– Нет. Не Сашко. Не может быть он. Забыли? Сашко – половинчатый. Влюбленный казак. То ли веревки вить из него, то ли удавкой сам может стать. Проболтаться мог, похвалиться, перед вдовой или этой… Беляной. – Перед ночной кукушкой похвастать – не велик грех, только где вдова, а где наша задумка? – Тогда кто, и вдову эту ты знаешь? – настаивал старик. Сотник махнул головой, черствея на глазах: – Знаю кто. Но пока не раскрою до конца – ничего не скажу. – И я знаю, – кивнул головой Грицко. – Молчи! – предостерег его Микола. – Думу свою держи в себе. Следи только. Даже я не уверен в своих думах. Грицко кивнул. Жесткая правда не смутила. Старик тоже приходил в себя. Вздохнул: – Тогда и я знаю. И тоже буду смотреть. Сотник кивнул в ответ. – Тогда все, казаки? Расходимся? Грицко обратно закладку положит и пост свой снимет, чтобы не спугнуть гостя. Нехай забирает. А сами за девкой смотрим и за… За тем, о ком думаем. Грицко стал аккуратно сворачивать платок и вдруг замер. – Это не все, – сказал он. Аккуратно встряхнул гильзу и показал на ладони кусочек золота. Крохотный. Маленький. Но частица была золотой, и или срезанная с монеты, или обломок от украшения. – Золото, – пробормотал старик. – Золото, – эхом отозвался Билый. – Золото, – сквозь зубы выдохнул Грицко. Сотник задумался. – Но это откуда могут знать? – В лагере об этом никто не знает. Во всяком случае, не от нас. Если только не… Микола рубанул ладонью воздух. – Дальше лагеря оно не уйдет. Изымай. Грицко кивнул, деловито убрал капельку в кошель. Затянул кожаные ремешки. – А я бы им грошик подкинул, – встрепенулся Швырь, – а шо? Пускай имают! – Булгачить, так булгачить. Накарябать нужно что-нибудь, – задумался Микола. Казаки заулыбались в предвкушении. Старик полез в карман за грошиком. Казаки склонились над монеткой. – Чего написать? – Нацарапай, атаман, три простые русские буквы, всем славянам понятные. – А если это туркам уйдет? – Нехай бошки себе сломают, собачьи дети! На том и порешили. На пути в лагерь приземлил сотник: – Чего это вы, господа, раздулись, мы еще пока не победили и подлюку не наказали. – Твоя правда, атаман, – погрустнели пластуны. 6. Беляна Казак задремал, проваливаясь в сон – задышал, прерывисто всхрапывая. Вот он, прекрасный момент смерти, когда мужика можно резать. Самый лучший шанс из всех. И зло – не зло. Так, обыденность – совесть точно ничто мучить не будет. Другие убиенные даже в снах не приходили. Этот дурачок сам перенес свою лежку подальше от других, сам, хоронясь храпящих мужланов, много о себе думающих, перенес на руках к себе. Беляна смотрела на кадык в короткой колючей щетине. Рыжие, черные, светлые волоски смешались, путаясь в непроходимые заросли. В трещинке кожи на шее, в легкой морщинке, испарина набухала. Мошка закружила, сдула ее, зажмурилась. Чик – и нет воина. Легко. Можно дальше идти. Бежать по дорожке жизни. Дел много. Успевай только подбирать, чего другие удержать не смогли. Только судьба-злодейка учудила и в этот раз – рука не поднималась. Отяжелела. Приросла к телу. Не давала сделать необходимое действие. В голове мысли наползали друг на друга, путая еще больше. Думала, нет другой жизни, а она – вон, рядом сопит. Что делать? Как дальше жить? Что выбрать? Судьба в своих потоках, как могла крутила ее в последнее время. Лепестком при сильном ветре себя чувствовала. Беляна нервно закусила губу. Еще вчера бы чиркнула ножом по пульсирующей жилке, не думая и не упуская момента, а сегодня как подменили. И руки дрожат – не слушаются, и тело в горячке. Весь день смотрела на казака. Дышать забывала. Два раза промазала на стрельбище – такого давно уже не было, лучше стрелка за много верст не найти. С руссами не сравнишься, конечно, они с пеленок стреляют. Но среди сербов точно равных пока не попадалось. Стыдилась чего-то. Ходила пунцовой. Сама не своя. Места не могла себе найти. Все из рук валилось. Привлекла внимание – хотели к лекарю отправить, еле отговорилась. А сама мечтала еще раз увидеть эти голубые глаза. Поймать на себе взгляд, так, чтобы опять обожгло всю. И утонуть, утонуть всей без остатка. Когда слушать его начала? Не ушами, а сердцем? Поначалу, когда говорил, что с собой увезет на далекую родину – не верила, мало ли что мужики твердят в ночи да поутру. Но этот как будто слов других