– Я ведь цветы тебе принес, только забыл их на лавке. – Так цветы до того дарят, а не после. Всему тебя учить, что ли? Какие хоть? – Белые. А пахнут-то как. – «Белые», – передразнила Марфа. – Злодейски под чужими окнами добыл? Или ромашек в поле нарвал? – В поле, – признался Сашко, – с вечернего водопоя ехали, а они стоят и так пахнут… Тобой пахнут. Марфа не удержалась, тихонько стукнула по плечу, сказала громким шепотом: – Ну, неси, а то дети проснутся, скажут, что леший снова приходил да на лавке цветы оставил. Низки сделают. Я же голову сухой ромашкой мою. Так что и приятно, и полезно. «От бабы, чего только не придумают! Голову, и то не просто, а каким-нибудь кандибобером моют!» – подумал казак. – Принести? – приподнялся на локте Сашко. – Неси! Одевайся уже. Торопись. Только Сашко не послушал, некогда ему было, в белых кальсонах и выскочил на улицу. Дверь хлопнула. Марфа покачала головой, улыбаясь: чумной, так и сгореть от любви может, впрочем, такая мысль грела женское сердце. А Сашко кинулся к покосившейся от времени старой лавке и вдруг замер истуканом. Переступил с ноги на ногу. Выпрямился. Высокий, худой. Гордый. Готовый ко всему. Черный кот, увидев его, выгнулся дугой на острой тычке плетня, принимая вызов, зашипел, царапая в щепу крепкую орешину, не удержался, сорвался и сиганул в лопухи с обиженным мяуканьем. Под шелковицей на лавке с букетом цветов в руке сидел сотник Билый. Курил, прикрывая большим пальцем огонек трубки. Если бы не острый взгляд, с рождения Богом подаренный, и не заметил бы в тени человека. Размыт в предрассветных сумерках. – А штаны где? – сотник, кажется, удивился. И Сашко был готов поклясться, что в сумраке утра увидел мимолетную улыбку пластуна. Воображение дорисовало, как гаснет она в пышных пшеничных усах. – К Марфе? – задал свой вопрос молодой казак и на деревянных ногах прошел к скамейке, присел рядом, не глядя на сотника. Грудь стиснуло так, что дышать стало трудно – неужто не одного его в этом доме по ночам принимают? В голове молотом застучала кровь. Такому я не соперник. С таким и не порубишься. Страшно. Да и безнадежно. – Не обмирай, к тебе я, – хмыкнул пластун, словно мысли читая. – Ко мне? – удивился Сашко, поворачиваясь. Привстал даже. Потом грузно сел. – Шуткуете, господин сотник? – Ага. Нет чтобы перину мять, пришел к чужому куреню трошки пошутковать. Нет, Сашко. Только мы пока не в строю, забудь про сотника. – Да как же меня нашли-то, дядька Микола? Я ведь так ховался! – Батька твой, дай Бог ему здоровья на многие годы, указал. Вечером к вам пришел, а батька твой прямо так и сказал, что искать тебя надо у вдовы Пидшморги – Марфы. Прямая дорога. – Батька-а-а, – протянул Сашко, и спина его выпрямилась, как оглобля. Зоркие глаза остекленели. Колени мелко дрогнули. Но справился с волнением, спросил: – Думаете, и мамка знает? – Так все в станице знают, – пыхнул трубкой Билый, – и я знаю, только думал, раньше уйдешь. Сейчас бабы на дойку вставать будут. Дети тоже все знают, прозвище тебе придумали ладное. – Какое? – насторожился казачок. – Леший, – пожал плечом Билый, – Сашко Леший. – Гулые мы, – нахмурился паренек, – старая фамилия, знаменитая. Дедами прославленная еще на Днепре. Ляхов, турок, татар рубили. Батька с братовьями черкесам спуску не давали. Никакой я не Леший. Негоже мне по-другому зваться. – А хоть бы и леший, все лукавому труднее найти тебя будет. Сашко насупился, промолчал, зло прихлопнул комара на щеке. Глазами своими зыркнул. – Не нравится мне, и все тут. – Привыкнешь. Что станица дала, то уже не исправить. – А я исправлю! – Ишь как запыхтел. Я думал, ты знаешь, – пожал плечом пластун. – Так что без штанов? Решил и фамилию и прозвище оправдать? Сашко опять вспыхнул, хорошо при таком свете не видно, промямлил: – Так я за цветами. – Ты ей бусы коралловые подари. Бабе без бус нельзя. – Коралловые? Да где же я их возьму? Замолчали. Сашко еще раз вздохнул, думая о бусах. Билый докурил. Неторопливо выбил о каблук трубку. Внезапно захлопали десятки крыльев, раздался возмущенно-тревожный клекот кур. Из ветвей старой раскидистой яблони, где до зимы ночевали несушки, во все стороны полетели разноцветные комки, отчаянные усилия позволяли им пролетать пять-семь метров. Куры разбегались в панике по двору, бестолково квохча. Тотчас, рыча, заметалась под яблоней серая тень. – Проспал хорька кабыздох, хорошо, что тепло, в зимнем курятнике передушил