– Серьезный противник? – Очень. Это не Калинин. Это хищник, который и меня порой переигрывал. Яна задумалась: – Тор генерал, у нас есть союзники. – Какие, тора Яна? – Лионесс. Если я напишу Элоизе… Полагаю, неподалеку от берегов Русины есть ее корабли. – В Звенигороде их нет. А на остальную Русину их спускать… не надо. Яна согласно кивнула: – Перебьемся. Но кое-что сделать можно. К примеру, попросить ее не принимать на борт беглецов из Русины. – Отличная идея, – согласился Валежный. – Помочь вам написать письмо, тора Яна? – Пожалуйста. Изюмский уже уехал, вернулся к себе в поместье. И понять его можно: у него дела, хозяйство, родные, близкие, за ними пригляд нужен. Стрелять каждый может, а хозяйствовать? Это не так легко и просто. Поэтому был Николай Николаевич отпущен императрицей. И обещал непременно приехать в Звенигород после победы. Он не струсил, Яна это понимала. Но в тылу умелый управленец принесет намного больше пользы. Придется обходиться военной дипломатией. Ну и ладно, они из Вэлрайо столько вытряхнули, что двадцати дипломатам на отписки хватит. Разберемся… А к семечкам Яна так и не вернулась. Некогда. И неохота. Хотелось семейных пирожков с черникой. Ее любимых, поджаренных на сковородке в нарушение всех здоровых образов жизни. И парного молочка. Но эти удовольствия отставлены до конца похода. Сама распорядилась так. Будет питаться из солдатского котла, вместе со всеми, и никаких особых преференций. Ладно еще – отдельная палатка и личный помощник. Денщик практически. Чтобы воды с утра согреть, мундир почистить, ну и все. А так – нечего. Это армия, а не бордель. Ей служанку, потом лежанку, потом еще чего… Перебьются! Главное в нашей жизни – умеренность! Суворов вообще под одной шинелькой спал, а через Альпы перешел! И остался в памяти человеческой. Яна на такую же славу не рассчитывала, но хоть как-то… пусть ее вспоминают как своего парня, а не как капризную стерву. Она не слышала разговоры у солдатских костров. Она не вникала в сплетни, на которые солдаты горазды куда как больше кумушек на лавочке. А то бы знала, что люди о ней очень высокого мнения. Отметили и ее неприхотливость, и чувство юмора, и отсутствие всякого чванства, так свойственного торам, и неожиданно справедливые решения… Отметили, что на мужиков она не кидается, ведет себя спокойно. Что с техникой ладит, что стрелять умеет… И признали в императрице «своего парня». Подумаешь, баба! Ну, не повезло ей так родиться! Зато человек она хороший и правильный. Эх, дурак ты, Петер, не тем будь помянут! Иную бабу и на трон посадить можно! Это не твоя свистушка с поскакушкой, это та самая. Что и коня на скаку, и в горящую избу, и положиться на нее можно в любой ситуации. Та самая. Которую ищут, а когда найдут – быстренько удирают. Потому как рядом с такой надо мужиком быть не по названию, а по сути. А это сложно. С курицей-то оно проще, с ней всяк – петух! А с орлицей каково? Там не кудахтать, летать надо. Получится ли? Солдаты не знали. Но Яну приняли и от всей души желали ей счастья. * * * Покончив с письмом, Яна посидела немного, посмотрела в стену. А потом плюнула да и пошла из палатки. Авантюрно приподняв заднюю стенку, благо конструкция позволяла. Прислушалась. Да, где-то поодаль играла гитара. Конечно, не привычная семиструнка. Но все-таки, все-таки… хотелось выплеснуть тоску. Куда деваться? Яна подошла потихоньку, и постояла, посмотрела на офицера, лениво перебирающего струны. Когда ему явно надоело, ее величество… да нет, просто девочка Яна с кордона, шагнула вперед – и протянула руку. – Дашь гитару? Офицер так ошалел, что послушно протянул требуемое. Яна пробежалась пальцами по струнам, прикинула звучание. Она давно уже не пела. Последний раз, когда они гимн разучивали. Но сейчас душа просила иного. К примеру… Блатные песни? Да кто ж его знает… но мужчины на кордоне песни о войне любили. И Яна тоже. Вот как хотите, не все песни о ней настоящие, но есть ведь и те, мимо которых не пройдешь. Аккорд… Еще один… – Давным-давно была война…[21] Потом последовали баллада о красках. О маленьком человеке. О неизвестном солдате. О времени, которое выбрало нас…[22] Синий платочек, смуглянка… Сколько этих песен, которые оставили отцы и деды? Сколько их, политых кровью солдат и присыпанных пылью дорог? Песен, которые не сложены поэтами. Песен, которые проросли из человеческих сердец и отданы, словно цветы. Они звучат всего пару дней в году. А надо бы – каждый день. Ну хоть по одной, по две. Но именно тогда, когда их могут услышать. Именно в то время… Яна пела. Мужчины слушали. Тихо-тихо. Словно вставали перед их глазами те дороги и те солдаты… А какая, в общем-то, разница? Миры, века, чины, звания, города и языки? А если просто любишь свою родину? Если защищаешь то, что любишь? Тогда и могут понять блестящие офицеры простого крестьянина. Не важно ведь, кто ты и откуда. Важно, что ты отдаешь жизнь за родину. И мужчины слушали. Стояли офицеры, вперемежку с солдатами. Стоял и генерал, который хотел было цыкнуть на императрицу… вежливо, конечно, и загнать ее обратно в палатку, неуместно ж… с нижними чинами сидеть. Стоял молоденький поручик, торопливо царапающий карандашом на листе… И один из солдат посмотрел на беднягу, как он мучается с сумкой, едва не прорывая лист плохим карандашом, да и подставил ему спину. Пиши, пока поют… Они стояли… Яна поняла, что больше не выдержит, и отставила гитару. – Простите. Торы, жомы… простите. Императрицы не ревут ревмя. Уж точно не на виду у всех. И носы у них не краснеют, и не распухают, и вообще – не подобает! До палатки Яна добежать успела. И даже заползти внутрь, и вцепиться зубами в подушку. А потом громкий спор, который начался между двумя офицерами, заглушил напрочь все ее всхлипывания и стоны. Мужчины все отлично понимали. И императрицу пожалели. По-человечески… видно ж, что тяжело бабе. Тут любому тяжко будет. А Яна плакала навзрыд, до истерики. До судорожной икоты и ледяных рук. Все будет хорошо. Наверное. Когда-то и у кого-то, пусть все будет хорошо. А она… она выбрала свою судьбу. Только вот иногда почему-то очень больно…