Та же, сменив постепенно серьезность во взгляде на добродушную улыбку, хлопнула слегка ладонью по чубатой голове супруга и, смеясь, произнесла: – Ну какой же ты недогадливый, Микола! Вона, казаками командуешь, а слов моих не разумеешь! Микола, морща лоб, силился понять намеки супруги. Но тщетно. – Дите у нас будет! Сподобил Господь! – выпалила Марфа и, смеясь искренне, беззлобно добавила: – Экий ты увалень! Микола раскрыл широко глаза, как маленький ребенок, когда ему дают большой кусок сахара, губы расплылись в радостной улыбке, он вскочил на ноги, увлекая на своих сильных руках Марфу, и закружил ее. – Да угомонись уже, оглашенный! – ласково крикнула Марфа. – Отпусти, голова кружится! Почуяв твердый пол под ногами, Марфа присела на край кровати, наблюдая, как Микола, опустившись на колени перед образами, стал истово осенять себя двуперстным знамением. Губы его шептали благодарственные молитвы Господу и Царице Небесной. Дочитав молитву, на коленях дошел до супруги, обнял ее за талию и положил голову на бедра. – Люба моя! Вот так счастье! – сказал ласково. И тут же, приподняв голову и взглянув Марфе в глаза, спросил: – А кто будет? Казак, чи дивчына? – Так кого Господь послал, тот и будет, Миколушка! То нам не ведомо! – обнимая руками голову супруга, ответила Марфа. – Значит, казак будет! У нас в роду девки редко появлялись! – утвердительно сказал Микола. – Непременно казак! Димитрий Билый. Во как! В честь Ревы Димитрия. Марфа ласково смотрела на супруга. Грозный воин, не знавший пощады к врагам, умелый военачальник сейчас был похож на молодого парубка, в голове у которого лишь озорство и ветер. «Эх, Миколушка, – подумала Марфа, глядя на объятого радостью супруга, – дай-то Бог, чтобы здоровеньким дите народилось и чтобы Царица наша Небесная в здравии сохранила. Срок-то еще небольшой. Ходить мне, почитай, до самой Пасхи». Но вслух ничего не сказала. Вновь обняла супруга за голову, прижала к себе. Микола прикоснулся губами к животу Марфы, затем перекрестил ей живот и сам, повернувшись к образам, осенил себя крестным знамением. Жена последовала его примеру. – Пойду брательнику Михайле помогу по хозяйству управиться. Да и кони застоялись, поди, – натягивая шаровары, сказал Билый. Накинув бекешу и папаху, Микола вышел во двор и далее на баз, где копошился уже младший брат Михайло. Хаты в станице Мартанской, как местности предгорной, строились преимущественно из местных строительных материалов – глины, чакана, соломы, хвороста и дерева. Хата станичного атамана Ивана Михайловича Билого была типичной для Кубани – турлучной и представляла собой деревянный каркас, обмазанный с двух сторон глиной. Каркас сооружался из вертикальных столбов, пространство между которыми заполнялось деревянными плахами, хворостом и чаканом. Верхние концы сох соединялись двумя рядами бревен – основой. Поверх основы вдоль хаты были уложены две потолочные балки – матки. На матках, поперек постройки, лежали тонкие жерди – слежи, которые заплетены были хворостом и засыпаны поверх слоем чакана. Каркас стен и потолка обмазаны с двух сторон толстым слоем глины, смешанной с соломой и кизяком. Ровные ряды чакана предварительно были связаны пучками, затем прикрепляли чакан к обрешетке крыши и снизу подбивали застрехой под корешок. Со строительством хаты атамана, как, впрочем, и у всех станичников, были связаны специальные обряды, направленные на обеспечение благополучия в семье и изобилия в доме. При закладке дома на место строительства Иван Михайлович бросил клочки шерсти собаки и овцы, гусиные перья – «шоб усе водылось». Сволок – деревянные несущие брусья, на которые настилался потолок, поднимался не голыми руками, а на полотенцах – «шоб у хати не було пусто». Под стреху подложили мелкие деньги, а в переднем углу в стену вмуровали небольшой деревянный крест, призывая Божье благословение на обитателей дома. После окончания строительных работ хозяева устроили, как и полагается, угощение. Станичники, помогавшие при строительстве хаты, остались довольны радушием хозяев. – Здорово ночевал, малой! – приветствовал Микола брата. – Слава богу, Мыкола, – беря копешку душистого сена в охапку, ответил Михась, повернув голову в сторону брата. – И тебе того же! – Спаси тя Христос! – подмигнул младшому, взяв в руки грабарку, Микола. – Утро-то сегодня бодрое, морозное. Эх, кровушку бы застоявшуюся разогнать. На коня бы, да гайсануть по степу, – добавил он весело, с юношеским азартом. Михась пристально взглянул на старшего брата. Какие-то перемены в нем произошли со вчерашнего вечера. Не стал откладывать в долгий ящик, спросил напрямую, любопытство разбирало: – А ты шо як тот самовар медный светишься весь?! Вроде не первый день женат, а выглядишь так, как будто после первой ночи. Шо за