бы большую часть знаменитых пидшморговских курей. На голос хозяйского кабеля тут же откликнулись соседские собаки, и пошел по станице гулять тревожный собачий лай. От одного конца в другой. Уже вроде успокоятся, тут какая-нибудь сучка опять зальется, и пошло по новой от околицы до околицы. – Когда покойный – казаки перекрестились – Васыль Пидшморга вез в клетке из персидского похода двух заморских птиц, как только над ним не потешались, а теперь вся станица яйца у Марфы Егоровны клянчит, а кто и по копейке готов заплатить, чтоб таких птенцов у себя завести. Так что, Сашок, ты уж силков тут поставь на этого разбойника. Помоги вдове хозяйство сберечь, и обчество тебе спасибо скажет. – Сашко состроил неопределенную мину – мол, дождешься от них. Сотник снова набил трубку и закурил. – Нифонта Косого тютюн брал? – поинтересовался Сашко. – Почем знаешь? Сам куришь? – Ни. У нифонтовского тютюна дух особый. – Тогда не начинай, только так к зорким глазам нос добавится. Носом любую залогу почуешь. Кто чесноком пахнет, кто сыром и луком, или лошадиным потом, кто своим – на полверсты разит, и все пахнут дымом. Сашко знал, но закивал, соглашаясь. – Любишь вдову, что ли? – Люблю, – прошептал Сашко. – Осенью тебе батька сосватает Екатерину Елизарову. К моему батьке приходил за советом. – Дядька Микола… Да как же так. Да не могу я! Да она же рыжая! Сбегу! Вот тебе крест, сбегу! Нет жизни мне без Марфы. – Молчи. Супротив слова батьки не смей! – Сашко при таких словах поник головой. Билый смягчился, продолжил: – В поход иду я. Дальний и опасный. За море. Он замолчал, поднял голову, словно проверяя блеклое утреннее небо, все ли звезды на своих местах. Петухи стали перекликаться. У Сашка даже ладони вспотели: – Господин сотник, возьмите меня. Христом Богом прошу! Глаз острый, рука твердая, в джигитовке не последний. Только боевого опыта почти нет. – Опыт появится, – улыбнулся Микола. – Про зоркость твою наслышан – стреляешь на хруст среди молодежи первый. Наслышан, как прошлым летом через Мархотский перевал к Кабардинке трое суток без воды шли. – Лето сухое было, все речки-родники высохли. – Если бы ты не настоял вперед идти, может, и не вышли бы. Тут ведь дело не в том, что воды ни сзади, ни впереди не было, а ты убедил всех продолжать идти, не зная, что встретите черкесов, да еще мирных. Это Сашок – чуйка, она в нашем деле ох как важна. – Просто свезло, да чего об этом, дядька Микола… К осени не вернемся? Не хочу на Елизаровой жениться. – Нет, – твердо ответил сотник, – возвернемся не скоро. Через год, а может, и два. В Грецию пойдем, на Афон. Так что навряд Катюша Елизарова тебя ждать будет. Девка пригожая, замуж по годам пора. Не засидится. – Так что, на богомолье пойдем? – не справившись с разочарованием, протянул Сашко. – Истинную веру защищать! Турки, говорят, сильно расшалились – на монастыри покушаются, святых людей режут. Нет управы на них! Надо заставить бояться и чтить людей божьих. Греки уже поднялись, трошки подмогнуть треба. – Так это другое дело, – воспрянул юный казачок. – «Хотя насколько он меня младше, года на три, четыре?» – подумалось сотнику. – А что, дядько Микола, может, и бусы там где продаются? – Обязательно добудем тебе бусы, самые лучшие. Жемчуговые! Ты же знаешь, если казак чего захотел, обязательно добудет! – протянул сотник, вспоминая разговор вечерний с батькой Сашка. Тот в поход благословил с радостью, лишь бы от вдовьей юбки сына отвадить. «А тут любовь, оказывается, неземная». – Сотник вздохнул, продолжил: – «Плечом» пойдешь? – Почту за честь. Вы не пожалеете, господин сотник! Вы же знаете, не один десяток раз меня «плечом» брали. И в плавни, и в горы. Только серьезно рубиться не доводилось. Так… постреляем и разойдемся. – Значит, «голова» у вас умная была. В горах делить особенно нечего, ну а если в наших плавнях на абреков наткнулись, так они тоже не дурни, коль обнаружены – домой пятками засверкают, понимают, пластуны пока всех не упокоят, не успокоятся. Там, казаче, куда пойдем, плечо креста весь крест бережет. Мало первым врага учуять, «голову» и «сердце» упредить и сберечь. Понять нужно, где супостат, как расположен, какими силами располагает, может, крест сдвинуть трэба. И тебе ближе будет и полезней правым плечом стать. – Кто вторым «плечом» пойдет? – Гриц Молибога. – О, це гарно! – Ну и добре, надевай штаны, босяк, да хоря излови. Пиду в ковальню, Швыря проведаю.