– Ненависть? Да откуда? Всегда ласковая такая. Не пойму. Молоко нам носит! Пироги! А какие песни нежные напевает. Что-то наговариваешь ты, Николай. Хорошая девка. Горячая. Кровь с молоком, да и только. Грустит что-то в последнее время иногда. Так, может, сохнет по какому-нибудь кузнецу. Обычное бабское дело. – Граф подобрел, вспоминая болгарку, морщинка на переносице разгладилась, заулыбался, усы с узкой полоской седины затопорщились. – Ага. По кузнецу, – уныло протянул я. – К тебе бегает, забыв про стыд и людскую молву, а сохнет по кузнецу. – Так и хотелось графского сынка сдернуть с облака да вернуть на землю. Да только понимал я, что Иван к служанке никак не относится. И чувств у него к своей кобыле больше, чем к красивой девчушке. Совсем голову болгарке вскружил, та ходит как чумная, а он не понимает очевидного. Да только в делах сердечных я не советчик, потому что видим мы происходящее совсем по-разному. Поручик расслабился, лег на спину, закинув руки под голову, зашуршал сеном и наконец мечтательно протянул: – Я ведь, Николай, жениться надумал. После войны такую свадьбу закачу с недельными балами. Ты первым будешь в списке гостей приглашенных. Я так решил! Уж больно ты мне по нраву, товарищ, военной судьбой мне даденный. – Почту за честь, – поблагодарил я, несколько обескураженный от столь искренних и горячих речей, мало веря в приглашение, а потом осторожно спросил: – На ком? – Вестимо на ком! На госпоже Малике! Чувства наши взаимны! Поцелуи горячи, да уж больно коротки и скрытны, – Ваня грустно вздохнул, припоминая волнительный момент, и доверительно сообщил, посвящая в свои любовные страсти: – через платок позволила целовать. Представляешь? Я эти губы на всю жизнь запомнил. Ах, друг мой, что это был за поцелуй! Полжизни не жалко. Смотрю на нее – искрится вся. Спасибо Господу, что дал мне такую любовь. Видно, заслужил я – не зря нехристей бьем. – А Иванка? – сдуру ляпнул я. Пожалел тут же. Кто за язык тянул. Но граф даже в лице не изменился. Посмотрел рассеянно на меня, вскользь, продолжая витать с образом турчанки в облаках. Я кашлянул, прочищая горло. Толстая мышь-полевка, напугавшись, чуть не сорвалась с потемневшей балки крыши, засеменила быстрее лапками, мелькнув хвостом на прощанье, пискнув, скрылась в соломе. Надо бы кота принести, видел рыжего красавца на покосившемся заборе возле осевшей хаты. Вроде бесхозный, тогда уже мяукал, намекал и просился в гости. Изловлю да принесу графу, пускай бавит. Почему раньше не додумался? Глядишь, отвлекся бы от любовных утех. – Что Иванка? – не понял поручик, сбиваясь с мысли. – Плакала от счастья моего, когда услышала – я же с ней первой новостью поделился, вот здесь и лежала, как ты, она ведь понимает через слово, жаль, еще плохо говорит, но старается. Да что ты все про служанку? По нраву, что ли? Такую и выкупать не надо, только свистни, сама через круп лошади ляжет – бери как трофей с войны. – Так вот откуда бесы в глазах, – тихо сказал я, вспоминая тревожный образ молодой женщины, ведь чувствует все, волнуется, вот и бесится. – Что? – Иван устало присел, откинулся спиной в сено. – Такого трофея мне не надо, говорю, – пробормотал я и жестко хлестнул себя клевером по голенищу сапога. Поблекший цветок оторвался и улетел в труху у старой лестницы. – А я бы взял, – пожал плечом поручик, прослеживая взглядом полет цветка. – Хорошая девка. Может, Малика и возьмет к себе служанкой, когда ко мне начнет собираться. Я покачал головой. Бессердечный, что ли, совсем? Да нет. Вон разговоры все о Малике. О любви. – Не понимаю я тебя, граф, когда ты шутишь, а когда правду говоришь. – Что здесь смешного, – лишь пожал плечом в ответ поручик. – Малика мне вряд ли откажет. Любит же. Под разговор тряпицу размотал, предохраняющую винтовку от пыли и соломы, тут заскрипела дверь сарая. С блюдом, прикрытым рушником, бочком вошла Иванка. С порога застрекотала, пряча глаза. Съехал вниз, к опьяняющему запаху горячей сдобы. Рот сразу наполнился слюной. Есть, вроде, совсем не хотелось. Откусив желто-коричневый кружок, половину мягких кружков высыпал и завернул в рушник – в дорогу. – С творогом, – сказал графу набитым ртом. Иванке: – Лезь наверх, подсадить? – сделал движение к тому месту, под которое якобы собирался подтолкнуть. Девка шарахнулась, чуть стряпню не рассыпала. Мы с поручиком заржали что жеребцы, так что в поиск я отправился с отличным настроением. Заседлав кобылку, еще раз вошел в сарай, две пары глаз смотрели из-под крыши с удивлением. Сняв шапку, пафосно прочитал невесть откуда выплывшее четверостишье казака-поэта: З моїх снів ти утичеш над ранок, Терпка як аґрус, солодка як біз. Хочу снить чорні локи сплута́ні, Фіалкові очі мокрі від сліз. – На каком это? – отозвалась задумчиво Иванка. – Колко красиво. – Это вроде про любовь? – спросил граф. – Е за любовта. – Непонятно, но красиво. – Ты, Вань, французские стихи ей почитай, они про любовь на всех языках понимают. И вышел на улицу, осторожно притворив дверь, весьма довольный собой. Кобыла косилась, когда усаживался в седло, все ждала гостинца. Потрепал по шее, как мог, успокоил. Сахар в этой жизни не нам. Трогай, сивая, дел впереди много. 9.1 После пирогов и доброй, отзывчивой Иванки разморило. Спать захотелось. Ничего поделать с собой не мог – глаза слипались. Руки кое-как застегнули крючки на штанах. Иванка прилегла рядом, гладила меня по груди, щекотала соломинкой. Прикосновения, несколько минут назад такие сладостные, сейчас раздражали. – Перестань, – попросил как можно мягче, давя зевок. Соломинка медленно поползла к поясу. – Кому сказал?! – Хотел снять руку, а получилось – оттолкнул. Девушка поникла, скукожилась, улыбка погасла. Слезы в глазах набухли. Сразу сон прошел. – Иванка! Да будет тебе печалиться. После таких утех я всегда строгий. Не хнычь, дуреха, не помышлял тебя обидеть. Хочу отдохнуть – мешаешь. Понимать должна. У меня же вечером дела. – Шалить? – неуверенно предложила Иванка чисто по девичьи. Под стать моменту улыбка заиграла – неясная, вот-вот погаснет. С досадой хлопнул ладонью по сену, подняв облако пыли. – Отстань, говорю. Тебе только шалить. Кормить и шалить, что я тебе – бык-производитель? А, все одно ничего не понимаешь. Видя, что гневаюсь, не удержалась, по щеке скатилась крупная слезинка. Только этого мне не хватало: видеть бабьи слезы перед встречей с Маликой. Чтобы смягчить момент отчуждения, попросил: – Принеси воды. Напиться хочу. Ох и расторопная служанка, только сказал – кружка уже в руке. Надо бы у Миколы денег занять да дать пару червонцев на прощанье. – Скоро уеду. Понимаешь? Время приходит, – сказал я как можно проникновеннее, дотянувшись до коленки. – Понимаю, – кивнула головой Иванка. – И я? Вода не пошла в горло. Подавился. Утерся заботливо протянутым рушником. – Я же на войну. Ты – нет. – И я, – быстро закивала головой, глаза засияли, моментально высохнув от слез, опять затараторила: – И я. Бери с собой, а? Верной буду, любить буду. Всегда рядом буду. Сапоги снимать, стирать, ребеночка рожу. Дни, ночи вместе. Ты и я. Хорошо. – Чего хорошего? – удивился я, потом, пожалев девушку, продолжил: – Там же война. Там смерть танцует в зареве пожара. Пропадешь, дуреха, – вздохнул я, – а если каждый себе бабу возьмет, что тогда получиться? – Войне конец! Хорошо будет. Тут я представил, что в палатке баба под боком, и у командующего