Швырь огляделся по сторонам настороженно. В низине лагерь спал. Крохотные фигурки крючковато лежали возле потухших костров. Легкий дымок курился над углями, ветер слегка теребил пологи офицерских палаток. Девчонка больше тоже не двигалась со своего места. Появившийся Сашко разберется с жеребцом, устроится возле девицы. Хотя какая она девица, Швырь в сердцах сплюнул. Поднялся. Пошел к ведру напиться. Долго стоял, запрокинув голову, утоляя жажду. Пока черпак не опустел. Снял с головы папаху, вытер лицо. Грицко, принимая эстафету, хорошо видел знаки Швыря, но не торопился. Выжидал, тянул время, прекрасно понимая, что сегодня уже никто к схрону не подойдет. Скорее это будет завтра, к утру. А то и тогда, когда они свернутся с насиженного места. Он находился к чужому схрону ближе всех. Видел потаенное место, размышляя, куда могла девчонка засунуть послание. Думал, что может быть в нем, и все больше склонялся к мысли, что Швырь прав, и пора серьезно браться за лазутчицу. Кубыть потом поздно будет. Беса надо убивать на корню, не давая возможности ему вырасти. «Чья она помощница? За кем стоит? За турками? Нельзя недооценивать хитрость врага. Так многие гибли. Неужто все-таки за османами? Захотели выдавить занозу из задницы, и где-то близко на подходе эскадрон регулярных войск. Возьмут на пики, и не уйти. А что. Вполне может быть. За золото купили отчаянную девчонку да заслали в лагерь. Таких, как она, по лесам много шастает. Хватай за руку и вешай на дереве или посылай на смерть. В любом случае турки в выигрыше – одним разбойничьим отрепьем меньше». «Разбойничьим?» – замер от мысли Грицко. Перестал дышать. Больно ему не по нраву Сречко был. И хоть смеялся тот, и лез в друзья, обнимаясь, и в вылазках старался на глаза попасть, но не лежала к нему душа. Пах, как мясо гнилое. При каждой встрече Григорий омерзение испытывал. И стрельнуть хотелось. Непонятно, зачем атаману разбойника так близко рядом держать. И Гамаюн с ним бражничает. По полночи в таверне вдвоем сидят. Бандит, он и есть бандит. Такого ничем не исправишь. «Так что? За Вуком Сречко? Из шайки одной? Смотрит и он за нами, как и мы за ними?» Не вязалось одно только: никак Волчара не обозначал знакомство такое. Да и зачем девке схрон делать, если он хоть и набегами, но постоянно бывает в лагере. Могут же общаться. Для чего раньше времени так рисковать собой? Кажется, настала пора разгадок. Грицко, осторожно поднявшись, стал спускаться с горы к потаенному месту, стараясь лишний раз камень не потревожить. Подходил медленно. Тщательно запоминая каждую мелочь. Замер, осматривая землю вокруг кустов крапивы. Присел на корточки. Камни есть, но все одного цвета. Ничего пыль не потревожило. Каким бы легким девичье касанье ни было. Внимательно осмотрел высокие заросли крапивы. У одного стебелька листья немного опущены. То ли ветер примял, то ли движение чье очень осторожное. Грицко вытащил нож и лезвием тихонько раздвинул крапиву. За густыми мохнатыми сочными листьями в самой середине зарослей скрывалось птичье гнездышко. С ходу и не поймешь – искусственно подвесили или птицы построили. Вон и скорлупка в траве валяется. Все продумано. Грицко погладил пух в гнезде, и пальцы тотчас натолкнулись на тугой сверток. Небольшой подарок. Казак сжал в кулаке платочек. Резко поднялся и зашагал к месту сходки, где должны ждать Микола и Швырь. Со стариком подошли с разных сторон чуть ли не одновременно. Сотник уже сидел у