С девками как-то справлялся, а вот верхом еще ему рановато, к тому же иногда пугал меня, падая на колени, зажимая голову руками. Выл тихонько, вращая покрасневшими глазищами. Если бы не знал, что контузия, решил бы, что падучей страдает. Ну как с таким к своим пробиваться, подведет в самый неподходящий момент. Только и тянуть уже дальше нельзя – негоже отсиживаться при наступлении, не про нас. Сарай я сам выбрал, можно было в любой хате квартировать, хоть в болгарской, хоть в турецкой. Можно в воинском доме, но не хотел я свободу свою ограничивать. Мало ли куда мне ночью понадобится отлучиться. Да и потеряться, если что, из сарая было легче. Только лошадей своих добыть нужно было. Целый день мотался по окрестностям, выискивая следы и выслеживая группки дезертиров. Попутно охотился по мелочи. Болгарам запрещалось охотиться, и дичи хватало. Иногда готовил сам, но чаще отдавал в любую хату, потом приходили снедать вместе с поручиком. Дичи всегда приносил больше, чем нужно на двоих, к тому же шкурки оставались хозяевам, так что все были довольны. Группки попадались пешие. Небольшие и не страшные. Оружейный запас быстро бы вырос в небольшой арсенал, если бы не раздал винтовки гайдукам да крестьянам из знакомого села. Безоружных турок не трогал. Иногда по ночам одиночки пробирались к крайним хатам, просили еду. Им давали. Жалели. В целом, жизнь в имении успокоилась. Неспешные дела местных жителей вернулись на круги свои. Мирные крестьяне занимались скотиной да делами домашними. Гайдуки же теперь, с новыми ружьями, когда возвращались со своих постов в имение, раздувались от гордости. Защитники, едрена вошь! В болгарском селе тоже сколотил самооборону в десяток стволов. Каждый день хоть час старался заехать, обучить крестьян воинской науке. Поручик заворочался в сене, подпер рукой голову: – Николай, как вы до Сербии добрались? Я вздохнул, неймется Ивану, не избежать вопросов. – Одна дорога там. – Какая? – Морем, вместе с паломниками. – Младший брат – моряк – писал, освободим от турок христианские страны – откроется короткая дорога через теплые моря, хоть в Европу, хоть в Африку. Единое христианское пространство от Тихого океана до Греции. – Ну не знаю насчет единого, нужно хорошо поработать. Сербский народ расколот тремя разными религиями, а еще там магометане, босняки и албанцы. Болгарию еще не освободили, а среди болгар разговоры, что сербский Ниш – это Болгария. Если наш государь не возьмет эти земли под твердую руку, как Кавказ, здесь сто лет порядка не будет. Вон приказчик несколько раз интересовался, когда русские придут, чье имение будет. – Странные вопросы! – Ничего странного! – Как чье? У него хозяйка есть. – Я все еще не понимал, почему у управляющего могут возникать подобные вопросы. – Турчанка? – протянул я. – Конечно, она! Что, у нас в России богатых иноверцев нет? Станет подданной не Османской Порты, а того, что тут будет, не знаю. Кто же дворян обижает? Что у них во владении, то вечное. То за заслуги получено или куплено. Может, здесь республика будет, как Франция или королевство Болгарское. Грабить государь император не позволит. Эта война за веру, а не за сало. – Хорошо сказал! За веру. – Так правду, поэтому и понравилось тебе. Какое может быть сало, если война освободительная? Я подобрел, невольно заулыбался. Сглотнул. – О, Вань, какое у меня дома сало! Да с чесноком! А девки какие! Да лучше казачек никого нет! Враз турчанку забудешь! – я подмигнул. – На фортепиано играют, стихи французские декламируют, а верхом, извините, граф, не хуже вас держатся. Хоть рысью, хоть аллюром. А надо, так и шашками начнут махать. – Да ладно тебе, – добродушно посмеялся поручик, – я в училище