Вложив шашку в ножны, несколько раз выстрелил из револьвера, просто для привлечения внимания. Ничего так не нервирует, как выстрелы за спиной. Пора возвращаться, чтобы прицельно пострелять, а то нешуточная перестрелка затеялась. 29. Сашко Гулый Лес с густым подлеском равнодушно накрывал пологом спокойствия вооруженных людей, убаюкивая легким покачиванием зеленых папоротников. Панически разлетевшиеся от первых выстрелов пичуги робко пытались пересвистываться, сетуя, что резкие, чужие в этом лесу звуки помешали вести затяжной призывный свист брачной песни. Свежий ветер принес новые запахи. Сашко замер в сочной траве, настороженно зыркнул глазами из-под папахи, пригнул стволом винтовки ветку с резными листьями, готовый встретить любую неожиданность. В «серпе» он оказался в самой нижней малоподвижной точке. Здесь возможность добыть славу и как-то выделиться среди товарищей самая реальная. Не мог побороть Сашко юношеского запала и удержаться от того, чтобы не быть первым среди лучших. Он должен стрелять, крутиться, выманивать бандитов на себя, пока сотоварищи вырежут всех бандитов. Тут главное – самому не попасть под прицельный выстрел. Без звука присел, позволяя телу плавно опуститься. Вытянул винтовку, лаская спусковой курок, внюхался в воздух – ноздри затрепетали – и зло улыбнулся, почуяв врага. Разбойник, еле различимый в тени, не выдержав томительного напряжения, осторожно выступил из-за дерева, вскинул винтовку к плечу и, почти не целясь, выстрелил. Рослый, широкоплечий, он ловко укрывался за темным стволом до поры до времени, выжидая своей минуты, и думал, что выскочил неожиданно, чертом из табакерки. Не получилось. Громом грянули два выстрела, сливаясь в один. То ли в последнюю секунду рука разбойника дрогнула, но пуля угодила в папаху, сбив ее на землю. Сашко в изумлении сунул папаху за отворот черкески. Близкая смерть пригладила волосы, лизнув в лицо, заставив дрогнуть на миг, разозлиться на себя за этот миг и тут же расслабиться, поверив в свою удачу. Разбойник от тяжелой пули отлетел от дерева, с шумом и хрустом падая в кустарник. «Готов», – подумал Сашко, уверенный в выстреле, и уже отшагнув в сторону и приседая, закинул винтовку на плечо и, вынимая револьверы, привлеченный новым легким смазанным движением, дважды выстрелил, с удовлетворением увидел падающий силуэт, вдруг, пораженный, остановился, замирая, услышав знакомый вскрик. Нахмурившись, двинулся на голос, не понимая, что могло встревожить и кого напомнить. «Леший, что ли, шутит? Так ведь я и сам леший, вспомнил станичное прозвище. Еще чего не хватало!» Мало ли что может показаться в лесу, в спешке боя, где нервы натянуты. Тело разбойника оседало в высокую траву и в зеленый ребристый папоротник, с хрустом ломая полые стебли. Шапчонка с мужичка слетела, и из сплетенного узла взметнулось такое знакомое облако волос цвета вороньего крыла. Шумы леса, выстрелов исчезли. Пропали запахи. Ветер беззвучно качал кроны деревьев, создавая короткие тени. Они волнами накатывались, скользили по земле, теряясь в траве. Возрождались, замыкая круговорот. Зеленые листья падали вниз, срезанные шальными пулями. Бой накалился, казалось, стреляет весь лес. Только Сашко не слышал ничего, словно пуля не папаху сбила, а угодила в голову. Девушка захрипела. Сашко в два рывка оказался возле тела. Руки его мелко затряслись, когда он увидел, кого подстрелил, осторожно положил винтовку, не зная, за что браться и как справиться с волнением. Губы заплясали, живя отдельной жизнью, не желая подчиняться. В уголке глаза стала наворачиваться огромная слеза. Кап. Первая жгучая слеза упала на когда-то красивое лицо женщины. Сербка зашевелилась, застонала. Длинные ресницы мелко задрожали, пряча глаза от режущего света. На побелевших губах, запузырившись, выступила алая кровь. Сашко засуетился, подсунул руки под спину и бережно приподнял Беляну, ловя каждый вздох. Заскрежетал, кроша зубы. – Как же так, Беляночка? Как же так? Чем тебе помочь? Девушка хотела поднять руку, но бессильно опустила, не справившись. Оттолкнуть хотела или прижать к себе, привлечь из последних сил? Признала или нет? – Беляночка? – неуверенно прошептал казак. – Не молчи, прошу тебя. Девушка вновь попыталась поднять руку, и новая кровь толчком вышла из краешка губ. Сашко, видя чужой порыв, схватил холодеющий кулачок и бережно прижал к груди. Закачал девушку в сильных руках, завыл тоскливо и одиноко, поднял голову к небесам, приглашая в свидетели к своему горю, и поперхнулся, услышав тихий смех. Не веря, посмотрел на девушку. Та улыбнулась в ответ: – Хорошо… – Беляна! – вскрикнул Сашко. На какой-то миг ему показалось, что пуля не причинила особого вреда любимой. – Правда хорошо? Сербка тяжело вздохнула, сглатывая кровь, ответила: – Правда, милый. Чего ты испугался? Мы никак в море вышли, Марко? Плыви назад к берегу, худо мне. Силы утекают. В глазах темнеет. – Марко? – прошептал Сашко, и новые слезы начали набухать в глазах. Сил их остановить не было. – Какое море? В лесу