ветвистого дерева и лишь коротко кивнул. Грицко разжал ладонь, показывая сверток. Микола снял папаху, и стали бережно разворачивать, сохраняя полное молчание. Даже Швырь перестал тяжело дышать, затаив дыхание. Он и первым нарушил молчанье, тяжело выдохнув: – Во зараза! Что это?! – Тихо, – оборвал старого казака сотник. В развернутой тряпице лежало несколько вещей: гильза от русской винтовки, две пули от турецкой, обломок женского деревянного гребешка, где крайние два зубчика нарочно или случайно изменили – один надломан больше чем наполовину, другой опален в костре полностью, – и изломанный цветок с листьями уже пожухлыми. – Це шо? – спросил Швырь, подслеповато щуря стариковские глаза. – Фиалка, – ответил Грицко и равнодушно пожал плачами. – Назад нужно вернуть, не то поймут, что мы знаем, придумают другое место. – А может, попутаем малость. Гильзу русскую положим, а пулю одну османскую и цветок другой, – предложил Швырь. Микола покрутил головой, отгоняя мушку. Назойливая, она никак не хотела улетать. – Вдову, у которой Сашко перину проверяет, Фиалкой зовут. Непонятно. Про пули ясно. Да, Грицко? Казак кивнул, соглашаясь: – Тут и нечего думать. Наша гильза – русских боеприпасов мало, турецкая пуля, наоборот много. И так понятно. Давно в походе. Поистрепались. Пополняемся всегда турецким боеприпасом. – Нет, тогда по одной хватило бы. Тут два к одному. А баба тут причем? Швырь сдвинул папаху – упрел. Сел на траву, скрестив ноги по-турецки, рядом с сотником. Осторожно взял в руки обломок гребня. – А це шо таке? Я с пулями тоже не все понял. – Погодь, – остановил его Билый. – Давайте решим с фиалкой. Кто что знает. – Цветок в горшках, – старик хлопнул по колену, – бабам радость! – То так, – согласился Грицко, – но я видел и кусты в горах. И в селах под окнами. Пахуч очень. Махровые цветочки бывают, яркие. Разные. За это любят. Я слышал, что зовут его еще Анютины глазки. – Глазки? – Микола задумался. Швырь покосился на папаху с предметами. У этой несчастной фиалки точно глазок не было. – Не думал, что на старости лет очи у цветов искать буду. Так что? Девку Анютой зовут? – предположил старик. – Беляной назвалась. Здесь легче царевну Несмеяну найти, чем Анюту. Сашко хочет ее увезти невестой в станицу. – Сбрендил парень. Как бы она его на шашку не взяла. Положит ватагу. Ему бы телятам хвосты крутить, а не в походы ходить. Одни бабы на уме. Давайте у него про фиалку спросим или на дыбе у нее поспрашаем? Деревья подходящие есть, и веревка для такого дела найдется. Уведем подальше… Видит Бог, не люблю лазутчиков. Надо сразу кончать с ними! Только в этом деле спешка и важна! Уж поверьте опыту старика. Микола задумался. Покарябал щеку – щетину сбрить надо. Не борода – одно расстройство. Несолидная борода, совсем не атаманская. Сбрить к чертовой матери. – Господа казаки, число кандидатов на дыбу с каждым вздохом увеличивается, и пока все женского пола. Сашко ночью у вдовы ночевал, а зовут ее Фиалка. – Вообще ничего не понятно. Если Сашко о золоте проболтался Фиалке, Беляне незачем кому-то об этом сообщать, да и знать об этом она не может. – Сашка пытать не будем, но поспрошать надо. Вот и помогли братьям сербам. Теперь среди своих ходи и оглядывайся. Старик-то правду унюхал, только не всю. Сашко – воин. Молодой и далеко пойдет. Сотник покосился на Грицко. Долговязый казак упрямо поджал губы – думал. Даже в этом суров. – Ну что? – спросил у него. – Уже решили – не