Матвей сидит, красный от удовольствия. — Надо съездить к его жене в больницу, — говорю я. — Раз уж мы здесь. — Разумеется, — великодушно соглашается он, демонстрируя мне бумажку, оставленную информатором. — Проспект Солидарности, четыре. Мы едем на такси в Александровскую больницу. Долго пытаемся найти нужный корпус. Наконец мы сидим в коридоре в продавленных креслах. Жена Мирзоева выходит к нам сама. Она бледная, растрепанная, с заплаканными глазами. У нее синяки на сгибе руки и следы от капельниц на тыльной стороне ладони. Кажется, она рада нашему приходу. Ей нужно с кем-то поговорить, ей важно слышать, что дело об убийстве ее мужа интересует других людей. Она не просит показать наши документы. — Врагов не было, что вы, — слабо говорит она. — Он был такой человек… Студенты, друзья, соседи, к нему все шли за помощью… — Скажите, среди ваших знакомых есть Митя? — Митя? Это значит Дима? — Нет. Ваш муж называл его Митя. Она качает головой. — Нет, Мити нет. У Гриши на кафедре есть Дмитрий Алексеевич. Гриша его называет Дмитрием… называл… — она всхлипывает — Ох, Гриша, что же ты наделал? Зачем ты ушел? — и начинает тихо плакать. — И знаете, он как чувствовал, в Омск съездил, словно прощался… — В Омск. — неожиданно для самой себя громко говорю я. — Опять этот Омск! Жена Мирзоева поднимает на меня заплаканные глаза. — Что вы сказали? — Когда он последний раз был в Омске? — Года два назад, в 2013-ом… Летом… — она достает из больничного халата носовой платок. Промокает глаза, высмаркивается. — На рыбалку ездил… Но грустный вернулся, как чувствовал, что со всеми попрощался… — Может, с ним там что-то случилось? Он ничего не рассказывал? — В Омске? — она непонимающе смотрит на меня. — А что там могло случиться? — Мы проверяем все версии, — важно поясняет Матвей, бросая на меня негодующий взгляд. — Вы знаете, — она вдруг оживляется. — У Гриши записная книжка есть. Я ее полиции показывала, они все последние месяцы просмотрели, но ничего не нашли. Может, вам пригодится? Но я ее вам не отдам, можете здесь посмотреть. Она достает из кармана кожаный прямоугольник с картинкой на обложке. Жена Мирзоева гладит книжку, протягивает ее мне. Книжка заполнена вяло. По одной записи на один-два дня. Да и правду сказать — кому сейчас нужны записные книжки? Кажется, хозяин этой даже и не знает, что с ней делать. Я вижу рецепт самодельного вина, телефон шиномонтажа, затем начатую, но не законченную таблицу футбольных матчей, тему курсовой студентки Нины Ольмерт, время заседания кафедры — записи из вежливости расползаются на целую страницу, и я листаю быстро. Я неуклонно двигаюсь к началу. Жена Мирзоева заглядывает мне через плечо. — Да это уже прошлый год, — говорит она. — Там ничего нет. Я все до дыр просмотрела… — Спасибо вам за помощь, примите наши соболезнования, — Матвей встает. Я быстро переворачиваю листы — напоминание о дне рождения, адрес сайта «gidonline.ru», денежные подсчеты, стоимость кирпича, женский профиль, адрес санатория в Крыму, выписка из поправки в Уголовный кодекс, телефон нотариуса; осталось совсем немного — я уже в августе 2013 года. Все, книжка закончилась, вернее, началась: передо мной первая страница. Я еще не успеваю на нее взглянуть, как меня окатывает ледяная волна догадки. Словно во сне, так и не прочитав первую страницу, я закрываю книжку и смотрю на обложку. На ней изображено здание, похожее на трамплин. Внизу нарядная надпись: «Омск. 1716–2016» и ниже, маленькими буквами: «Омский музыкальный театр». Он купил книжку в тот самый приезд. Но зачем? Может, ему ее подарили? Но он приехал к друзьям, кто