всегда призовые места брал по джигитовке. Тоже сказал: девки лучше меня в седле держатся! Не верю. – Ну и не верь, – насупился я. – Только я врать не умею. Не научен. – Ты лучше про черкесов расскажи, как у вас сейчас с ними. – Линии[47] держим. Тысячных набегов уже нет. Сотенные редко, а так… Десяток-другой абреков проползут как ужаки. Табун угонят или стадо, мы к ним отбивать, с обязательным прибытком. Невинные, скажешь, пострадают? Нет невинных. Через земли свои пропустили, кормили, укрыться помогали? Так что все по справедливости. Черкесы разные. Есть мирные, христиане есть. Есть православные, но в основном иноверцы. Если б османы не настропаляли, давно бы мир был. Народ отважный и по-воински умелый. Струсить черкес может только тогда, когда точно соплеменники не видят, иначе позор на весь род, а память у них длинная. Но если задружишь с черкесом, кунаком станешь, никто из его соплеменников худо тебе не сотворит. Беда, что народностей около тридцати, а языков еще больше. Друг с другом или по-турецки, или по-русски договариваются. Когда деды наши по повелению матушки Екатерины с Днепра на Кубань перебрались, в местах, Суворовым указанных, крепости стали строить и крепостицы, многое перенимать у черкесов. Одежда у них удобнее. Они же от века в этих местах жили. Обычаи некоторые, сноровку конную переняли. Их приемы рубки соединили с казачьим умением, тоже веками выкованным. – А правда, что абреки с кинжалом вблизи весьма опасны? – загорячился Иван, привставая. Уж больно сомнительно ему было очевидное. Видно, раньше много рассказов слышал, да не видел никогда. – Истинно так, – заверил я и перекрестился. – Даже против шашки?! – усомнился поручик и головой покрутил, словно в кителе, и ворот сильно давит. Я улыбнулся: – Бери шашку, давай вниз. Нож, даже в ножнах, короче кавказского кинжала. Покажу, что знаю. – Руби! – Как? – с готовностью отозвался граф, желая подыграть. Такому лишь бы рубить. Дай только команду и волю. – Как хочешь. Руби. Да не переживайте, господин поручик, я знаю, что говорю, – снова улыбнулся я, подбадривая «противника». – Ну, смотри! – довольно пробормотал граф, наверное, решив меня проучить и показать что-то хитрое из своих коронных приемов, тех, что в училищах учат, а не на войне. После нескольких неудачных попыток Иван опустил свой трофей и оперся спиной на сено. Задышал тяжело. Утер пот со лба. Глаза его лихорадочно блестели. – Рановато мне еще железом баловаться, но вообще – здорово! Научишь? – Можно, только зачем это тебе. Стреляешь неплохо. Пуля все одно быстрее. Давай наверх. Собраться мне нужно. – Николай Иваныч, давно спросить хотел, зачем вы в Сербию подались, я так понял, у вас и дома хлопот хватает, раз государь император ни одной части с ваших линий в Болгарию не взял. – Расскажу, но только когда к своим пластунам вернемся. Все расскажу, только тебе одному все открою. Истинной цели даже земляки не ведают. Давай, граф, лезь. – Что так рано, куда тебе торопиться – до ночи далеко. – Лошадей добрых добыть нужно. Вся загвоздка в них. Не на этих же клячах к своим выходить. Однако сколь езжу, даже следов не видел. – Я потер переносицу, чувствуя за собой вину, что не могу найти лошадей, как ни стараюсь. Нахмурился, когда увидел легкую улыбку графа. Оно и понятно, может, я для него и герой-лазутчик, но сам-то я грыз себя изнутри за невезение. Чтобы уйти от больной темы, продолжил: – Я тут покумекал, в сторону Софии нужно уходить, к казакам Гурко. От Софии османам одна дорога, к сторожащей Шипку армии Османа-паши. Не сегодня-завтра какая-нибудь турецкая часть на постой в имении расположится. Как они к нашей французской байке отнесутся – неведомо. Не желаю как