем телом и медленно опустилась на приготовленную постель. Пропели первые петухи. Марфа сладко потянулась и обратила взор на своего мужа. Микола спал безмятежным сном. Таким как, наверное, спят маленькие дети. Его губы слегка улыбались, казалось, что Микола переживает во сне прекрасные моменты. Марфа приподнялась и прикоснулась пухленькими губами к губам мужа. Откинула рукой чуб с лица. Затем села на край кровати. Стараясь не шуметь, накинув рубаху и юбку, вышла в соседнюю комнату: «Пусть спит. Силы ему еще понадобятся». Второй день свадьбы по традиции начался с умывания молодой жены. Умывшись, Марфа прошла к крынице и, как напутствовала ее родная тетка, бросила туда монетку. Почерпнув из крыницы воды, она пошла к хате, где ее ожидали тоже проснувшиеся свекор и свекровь. Марфа поочередно сливала воду сначала Ивану Михайловичу, затем и Наталье Акинфеевне. Пока невестка занималась умыванием родителей Миколы, свашка Аксинья Шелест с двоюродными сестрами Миколы проверяли ее «честность». Молодая жена была, как и ожидалось, целомудренной. В этой связи свашка к длинному шесту привязала кусок красной материи и прикрепила его к крыльцу хаты. А всем приходившим гостям привязывали к одежде красные ленточки. Красный цвет символизировал у казаков целомудрие невесты. После умывания родителей мужа молодая жена вошла в спальню. Микола уже не спал. Наскоро одевшись, умывшись и поцеловав свою супругу, Микола вышел во двор поприветствовать своих родителей и близких. Стали собираться гости. Марфа приглашала всех родных с обеих сторон за стол на завтрак. Сегодня уже молодые должны были показать, насколько они подготовлены к семейной жизни и как они могут управляться по хозяйству. Внимание здесь привлекал молодой муж, который обязан был разломить сваренную курицу. По тому, как он расправляется с курицей, судили о его способностях «расправиться» и с женой. Микола своими крепкими руками быстро разобрался с курицей, умело разделив ее на куски. Тех гостей, которые опаздывали к завтраку, разували, обливали водой, катали на тачке. Чтобы избежать этого, опоздавшие откупались деньгами, спиртным, конфетками и всем, что могло сгодиться в хозяйстве. После завтрака, следуя традиции, Ивана Михайловича и Наталью Акинфеевну нарядили женихом и невестой и, посадив на тачку, провезли по улице. Затем все родственники Миколы пошли к куреню Федора Кузьмича, приглашая по дороге станичников на второй день свадьбы. Именно на второй день кубанской свадьбы и начинался бесшабашный разгул и веселье. Шутки, смех, игры и забавы длились весь день. По традиции на второй день свадьбы мужчины облачались в женские наряды и наоборот. Суть мероприятия заключалась в том, чтобы в шуточной манере обыграть произошедшее накануне. Как правило, вся казачья станица участвовала в этом веселом торжестве. Веселье продлилось допоздна. Незаметно спустился вечер. Веселье, продолжавшееся весь день, постепенно утихло. Станичники разошлись по своим куреням, оставляя новоиспеченную казачью семью в приятных хлопотах. По обыкновению, в предгорных районах темнеет быстро. Вот и сейчас ярило поспешило уступить свое место ночной красавице желтоглазой Луне, считавшейся у древних тюрков отражением лика Тенгри – духа неба. Звезды, словно мириады светляков, поднявшихся в небо, зажгли свои мерцающие огоньки. Чумачий шлях, как то коромысло, что казачки пользуют, идя по воду, изогнулся на чернеющем небосводе. И Луна, и Висожары, и Шлях Чумачий создавали тот неповторимый пейзаж, который присущ лишь южным губерниям. Нечто сказочное и таинственное проглядывалось в желтовато-золотом свете, изливаемом ночными светилами на