из них будет дарить такую ерунду? Он же не мелкий районный чиновник, для которых и навыпускали этих сувениров к трехсотлетию Омска — друзьям такое не дарят. Нет, Мирзоев сам пришел в книжный магазин и купил. Либо взял у кого-то из знакомых. Взял специально. Чтобы что-то записать. А потом собраться с мыслями и продолжить записи. Я медленно открываю книжку на первой странице. Я вижу шестизначный телефон, затем расписание маршрутки. Зарисовка поплавка и крючка. И выше — самые первые слова, которыми он и начал свою новую записную книжку. Запись, ради которой эта ненужная книжка и была приобретена. Это пять фамилий. Четыре из них — зачеркнуты. «Кагарлицкий» — написано синим, зачеркнуто синим. «Протасов» — написано синим, зачеркнуто синим. «Арцыбашев» — написано синим, зачеркнуто черным. «Фоменко» — написано синим, не зачеркнуто. Рядом несколько знаков вопроса, написанных черным. «Иванов» — написано черным, зачеркнуто черным. — Кто эти люди? Вы их знаете? — я протягиваю ей книжку. Она смотрит, наморщив лоб. — Я знаю только Арцыбашева. Но он погиб. Полтора года назад он сгорел. Это несчастный случай. Гриша очень переживал. Они когда-то были лучшими друзьями, но потом как-то разошлись… Но общались… — Арцыбашев ведь вам звонил незадолго до смерти? — Откуда вы знаете? — но сил на вопросы у нее нет, и она сразу соглашается. — Да, звонил. И Гриша ему звонил, в начале декабря. Гришу потом об этом допрашивали. — Вы не слышали, о чем они говорили? — Нет, не слышала… Хотя… Да нет, это вряд ли важно. — Нам все важно, — говорю я. — Да Гриша в том разговоре Горького процитировал. А он, вообще-то, литературу не знал. Читать не любил. Поэтому я удивилась. Запомнила это. — А что он процитировал? — Ну, про мальчика. Он, правда, не точно сказал, но по смыслу — так. — Что про мальчика, Марина Станиславовна? — Ну, что был ли мальчик-то. Точнее, он сказал: мальчик-то был. Он прямо стал кричать Арцыбашеву: был мальчик-то! Ведь там еще мальчик был! Глава 22 Охранник «Подмосковных вечеров» вяло машет рукой. Шлагбаум начинает подниматься. Раннее утро, обитатели поселка еще видят сны. А может, уже и не видят: где-то неподалеку надрывается собака. Я тоже сонная и злая. Алексей Григорьевич Фоменко лично позвонил мне, когда я была в Петербурге и шла с сумкой к Московскому вокзалу. Его голос показался мне очень спокойным, трезвым и рассудительным. Он сказал, что нам надо встретиться и что меня в Москве на вокзале будет ждать его машина. Наверное, Матвей уже доложил о моей находке. Отчитался, так сказать, за истраченные деньги. Сам же этот странный детектив остался в Питере еще на день. Выклянчил у Демичева штуку баксов на карточку и отправился в поход по ночным клубам. Ворота разъезжаются. Я сразу понимаю, что приехала не вовремя. Перед домом стоят две машины — одна из них полицейская. Садовник, зло бормоча себе под нос, закапывает какие-то ямы, горничная в белом фартучке сидит на скамейке, обхватив голову. Белобрысый охранник успокаивает огромную кавказскую овчарку, рвущуюся с цепи. Она уже охрипла от лая. Другой охранник — узкоглазый — невозмутимо лежит на траве лицом вверх. Глаза его закрыты. В сопровождении горничной я иду по коридору. Некоторые двери распахнуты, видно, что все в доме вверх дном. У комодов вырваны ящики, на полу валяется постельное белье. В конце коридора собрались сразу несколько полицейских. Они что-то рассматривают, негромко переговариваясь. У дверей в рыцарский зал — еще один человек, в гражданском, видимо, следователь. После небольшого препирательства и проверки моего паспорта он разрешает нам войти.