кур в ощип попасть. – Как там наши, небось, отпели нас. Боюсь подумать, что с Прохором, – загрустил Иван. – Если еще и матушке весточку подали… – Голубями, что ли? – Николай Иванович, шутки ваши неуместны. – Прости казака. За старика не боись, Гриц Прохору пропасть не даст. Будет как за каменной стеной. Еще и барсука небось добыл, и кашу сварил, Грицко – он такой, ворчит, а старость уважает. – Если сам Грицко вырвался тогда, – с сомнением в голосе сказал поручик, – из этого чертова ущелья. Как вспомню… демоны, демоны. Кругом демоны. Из камня, из земли выходят и сеют вокруг смерть. Страшно. Думал, пули их не берут, когда стрелял. – Но стрелял же? – Стрелял. Я кивнул, продолжая: – И попадал. Не было чертовщины никакой, то домыслы твои, фантазии. Господь бы от нечистого уберег. Против людей бились. Просто воины черкесы искусные, умеют маскироваться – горы для них дом родной. – Да понимаю я, – вздохнул Иван, – тогда страшно было. – Тогда всем страшно было. Не боятся только дурни. А за Грица не тревожься. Лихой казак, опытный пластун, такой может камнем или кустом обернуться, в двух шагах пройдешь – не заметишь. Приладил к револьверу сыромятный ремешок, повесил на шею. Проверил несколько раз, ладно ли из-за пазухи вытащить. Нож примотал к лодыжке, винтовку и шашку к седлу приторочу, чтоб издали не разглядели. – А ты, Иван Матвеевич, ответь, почему так плохо солдат учите. Из пушек палить научили, а в рукопашной – мужичье сиволапое. Да и из ружей палят абы как. В бою без команды позицию выбрать не умеют. Обычные крестьяне, только в форме. Стыдно как-то за армию. – Да ты что говоришь?! – А что? Опять застрельнуть хочешь? – И не собирался, – буркнул граф. – А разве не так? – протянул я. – Дрянное у вас обучение. – Так ведь побеждают! – загорячился поручик. – Не от уменья, исключительно из-за характера русского, – сказал я и поднял перст, призывая Бога в свидетели. Иван настаивать не стал: – Может, ты и прав, а с другого бока, не хотел бы я такого, как ты, умельца на своих землях иметь. И не дай бог пару десятков таких. Не поделят мужики чего, пустят друг другу юшку из носа. Прикажу выпороть обоих – конец склоке. А такого выпори, попробуй! Боюсь и представить, что будет. – Ничто, у нас любых порют, кто казачий устав нарушит. И холодная в каждой станице имеется. Разбушевался – трошки посиди, охолонь. Весной, когда землю межевать начинают, такие сшибки бывают, мама дорогая! Насмерть рубятся. Посмотрел на графа, подчеркивая слова жестом, ведь тема межевания земли очень острая – должна каждого за душу тронуть, и обомлел. Не слушал меня поручик толком, внезапно потеряв интерес к беседе. Стоит, лыбится, как гимназист худенький, словно и не с молодым воином разговаривал только что. Погрузился в думы, заулыбался тайным мыслям. Да только от кого тайные? Я вздохнул. Взял в руки стебелек сухого клевера, завертел в руках, смотря в поблекший цветок, трепетно вдыхая в себя ароматы сенокоса детства. Не знаю, с чего начать, чтоб не обидеть. Кто поймет этих графьев?! Чудная порода. – Ваня, разобрался бы ты со своими бабами по-божески. Пора нам собираться в путь-дорогу – пришло время, а ты навертел тут – лаптем не расхлебать. Сам-то не устал от такой карусели? – Карусели? Какой карусели? О каких бабах ты говоришь? – нахмурился поручик, выходя из своих мечтательных грез. Засопел. Горячий и обидчивый. Мальчишка и есть. Не убила война юношеского запала. Хорошо. Улыбнулся спокойно, продолжая объяснять, как малому дитю: – Да о Малике твоей, да о скаженной Иванке – ходит, озорничает, то титьками к стене прижмет и смеется, то бесом как зыркнет, и ненависти столько, что хоть фитиль подставляй. Того и гляди рванет баба.