* * * Олеся жевала жвачку. Кира раньше сама ее жевала, но сейчас… Когда все это закончится, она даже кончиком пальца не притронется ни к одной жвачке. Пусть даже рядом стадо коров гулять будет! Она в нем будет – козой! – Ну чё, ты надумала? Кира кивнула. Судорожно, неловко, но так даже лучше. «Будь собой, – сказала ей Анна, когда провожала на эту встречу. – Не играй, просто будь собой, можешь бояться, смущаться, стесняться, храбриться, ругаться – все будет в строку. Не надо ничего изображать, так будет лучше». Микрофон под одеждой приятно согревал. Но все равно… а вдруг не сработает? Вдруг не запишется? Ну вообще… страшновато. – Я сказала. Один раз я участвую в твоих делишках. А потом пойди нах… Олеся прищурилась. – Три раза. – Пойдешь сразу. Не так дорого стоит твой компромат. – Да неужели? – Рябченко, мы это уже обговаривали. Можешь меня обвинять в чем хочешь. Все равно я не виновата. Ты эту брошь сперла, если поискать, так и улики найдутся. – Не найдутся. – То есть брошку действительно ты сперла. И небось не первую? – Мамахен уже шестерых девок уволила. Все жалуется, как сложно найти приличную прислугу. – Лучше б она тебя к Витюше отправила, – не вытерпела Кира. – Вот ты стерва! Из-за него меня подставила? Да?! Олеся злобно оскалилась: – Ты сама виновата! – В чем? В том, что красивее тебя? – Ты?! – Витя так и посчитал. Этого ты мне и простить не можешь, верно? – Да пошла ты… – Идти? Олеся опомнилась: – Так… хватит! Слушай сюда! Один раз ты отвезешь сумку по адресу, который я тебе скажу. Съездишь, заберешь, привезешь… – А чего сама не отвезешь? – Мать не одобряет. У меня есть сводный брат, я ему помогаю, а ей не нравится. Там в сумке ничего такого не будет, просто вещи. Кира заколебалась. – Дорогие, но вещи. – А если ты что-то краденое туда подсунешь? – Не подсуну. – И ты точно от меня отвяжешься? – Обещаю. Кира изобразила сомнение, но в итоге согласилась. Один раз. Олеся торжествовала. Поговорку про «коготок увяз – всей птичке пропасть» она знала. Но не думала, что птичка может оказаться и птеродактилем. Яна, Русина – Сволочи! Простите, ваше… – Тора Яна. Кто сволочи? – Яна смотрела в злые глаза тора Изюмского. Сволочами традиционно оказались крестьяне. За что? Да за картошку! Изюмский, видите ли, проникся полезной новинкой. И хотел ее вводить в своем поместье. Крестьяне новинкой не прониклись. И с картошкой постоянно приключались то беды, то проблемы, то горести. Вот не хотели сиволапые картошку осваивать – и хоть ты тресни! Принудительно Изюмский ее посадил! Но как заставить людей ее полюбить? Третий год уже бьется… Вот и сейчас! На картофельное поле каким-то чудесным образом налетел свинячий десант. Результат? Печален… А уж как печален сам Изюмский… Яна задумчиво кивнула. Да, картошка – спасение нации в голодный год. Те, кто прожил девяностые, с ней сжились и срослись. Ее и сажали, и копали, и от жука обрабатывали, и чего с ней только не делали. И урожая-то добивались отличного! С шести соток до двадцати мешков собирали![18] Сейчас, конечно, она нацию не спасет. Не то количество. Но внедрять-то надо… Что там рассказывали мужики на кордоне? Ага… – Тор Николай, вы наоборот не пробовали? – То есть? – насторожился Изюмский. – Вы сейчас как действуете? Ну как-как… По-простому! Раздали в каждую избу по мешку картошки (небольшому), приказали посадить и ухаживать, а если не прорастет… В двух словах – из-под палки. – Сделайте наоборот. – Тора Яна? – заинтересовался Изюмский. Через десять минут он был осчастливлен новой идеей. Картошку надо было объявить сугубо господским кушаньем. Мол, не хотите – не надо! Мне больше достанется! Всю выращенную картошку – только на господский стол. И чтобы никто ни клубня не уворовал. Следить и не пущать!