радость в башку стукнула? – Ты мне давай не хорохорься! – незлобно ответил Микола. – Ишь как со старшими-то балакаешь. Вмиг как того коня необъезженного в стойло поставлю! Михась засмеялся: – А попробуй! – Ах ты, бисова душа! Так, значит?! Ну, держись тогда! – Микола бросил грабарку и нахрапом попер на Михася. Тот, наскоро кинув охапку сена в загон с овцами, повернулся навстречу брату и, слегка присев в ногах, напрягся. Микола был крупнее сложен, Михась же вышел жилистым, но выносливым, и среди своих сверстников спуску никому не давал, несмотря на габариты соперников. – Ну, держись, младшой! – с задором в голосе сказал Микола, пытаясь ухватить Михася за плечи. Михась, быстро двигая руками, ловко устранялся от захватов старшего брата, понимая, что если тот возьмет в свои руки-лещотки, то выкрутиться из них будет уже сложно. Микола, выигрывая в силе, немного уступал младшему брату в быстроте. Но опыт все же взял свое. Улучшив момент, Микола схватил в замок Михася вокруг груди и, приподняв, повалил в лежавшую рядом копешку сена. Михась, не желая сдаваться сразу, попытался высвободиться из крепких объятий брата, но тщетно. – Все, все, Микола, твоя взяла! – раскрасневшись от борьбы, крикнул Михась. – То-то! – ответил старший брат, откатившись на спину. Оба брата лежали рядом, устремив взгляд в синеющее от рассвета небо. От тел исходила испарина. Лица раскраснелись от напряжения и легкого морозца. – Эх! Хорошо-то как! – воскликнул Микола. – Да, братэ, силушку потешили! – отозвался Михась. – Так шо ты светился-то як новый пятиалтынный? – Шо, шо! – по-доброму передразнил брата Микола. – Тебе избавляться нужно от «шо» да «як». Иначе в юнкерском засмеют. Там хлопцы зубастые. – Да и я не лыком шит, – подмигнув брату, ответил Михась и, раскинув руки вширь, повторил слова брата: – А ведь и правда, хорошо, Микола! И хата наша с базом, и степ наш привольный, бескрайний, и те горы, и Марта-река. Все это такое родное с детства. Жаль будет со всем этим прощаться. – Не нагоняй тоску на себя, – пободрил младшего Микола, – время быстро пролетит, не заметишь, как погоны наденешь. – Ну как?! Набаловались? Як диты малые! – усмехаясь, с крыльца крикнул Иван Михайлович. Все это время, пока братья устраивали борьбу, он по-отцовски с удовольствием наблюдал за ними. «Каких казаков вырастил!» – мелькнуло в голове. – Хорош силушкой меряться. Заканчивайте с хозяйством и геть в хату. Марфа с мамкой уже на стол накрывают. Михась с Миколой отпустили коней на баз и, стряхнув с бекеш снег, пошли в хату. Внутреннее убранство атаманской хаты было схоже в основном с интерьером других станичных хат. Хата традиционно делилась на великую и малую. В малой находились грубка, длинные деревянные лавки, стол. В великой комнате стояла мебель, сделанная на заказ: шкаф для посуды, сундук, комод для белья. Центральным местом в хате был красный угол – божница. Божница была украшена вышитым рушником и бумажными цветами вокруг иконы. Полы в доме были мазаные, в шкафчике для посуды стояли большой глиняный глэчик, горшки, побольше да поменьше, чавуны для приготовления борща и каши. В доме все было украшено вышитыми полотенцами – рушниками. На стенах висели фотографии – реликвии семьи Билых. Миколе и Марфе как молодым отвели место в специально устроенной хатенке во дворе. Постельными принадлежностями в хате атамана, как и во многих других хатах станицы, были набитые сеном матрацы, рядна, полости, попоны, валянные из овечьей шерсти. С малой хаты ароматно пахнуло свежими пресными лепешками – жиловикамы, дужикамы. Пекли дужикы на поде или на сухой сковороде (без масла). Их ели, веря, что они придают силы, от них можно стать жилистыми, сильными – отсюда и название. Для дужиков брали ржаную муку и воду, без соли и соды. Сверху делали надрез в виде креста и выжимали узор головкой святой макушки для красоты и большей силы. Для смягчения вкуса к дужикам подавали хорошо посоленную тертую редьку, свежий тертый хрен со свеклой и свекольным квасом, рубленую квашеную капусту или огурцы без масла. Лепешками занималась Наталья Акинфеевна, у ней они выходили особенно мягкими и ароматными. Марфа же приготовила калугу – особый вид кушанья, который готовили казачки в рождественский пост, смешивая ржаную муку с нардеком, сушеными грушами, терном и калиной. Это блюдо одновременно являлось и десертом. Перед трапезой, как и полагается, встали всем семейством пред иконами. Иван Михайлович прочел молитву, благословил стол, уставленный постными блюдами. Осенив себя крестным знамением, семейство Билых село трапезничать. Рассаживались в определенном порядке: на почетном месте глава семьи, рядом с ним Микола с Михайлой, ближе к выходу сели Наталья Акинфеевна с Марфой. Каждый пост для населения Кубани был свято чтимым