благодатную кубанскую землю. Словно само небо принимало участие в свадебном торжестве. Марфа с Миколой, уставшие за день, сидели рядом на лавке у хаты. Рядом тускло играл огоньком лыхтарь. В кабыце весело потрескивала сухая виноградная лоза. Сидели молча, обнявшись, временами касаясь друг друга губами. Было хорошо и уютно. Говорить не хотелось. Хотелось наслаждаться тем особенным чувством, новым ощущением, что проникло в сердца молодых. – Муж и жена! – сказал негромко Микола. Марфа положила голову на плечо мужу и обняла его руками. – На веки вечные! – прошептала она. – Так! – вторил ей Микола. Глава 41 Стариковские посиделки Осень необъезженной кобылицей пронеслась по всей Кубанской области, раскрасив деревья в рыжевато-коричневые тона. Суховей – частый гость в знойное, залитое солнечным светом, лето, уступил место вихорам да витрюганам, приносящим с собой с покрытых белыми снеговыми шапками гор холодное дыхание предзимья. – Бильшэ вдевай на сэбэ, бо витрюган ходэ, – говорили станишные замужние девки своим детям, выходящим на улицу погулять. В станице Мартанской, как, впрочем, и по всей линии, настала пора подготовки к зиме. Кто из казаков снаряжался на рубку чакана, идущего на отделку стрех на хатах, кто шел на работу к виноградникам и бахче. Очищали хайван – главную дорожку в виноградных садах и огородах – от опавшей листвы, поправляли плетень из хвороста, которым были обнесены виноградники, густо накладывая на него терновник наверх, в защиту от воришек. Терновник также служил своего рода укреплением, что не раз спасал жизнь казачкам при набегах горцев. Иные промышляли рыбалкой, по осени шапари устраивали жор в ериках. А кто в хате засиделся и затосковал по воле вольной, собирались гуртом по пять-шесть человек, брали в торбы провиант, налаживали рушницы и уходили на тыждень-другой в горы дичи добыть. Стреляли в основном птицу, но порой и покрупней добывали зверя – медведя, козла или оленя горного. Жизнь станичная текла в обычном своем русле. Отгуляли свадьбы кому следовало. Кто по возрасту не вышел, жил надеждой обрести семейное счастье в следующем году. Урожай был собран и прибран в закрома. Хозяйство станичное отлажено и подготовлено к холодам. К концу ноября погода разом повернула на зиму. Задул со степи холодный бора, срывая с деревьев остатки листьев. – Колы хозяйнуе бора, сыды на берегу, ожидай затишья, – говаривали станишные старики. Казаки с казачками, выходя на улицу по хозяйству или погулять, утеплялись, сменив легкую одежду на более теплую. Полушубки, стеганные на вате кафтаны и бешметы, зипуны шились, как и черкеска, в талию. Те, кто был зажиточнее, позволяли себе сшить и шубы до пят. Все, без исключения казаки носили длинношерстные папахи с малиновыми тумаками. Казачки же облачались в теплушки – стеганные на вате кафтанчики на полчетверти ниже пояса и курпейки. Головы непременно повязывали двумя платками. Первый из хлопка, а поверх шел расписной из шерсти. Шубы и полушубки шили, как правило, из овчины, а для утепленных на вате бешметов и зипунов брали суконную ткань. Шубы шили мехом вовнутрь, лицевую сторону шуб и полушубков обшивали также сукном. По вечерам, управившись по хозяйству, девки да замужние молодые казачки собирались на вечеринки в одной из хат, пели песни, рассказывали друг другу станичные новости да вышивали – кто рушник, кто рубаху. Старики же, лишенные временно погодными условиями своего излюбленного места на станичном майдане, тоже старались сгуртоваться, по обыкновению, у одного из своих односумов в хате. Там за пиндюркой доброго вина вели они свои бесконечные разговоры за старину. В это раз