ты, Беляночка, а это я, Сашко. Кажется, его горячие слезы обжигают лицо Беляны, она снова часто моргает, и в глазах ее мелькает разум. Осторожно девушка вытаскивает руку. Пальцами хватается за газыри на груди казака. Делает вынужденную паузу. Собирается с силами и медленно поднимает руку к его лицу. Усилие требует огромных затрат. Беляна морщится, улыбается и слегка касается небритой щеки, а потом запускает тонкие дрожащие пальчики в чуб мужчины. – Ты? – тихо шепчет девушка. – Я! Я, Беляночка, я. Никак признала? Потерпи, сейчас легче станет. – Марко, худо мне. Что со мной, Марко? – Это я, Сашко… Сашко Гулый! В станицу хотел тебя отвезти. В жены взять… – казак говорил быстро, стараясь не терять времени. – Сашко? – захрипела девушка и крепко схватила за рубаху на груди. – Сашко?! Ты? – Я, Беляночка. Девушка расслабляется в объятиях, обмякает телом, шепчет: – Что же ты наделал? – Убил тебя, Беляна. Убил. Но, видит Бог, не хотел. «Еще как хотел!» – шепчет бес, и его кривляния отражаются на лице девушки: она растягивает губы в дьявольской улыбке, видя, как мужчина мучается, выдавливая из себя слова жуткого признания. Хватка на груди ослабла, рука скользнула по телу. – Скажи, что… – Да, да, очень люблю тебя, Беляна. Девушка морщится, Сашко, не видя, продолжает: – Боже, как же я хочу чуда, чтоб ты жила. Беляна отворачивается, хмурится, кривится от нового приступа боли, от крови своей и холодеющего тела, от горячих мужских слез. Сашко не унимается: – Боже, сотвори знак. Она не должна умереть, ведь я так люблю ее. Сделай что-нибудь! Убей меня вместо нее! Убей. Убей! Убей! Словно в подтверждение пуля срезает ветку, и она больно бьет по щеке, сдирая кожу. – Значит, не пришло мое время, Беляночка. Девушка поморщилась, отгоняя чужую мысль. Собралась с силами. Слова давались нелегко: – Скажи, что… – казак наклонил голову, чтобы лучше слышать горячий шепот, – у тебя есть золото… – Золото? – опешил Сашко, невольно отстраняясь. По лицу прошла волной гамма чувств. Сашко размазал слезы по щекам. – Какое золото? О чем ты? – Золото… монеты… – Девушка оживает, глаза ее расширяются. Она дергается в руках, смотрит умоляюще, и не понятно в этом порыве ничего. До Сашка медленно доходит. – Есть у меня, Беляна, золото. Думаешь, оно поможет? – Поможет… – девушка сглотнула, давясь кровью. – Но как? – не верил Сашко в чудо. – Как? – В голове у казака вихрем носились мысли о сказочном обряде, который можно купить и чудесным образом исцелить девушку, продлить ей жизнь, на год, на неделю, на час. Сейчас он хватался за любую соломинку, лишь бы исцелить любимую. – Дай мне его… Дай!!! – заходится девушка. В глазах Беляны вспыхнула жизнь. Пальцы снова крепко держали материю рубахи. – На губах выступила кровавая пена. – Дай… Сашко заторопился. Сунулся к кошелю за пазухой, вытащил горсть монеток, сунул в дрожащую руку. Девушка изогнулась. Теперь кулачок крепко держал монеты в руке. Ноздри хищно затрепетали на обострившемся лице. – Еще, – слабеющим голосом умоляюще попросила она. – Еще, – еле слышно прошептали губы. Теперь и у Сашко задрожали руки. Полез к кошелю, но пальцы не слушались и то застревали в скрещенных ремнях, то путались в материи. А когда он снова вытащил монетки и посмотрел на Беляну, глаза ее смотрели в одну точку, куда-то поверх его головы. Сашко медленно положил девушку в мягкую траву. Бережно разжал пальцы и осторожно вложил в ладонь монетки. Попытался закрыть кулачок. Такой крохотный. Не получилось. Золотой и серебряный дождик, ручейком покатился по телу, растворяясь в траве. Казак обмяк телом, закачался в отчаянии и, не удержавшись, упал рядом, не сводя глаз с бледного лица Беляны. Черты ее необычно заострились. На кровавую нижнюю губу девушки села мелкая муха, зашевелила лапками, умываясь. Покосилась на Сашко и недовольно слетела, согнанная одеревеневшей рукой. – Беляна, – тихо прошептал казак, – Беляна. Вот еще одну любовь убил. Теперь своею собственной рукой. Погоди, неотразимый любимец женщин. Не тебя звала умирающая женщина, а какого-то Марко. Его любила. Тобой пользовалась. Ведь ловил ее взгляды, слишком трезвые в пьяные моменты любви. Вопросы невместные. Хотел верить в любовные клятвы и убедил сам себя. Братов не слушал. Люблю, увезу, твердил. Гриц зуб выбил, лучше башку отбил бы. Ума все равно не добавилось. Как жить!? Прав атаман, не может счастья быть в грехе. Если человек Заветы Божьи приспосабливает, как ему, человеку, лучше, тогда тьма и бездна. – Марко! – закричал во всю глотку. – Марко! Казак встал в полный рост, двинулся на вспышки выстрелов и клубы порохового дыма. Опустошив оба барабана, невредимый, рыдая, упал возле какого-то пенька. – Живой? – Швырь стоял рядом. – Хватит страдать, не маем часу для этого. Отряхиваясь, встал уже другой Сашко, что-то детское сломалось в нем или лопнуло. Швырь, уже набравший воздуха для очередной шутки, взглянув ему в глаза, только головой покачал. – Яму нужно выкопать. Иди, атаман покажет. 30. Подхорунжий Андрей Свырько (Батька Швырь)