пытаем, – ответил пластун, – булгачить надо. – Как? Подменим клевером? – А я что говорил? – оживился старик. – Клевер – оно самое то! – Вы, господин подхорунжий, вообще-то, баб пытать хотели. – Можно и пытать, – кивнул головой Швырь. – Быстро и надежно, вот Сашко пускай и учится. А я подскажу, пока жив. Микола хотел ответить, но Грицко не дал разгореться спору: – Клевер – хорошо. Пускай думают, что мы все конные и фуража много. Но это и так понятно. Слишком просто все. – Так баба же лазутчица! У нее все просто. Казаки задумались каждый о своем. Вспоминая свой опыт общения с женщинами. Кажется, и Швырь был не рад своему поспешному высказыванию. – Нет, – сказал Грицко. Нахмурился. Подобрался весь. Сжал губы в тонкую полоску. Сухо сказал, но как отрезал от себя что-то лишнее. – Просто, но не все, – согласился Микола. Старик поморщился, говоря: – Ладно, поспешил я с догадами. Но, казаче, там мозга вот сколько! – Батько показал тонкую щель между большим и указательным пальцами. Все посмотрели, сколько Швырь отмерил женщинам ума. – Тот еще знаток! – подумал Микола. – Сашко, желторотый, в два раза лучше баб понимает. – То не мозг, одни хлопоты. – Нехай, – на этот раз согласился Грицко. – Тогда так, – сказал Микола и поднялся. Под вопросительные взгляды казаков сделал шагов пятьдесят к кусту шиповника. Вернулся с короткой веточкой. Шипастой. С розовым цветком. – Это к чему? – опешил Швырь. Микола неопределенно пожал плечом: – Не знаю. Грицко улыбнулся. Понравилась ему мысль атамана. – Фиалка с шиповником? И шипы есть? А что? Пускай голову ломают. Раз мы тоже не знаем, к чему цветок. – Любо? – переспросил сотник и, дождавшись подтверждающих кивков, положил веточку в платочек. Швырь протянул ему обломок гребня, признаваясь: – Чуть не сломал, пока крутил. Старый гребень. Почернел весь от времени. Может, про меня? Микола подержал в руках предмет и передал Грицко: – Что думаешь? Казак не спешил ответить. Жевал губы. Хмурился. – И здесь батька Швырь прав наполовину. – Да ну? – встрепенулся старик. – А чего только наполовину? Гребень словно жизнь мою показывает: и пожженный я, и поломанный. И старый. Да только откуда они все узнали? – Вот-вот. Если бы батька не думал, что вокруг его персоны солнце крутится, а пересчитал зубья, – Грицко протянул сотнику обратно гребень. Тот выполнил наказ, поднял голову, ожидая продолжения. Казак не заставил себя долго ждать: – То не только батька Швырь. То мы все. Число сходится. Тогда пули про попутчиков. Двое за турок, один за кого? – А тогда почему один поломанный? – А ты не понимаешь? – Про меня? – предположил старик. – Я поломанный. С медведем по молодости сцепился. Пьяный был. Грицко шутки не оценил. – Да что ж вы сегодня не уйметесь, – сказал в сердцах казак. – Думаю, про Сашко. Половинчатый. И не туда и не сюда. И любит, и казак. Непонятный, в общем. Не знает девка, чего ожидать от такого суженого-ряженого. – Тогда жженый, – начал сотник и замолчал, не в силах дальше продолжить. – Кто жженый? – нахмурился Швырь, забыв про обиду. – Я не знаю кто, – сказал Грицко. – Но вы сами мысль мою раскрыли. – Ты хочешь сказать, что среди нас жженый?! – возмутился старик. – Да как такое возможно?! Я вас всех на руках бавил! Вы же выросли на глазах моих! – Предатель? – тихо спросил сотник. Грицко, не глядя на него, кивнул. – Запродавец! – Кто? Сашко? – Сашко? – вскричал Швырь и замолчал, прижимая руку к груди. Побелел лицом. Грицко покрутил головой.