временем. Хотя Филипповки, так называли в Кубанских станицах Рождественский пост, и не был строгим, по сравнению с Великим, но казаки в любой из постов особо усердными были в молитвах. Обращались к Богу жители больших и малых станиц перед сном и с раннего утра, до и после трапезы, перед военными походами и после их окончания, во время походов. Для богослужений, если они приходились на время военных экспедиций, казачьи соединения возили с собой специальные передвижные церкви. В таких походных храмах служили благодарственные молебны после сражений, молились, если случались в рядах воинов болезни. Неукоснительно соблюдался и обычай носить нательные кресты, не снимая их ни при каких обстоятельствах, и образы святителя Николая Чудотворца и архангела Михаила – особо почитаемых святых в казачьей среде. Ели в основном молча. За трапезой в пост лясы точить считалось в казачьих семьях грехом. Посему ели быстро, думая каждый о своем. Иван Михайлович, по привычке, выработанной с годами, отправляя в рот очередную ложку калуги, читал молитву: «Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного». Микола с Михасем, уплетая ржаные лепешки, перекидывались короткими фразами. Иван Михайлович, поглядывал на них строгим взглядом. Братья умолкали в смущении. Порядок поведения за столом, установленный еще предками, исполнялся неукоснительно. Закончив с трапезой, все встали и, перекрестившись на образа, прочитали благодарственную молитву. Марфа принялась убирать со стола. Иван Михайлович планировал заняться составлением очередной цидулки в атаманское правление и хотел было уже удалиться к себе, как отвлекся на негромкий разговор своих сыновей. – Так расскажешь или нет, какой радостью твоя физиономия сегодня светилась? – донесся до слуха Ивана Михайловича вопрос Михася. Микола стоял в легком смущении, поглядывая на Марфу. Та, будто не слыша ничего, продолжала убирать со стола. Микола хотел было отмахнуться, мол, это не только мое дело, но поймал на себе добродушный взгляд Марфы и заметил, как она слегка кивнула ему. Он кивнул ей в ответ, понимая, что настало время оповестить и родственников о той радости, что послал ему с супругой Господь. Не найдя подходящих слов чтобы как-то подготовить родителей и брата к сообщению, Микола, как и привык все делать напрямую, громким голосом, чтобы услышали все, произнес: – Сподобил Господь нас с Марфушкой. Ребеночек у нас будет! Наталья Акинфеевна, всплеснув руками, вытерла концом платка губы, произнесла: «Слава Богу за все! Радость-то какая!» Иван Михайлович, как и положено главе семейства, скрывая чрезмерное волнение, подошел к Миколе и крепко обнял его: – Радость истинная! Род Билых продолжится! Самое главное и ценное в жизни, дети, – сказал Иван Михайлович, – это семья. Сначала та, в которой рождаешься, а затем та, которую создаешь сам. Михась, подбежав к брату, схватил его за плечи и радостно затряс: «Господи! Дядькой буду! Вот так новость!» – Да шо ж вы все меня одного-то поздравляете?! – смущенно сказал Микола. – Чай, не один виновник сего торжественного случая! – Конечно, Марфушка! – спохватился Михась. – Дай бог тебе здоровья, сестра! Наталья Акинфеевна по-матерински с ласкою прижала к себе сноху. – Спасибо, дочка, за радость такую! – Ты, это, смотри, чтобы не навредить ребенку-то! Все по силе делай по хозяйству! – распорядился Иван Михайлович, с трудом скрывая внутреннее волнение. Отвернулся к образам, незаметно смахнув слезу с правого глаза, истово закрестился: «Слава тебе, Господи». Казачки старались скрывать беременность и роды от посторонних, насколько это было возможно, и от домочадцев. Естественно, родные люди не могли не знать о последних месяцах вынашивания. Но о самих родах посторонние узнавали уже после их окончания. По убеждению казаков, чем больше народу знает о предстоящих и протекающих родах, тем труднее они будут проходить. Но как ни старалась Марфа скрыть, не выдержало сердце, любовью к супругу Миколе наполненное. Поведала ему о радости душевной. Ну а как утаить эту радость от близких людей, с которыми живешь? Рано или поздно дознаются, увидят. Тем лучше сразу сказать. Радость эту хранили в семье Билых, почитай, до самых родов, когда Марфа благополучно разрешилась первенцем, названным, как и хотел Микола, Димитрием, в честь славного одностаничника Димитрия Ревы. Память о казачьей славе жила не только в воспоминаниях, но и в именах, передаваемых в поколениях. Иван Михайлович удалился к себе, кумекать над цидулкой. Микола с Михайло, накинув теплые бешметы, вновь пошли на баз, запрягли коней и ушли в степь дичь пострелять да кровушку казачью разогнать. Марфа же с Натальей Акинфеевной еще долго сидели у грубки, балакая о своем, о женском. Рождественский пост подходил к концу. Глава 43 Рождество