артиллерией, и его денщика. Весь наш горный лагерь заполнен скандалящими между собой тетками. Вот двое не поделили веревку у палатки, чьи подштанники будут первыми висеть. Вот Прохорова баба сцепилась с бабой командующего, чей котелок на костре первым греться будет. Точно наступит войне конец, правда, если турки таким же манером воевать согласятся. Через месяц оба войска скрытно, соблюдая все законы маскировки, удерут куда-нибудь подальше, скажем, в Египет или Ливию. Попразднуют, отдохнут – и опять друг дружку резать начнут. Усмехнулся от такой картины. Настроение опять поднялось, а эта дуреха сидела отвернувшись и даже плечами своими округлыми давала понять, что сердится. – Тезка, – сказал как можно ласковее, перекатился поближе, погладил спину. – Ну чего ты, глупенькая, вот кончится война, приеду свататься, тогда и заберу с собой. Встрепенулась под рукою, как кутененок ласковый, схватила руку, целовать начала. – Знаешь… – Крутилась у меня одна мысль тайная, не хотелось доставать ее из глубин душевных, но, видно, настал момент. – Да? – Иванка приблизилась ко мне, затаив дыхание, лихорадочно заглядывая в глаза, ловя каждое слово. – Я хочу устроить твою жизнь. – Да? – Она, кажется, не дышала, окаменев. Лицо заострилось. – Очень ты мне по нраву. Хочу, чтобы все по-людски было. Иванка заплакала, засуетилась, больно дернула, так, что в спине кольнуло, и стала целовать лицо. Я поморщился. Передернулся брезгливо – неприятно от чужой мокроты. Да и не по нраву мне было, когда меня перебивают, даже поцелуями. – Хочу просить Малику, чтоб взяла тебя в служанки. Понимаешь? Не думаю, что невеста откажет мне в такой малости. Иванка подняла голову, недоверчиво посмотрела на меня, наверное, не веря счастью своему. Отлично я придумал. Даже гордость почувствовал. Понять девку можно – не каждый день так жизнь устраивается, запомнит счастливый момент навсегда. – Не понимаю, – пролепетала она. – Не понимаешь? Так что непонятного? Возьмет тебя, будешь гувернанткой, когда дети появятся, а пока прислугой побудешь. Я думаю Малику по весне забрать да с матушкой знакомить. А там обвенчаемся, когда графиня благословит. Ты же будешь рядом всегда. Поможешь Малике быстрее православие понять и окреститься, а то когда еще она русский выучит?! Рада ли, прелесть моя? Счастлива теперь? Хорошо ли я придумал и позаботился о тебе? – Хорошо, – прошипела Иванка, меняясь в лице, – хорошо. Странная перемена. Вскочила, обдав порывом холода. Ногой притопнула, провалилась тут же в сено. Лицо исказила, когда выбиралась, зашипела что-то быстро, тыкая пальцем. Полезла на коленках к лестнице. Сноровисто и привычно. Шипеть и пальцем, не переставая, грозить. Ничего не понятно. Чисто ведьма! Поморщился при виде чужой дикости и невоспитанности. Покачал головой осуждающе. Иванка сплюнула трижды и слетела с лестницы, в дверях столкнулась с кем-то, вроде сдавленно обругала. Яростно. Темпераментно. Удивила меня так, что и желание появилось. Мыкола, что ли, вернулся? Не вовремя. – Куда же ты, дуреха? – крикнул вслед, ожидая, что сейчас прибежит обратно. И точно, как в подтверждение моей догадки, лестница заскрипела, на сеновал поднимались. Я усмехнулся – дворовые девки такие предсказуемые. Сейчас приголублю и утешу, все и пройдет. И вдруг как молнией – дурак ты, поручик. Девка необразованная вмиг поняла. Даже если заберу, с ее бесами под юбкой не сможет она ждать год, когда я на месяц в году в отпуск приеду, да еще с женой тебя этот месяц делить. Чего же делать? Микола чего-то намекал, жаль, невнимательно слушал. А-а-а, выбраться отсюда нужно, а потом видно будет. Может, судьба распорядится, всем моим невестам только слезы по мне оставит.