не знал. Все любит да любит. Про свадьбу так говорит, что заслушаешься. Глаза слезами наполняются. Сердце, черствый камень, размягчается, и в груди бьется легким молоточком так, что голова кружится. И уже в центре стола сидишь с любимым рядом, а не на овчине лежишь. И гости все радуются и поют. Родня новая. Жизнь новая. Все по-другому. Восходы, закаты, радости. Только здесь тоже родня держит. Корни крепкие. Связи нерушимые. И муж есть, Марко зовут, и дитятко малое – Урош. Вспомнив о младенце своем первом, капнула горячей слезой Беляна, не удержалась. Марко свирепый и хитрый, свою ватагу имеет. Дерзкие разбойники, все дорогу уступают, не каждый рискнет связаться. А кто пробовал из братьев лесных, тех нет уже. Кого и она метким выстрелом выбила, кому и горло перерезала. Да и Марко не плошал. Дел всегда много – чутье у вожака звериное на золото чужое да власть единую в горах. Что скажет Марко, то и делала. Куда пошлет, туда и шла. Не задумываясь особо, что жизнь может измениться, оборвавшись. Быстро привыкла по грани ходить. Но за это и любил ее крепко, к себе приблизив. Любую прихоть мог выполнить, балуя. Ценил за бесстрашие. За то, где не каждый наказ выполнит, она ужом извернется и победу приблизит. Прознал Марко про Вука Серчко, про своего первого конкурента в делах разбойничьих, что тот к русским ходит. Можно было бы понять, если б к туркам зачистил. Продавать соперника – святое дело. Когда денег нет – самый легкий способ. И в доверие можно втереться, и убрать кого надо чужими руками. А к русским-то зачем? Что им-то продавать? Неспроста. Те за идею воюют, не за золото. Вук Серчко совсем же не патриот своего края. Ему горы ближе, да карман свой роднее. Марко не перехитришь – зубы сломаешь. И, зная про эту лживую собаку, как она, чужими руками и всех подставляя, злато себе добывает, быстро заслал жену свою к русским. Не веря больше никому. А чтобы ловкой была да сообразительной, еще и первенцем пугал. Торопись, мол. Разнюхивай все побыстрее, да возвращайся к дитятку, любимая женушка. Любимая… Ведь и вправду любил. Да только надоела жизнь лесная. Другой не было. А сейчас могла появиться – казак с собой звал. Настойчиво. И слова свои горячей любовью подтверждал. Здесь Марко ему сильно проигрывал. Где сил взять, Господи? Как не сгореть в этом пламени. По крупицам знания собрала. В схрон, заранее уговоренный, вещицы подложила. Все так, как Марко видел – не зря Сречко трется у русских – болтал лишнее у костра, когда пьяным был. Намеком говорил. Казаки не отвечали, словно не понимали, только переглядывались неодобрительно. Она же внимательно слушала, холодея от правды и чужого коварства. Потому что жила так всегда и знала, как будет. Сречко шутки травил. Иногда в злобе своей волчьей скалился. Но только знала она, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Для Беляны достаточно и меньших сведений. Все поняла. Заложила тайник. Не удержалась, и уже от себя добавила про Фиалку, дуру деревенскую, что любимый навещает часто. Здесь оплошность была. Чувствовала. Сердце замирало, когда вкладку делала, но ничего поделать с собой не могла. Ревность в руку толкнула. Надо рубить концы так, чтобы русский казак только о ней думал. Марко тоже не глупый. Поймет все и выполнит беспрекословно. И хоть и любит безумно, но только спросит потом, зачем вдову Фиалку порешили. По какой прихоти? Что за случай такой, и была ли необходимость? Не избежать расспросов. Ответ найдется. Придумается по ситуации. Ночью надо уходить в горы. К Урошу возвращаться. Переждать драку. А там видно будет: или с Марко остаться, если золото к нему придет – заживут господами, сыночек, кровиночка ее, знать не будет, что такое жить в лесу, – или с любимым на новую родину уехать, надо только о встрече договориться, о месте тайном. Марко и помешать не успеет: может в драке сгинуть, может с ножом в шее в болоте утонуть. Да, нелегкий выбор: с золотом остаться или с любимым рассветы встречать. Хорошо бы и русский с деньгами был, да молод слишком. Откуда у такого золото может задержаться? Думать и думать. Не знаешь, куда судьба перетянет, к кому прислонит. Что сыночка Уроша казак полюбит как своего, даже не сомневалась. А вот золото еще добыть надо. Богатая жизнь манила к себе. Марко хитрый. Он сможет. Уж он-то настоящий волк. Хитрее, чем