собрались старики побалакать в хате у самого старого станишника – Ивана Буряка. От величины своих годов и от немощи не мог уже казак на двор выходить, все в хате хамылял, и то мелкими шажками. Пришли навестить его старики-односумы и, как водится, без глэчика доброго вина какой разговор. В хате было тепло. С утра грубку топили. Сын Ивана Буряка колосники прочистил на днях, на что Иван довольно заметил: – Ось доброе дило! Теперича грубка нэ бздыть, но дымится. И у хате тепло и дух свежий! Зашли бородачи седовласые в хату, как и подобает, на образа, в Красном углу стоящие, перекрестились, с хозяином поздоровкались. Духом жарким на них грубка пахнула. Вспрели. Поскидали полушубки свои овчинные, в бешметах остались. Расселись старики на лавку вкруг стола. Глэчик с чихирем, как и полагается, в центр стола. Иван Буряк снохе сказал, чтобы пиндюрки принесла, да кавуна соленого с леха достала. Налили за зустрич, закусили, и полилась беседа стариковская душевная. За жизнь, как обычно, за лихую молодость, ну и за то «шо у наше время усе по иному було». – А я братэ всэ помню. Хоть и було цэ при царе Митрохе, колы людэй було трохе… – дед Трохим, обняв ладонью густую, седую бороду, произнес задумчиво: – Теберда – Архыз. Там в мэнэ кунаки з карачаевцив, и друзи казаки е. Колысь цэ був Баталпашинский Отдел Кубанского КВ . Входыв в Кубанську Область. В 1828-м туды пырывылы Екатеринославське КВ и часть Черноморского КВ. Друга половына була з динцив. Но в их бильше було показаченных переселенных крестьян с Расее. – Балакають, шо Тамерлан, проходячи через Зеленчукську долыну, полоныв дивчыну по имени Ай-Бетли, шо означаэ Лунолыка. Але зробыв ее не рабынею, а коханою дружиною. Вид злиття двух слов, «аріу» та «кыз», тобто красуня-дыва, и походить название «Архыз». Колысь там жилы алани, шо прийняли в 916 року хрыстыянство, – заметил самый молодой из присутствующих, недавно принятый в станичный гурт стариков. Старики промолчали, выдерживая паузу. Но больше говорившему нечего было добавить, и разговор за иногородних продолжился. – Тай тих показаченных кацапив було до грэця посред линейцыв, – отозвался Гаврыло Кушнарэнко. Старые раны давали о себе знать, и здоровье казака пошатнулось. Родные думали даже, что сляжет Гаврыло. Но вопреки всему, с Божией помощью ожил старик и, хотя и скрипя, но приковылял на очередной сход своих односумов. – Та цэ ж я хочу податы пример козакам, хто ще ныврозумив, шо хто чипляе имя казацкое, хай ны позорять памнять козацького риду. А дурноголовым мужикам – нащадкам крипакив, за цэ и казать обрыдло. Хай им грэць, – в сердцах продолжил дед Трохим. – У нас родычи, тай и у станице казаки, бильше осаула ны пиднималысь. Но, тоди ж козацька служба була. А те кацапы, яки прыдуркы служать абы как, чиргыкають як ти волы, а погоны як носять. Стыдоба, – включился в разговор Иван Буряк. – Тай и традиций наших не знают. Шапки як ту макитру задирут на башке, а то и восе без шапки, тильки хфуражка. Тьфу, бисовы диты. Портится мужчина – портится семья, испортится женщина – портится весь народ. Так у нас балакают. – Ходылы всегда чорноморци, ныколы ны помню без шапки, всегда шапка! – поддержал разговор один из стариков. – Оттож, – в сердцах добавил дед Трохим. – Но боже сохраны, старшый идэ, а ты шапку ны скынув. Боже сохраны! Шапку скынув и поклонысь ище. – Так воно и було! – вновь включился в разговор Гав-рыло Кушнарэнко, – за порушення пидпарубкамы сиэй нормы дид, перед яким не зняли шапку, забырав ее за умовы, що пидпарубок розповидае про порушення етикету батьку. Ясно, що на дитыну чекало покарання, а батько повинен був сам прийти за шапкою.