Сречко и русские. Но не хитрее ее. За что жизнь так пошутила с ней, откуда взялся этот красавчик из другого мира. Как будто с иконы старинной. Среди тех народов, что довелось узнать, такого не попадалось. Как бог красивый. Волосы светлые, в кудряшки смешные закручиваются. Глазища голубые, бездонные. Кость тонкая, легкая, не у каждой девушки такая, а тело как железное, но гибкое, ловкое. Просто смотреть, как ходит – удовольствие, а как на коне сидит! Чисто – бог! Про любовные забавы говорить нечего, иногда, когда любовная истома еще не прошла, а он уже своими длинными пальчиками начинал опять шарить в заветных местах, с досадой думала: – Хоть бы у коровы своей деревенской пару ночей переспал, отдохну хоть немного, в себя приду, – и тут же пугалась, вдруг между сиськами, больше на вымя похожими, больше понравится, задницей необъятной прельстится. У нее, Беляны, и половины такой нет, и грудь… Но вот углядел он во мне что-то, рассмотрел, а терпеть, когда уже нет удовольствия, так бабам так на роду написано, худшее терпеть приходится. Уходить нужно. Раскусили ее. Очень быстро в этот раз. Ничего толком не узнала. Разговоры при ней прекращали. Старик этот железный так глазами зыркал, словно кожу живьем сдирал. И ведь снимет, только мигнет серым глазом красавчик атаман. Никто не спасет. Бежать! Немедленно. Беляна медленно стала поднимать голову с плеча мужчины, пытаясь выползти из-под бурки, но была мгновенно схвачена за руку. Цепкие пальцы больно сдавили предплечье. Не удержала легкого вскрика. Сашко признал, очнувшись. Вынырнул из короткого сна. Заулыбался. – Куда ты? – Хватку ослабил, но не отпустил. Потянул к себе. Беляна попыталась вырваться. Где там. Удрученно вздохнула. Болело уже все. Не до любовных утех. – Пора мне. Хватятся. – Да кто? Подожди. Жарко. – Сашко откинул полог бурки. В сумраке забелели голые тела. Казак усадил Беляну сверху. Любовно плечи огладил. Уж очень они нравились ему: тонкие, мальчишеские, и груди маленькие, как раз в ладошку умещаются. Страшно и сжимать такие в лапищах своих. – Плечики у тебя – чисто как у мальчика. Ручки тоненькие. Кожа бархатная. Груди какие! Молоком пахнешь, – казак говорил, не переставая глупо улыбаться. Беляна быстро посмотрела на него, как не может понять очевидного? И прикрылась рукой. Не надолго получилось. Казак был настойчив. – Любишь меня? – простонала Беляна, закрывая глаза, отдаваясь ласкам. – Люблю, – зашептал Сашко в ответ, – вот тебе крест, люблю. Никого так не любил. Никогда! Ни одна с тобой не сравнится! С первого взгляда полюбил. Что делаешь со мной? Все думы только о тебе. До гроба любить буду. Беляна застонала. – Пора мне. – Погодь трошки. – Увидят же. – Да что таиться? Зачем? Или тайна какая есть? Женой будешь мне, домой увезу! Не бойся ничего. Если тайна тебя тяготит и тянет в прошлое, то доверься мне, скажи. В силах моих решить любую беду твою. А сам не смогу, так товарищи помогут. Беляна слабо улыбнулась, почувствовав, как казак задрожал, поймав ее томный взгляд. С таким жить просто будет. Разлюбишь, так веревки хоть вить будешь. Не то что с Марко. – Прав, ты, Сашко. Есть прошлое у меня. – Какое? – улыбаясь, спросил казак. А у самого глаза настороженные. Продолжает улыбаться, но натянуто и неестественно. Поразилась Беляна такой перемене, будто водой колодезной окатили. Охладела вмиг, трезвея, а Сашко продолжает: – Все мы с прошлым. Не без греха. Пойму я. Хочешь, тебе откроюсь? Пальчик приложила к его губам, запрещая говорить. Нет. Показалось. Ни о чем не догадывается казак. Верит каждому ее слову. Наивный и добрый. Как такого не любить? И прошлое его не смущает. И увезти с собой хочет. Женой сделать. По совести жить. Что ж так все непросто. Беляна вздохнула, зашептала быстро, обдавая ухо горячими словами: – Спасибо тебе, любимый, спасибо. И за слова твои. И за то, что поддержать хочешь. – Я завсегда! Скажи только, что делать надо. – Не могу я. Но скоро все узнаешь. Первым и узнаешь. Тебе первому откроюсь. – Зря от помощи отказываешься, – закручинился казак. – Ты ведь мне родная теперь. Может, кто обидел тебя, зоренька? Так скажи. Не жить супостату! Ей-богу, до корня обстругаю. – Не гневи Бога. Сама я решу дела. Да и не дела то. Так, мелочи. Требуют моего вмешательства. – Так ты уйти хочешь? – нахмурился Сашко.