— Он мог крышевать Фоменко? — Нет. Моисей крышевал рынки. Я, вообще, слышал, что Фоменко крышевали менты… Теперь Иванов. Ну, фамилия очень распространенная. — Он не из Омска, можете не вспоминать. А Арцыбашев? — Такого я, вообще, не знаю… Кто это? — Да так, — сказала я со вздохом и положила листок в карман: очередной фальшивый след, пора с этим заканчивать… — Один москаленский мент. Андрей Станиславович смотрел на меня странным взглядом. Словно что-то пытался вспомнить. — Как вы сказали? — медленно произнес он. — Москаленский мент? И тут же начал рыться в своих бумагах. — Я слышал это словосочетание… Как интересно… Боже, как интересно! У меня аж мурашки по коже! Такой привет из прошлого… Вы знаете, когда начинаешь заниматься историей, возникает такое удивительное чувство, будто… будто… вот, нашел! Он держал в руке мятый лист и смотрел на меня с нескрываемым восторгом. — Это показания Геннадия Голубева! — Брата фермера? — Да! Вот та самая история, на основании которой он обвинил Фоменко. Слушайте. Он говорит: «Я приехал к брату. Это было за две недели до пожара. У него на кухне сидели два гостя, я их не знал. Они все вместе выпивали, я сел с ними. Боря сказал: вот, Фоменко хочет, чтобы я отдал ему ферму. Что думаешь? Я был выпивший и поэтому засмеялся и сказал одному из них: «Слушай, ты, Фоменко! Вот тебе!» и показал ему фигу. Но Боря тоже стал смеяться. Он сказал: «Это не Фоменко. Это его охранник». Из-за моей фиги второй мужик рассердился и сказал брату: «Ты, Боря, зря упираешься. Ты сам эту ферму получил незаконно. Подделал подписи колхозников. Не было никакого собрания! Мы можем дело возбудить против тебя». Тут мой брат разозлился, его очень задели эти слова. Он стал кричать этому мужику: «А ты какое отношение к этому имеешь? Что ты меня на понт берешь, мент москаленский? Ты что в Павлодарке делаешь, это не твоя территория! Я твоему начальству сейчас позвоню!» И они очень злые ушли». Андрей Станиславович торжественно смотрел на меня, потрясая бумагой. — Москаленский мент! И охранник Фоменко! То есть эти два гостя могли быть вашим Арцыбашевым и Кагарлицким! Но это не все. Продолжаю читать показания Геннадия Голубева. «Через несколько дней я позвонил брату, он был сердитый. Я спросил, что случилось. Он сказал: опять пугали из-за фермы. Я спросил, кто. Он сказал: трое приходили. Охранник Фоменко, москаленский мент и еще бандюк какой-то от Моисея». Вот на основании этого Геннадий Голубев и требовал расследования. Вы понимаете? Охранник Фоменко — это снова может быть Кагарлицкий. Москаленский мент — это ваш Арцыбашев. Ну, а бандюк от Моисея — почему не Протасов? Вот вам и связь между этими фамилиями. Боже, как интересно! А кто составил этот список? Прежде чем назвать имя, я набрала воздуха и задержала дыхание. Мне надо было успокоиться. Потому что я знала, какой будет реакция на мой ответ. Выдохнула. — Этот список составил Григорий Мирзоев. — Следователь! — воскликнул Андрей Станиславович так громко, что на нас стали оглядываться. — Он же и вел дело об этом пожаре! Глава 40 Договорились мы с ним так: вернувшись в Омск, он постарается все для меня разузнать. Поговорит с Геннадием Голубевым, поищет еще каких-нибудь людей, которые помнят эту историю. Но ждать новостей мне было мучительно, и я решила отработать еще один след. Чем черт не шутит. Об этих ребятах я узнала три года назад из выпуска криминальных новостей: кому-то из них начистили морду. Их дело показалось мне крайне созвучным моему тогдашнем настроению. И я на них вышла. Вот вам еще одно небольшое, но могущественное сообщество. Я поражаюсь: сколько их всего, этих тайных организаций. Кто-то борется с неправильной парковкой, кто-то с бродячими собаками, кто-то, наоборот, с догхантерами — свято место пусто не бывает. Рыцари самоуправления, тайный скелет России. Я иногда представляю нервную систему этих человеческих связей. От нейрона к нейрону — вспыхивают, бегут по нервам импульсы. Кажется, что смотришь в иллюминатор, и под тобой шепчутся огни городов и деревень. Это не дома и не дороги — это тайные ордена создают особый российский порядок. Так вот. Мои ребятки делают вот что. Они ищут педофилов через социальные сети, а потом списываются с ними от лица детей. Ну, и потом назначают свидания, а на свиданиях… даже и не знаю, как сказать. Воспитывают. Вышла я на этих ребят понятно почему — у меня тогда в душе сильно саднила рана, нанесенная историей Ники и ее папаши-педофила. Ну, и стала я им помогать советами да денежкой. Им ведь нужно: на расследование, на компьютеры, на организацию встреч, на конспирацию, на адвокатов. И мы теперь с ними дружим. Дом ребяток был недалеко от «Войковской». Я вышла из метро и уже через десять минут сидела у них на кухне, пила чай. Они, довольные, дербанили мою коробку «Моцарта» и хвастались последними записями. Я старалась не смотреть — противно. Какие-то плачущие мужики, умоляющие не выкладывать в интернет, клянущиеся мамой, что больше никогда и ни за что. Слезы, сопли. Честно говоря, большинство из этих уродов не склонны к насилию. И на секс с малолетками они не рассчитывают. Так, балуются, мечтают. И иногда мои друзья — рыцари анти-педофильского движения — перегибают палку. Я уж не говорю о том, что их активно нанимают для всяческих разборок. Что правда, то правда. Такая запись для конкретного человека — пострашней ядерной бомбы. Искушение слишком велико, деньги предлагаются сумасшедшие. В том числе и сами педофилы предлагают, чтобы откупиться. Это неизбежно превращается в способ зарабатывания, а что поделать? Для меня же сегодня ребятки интересны тем, что они великие знатоки социальных сетей, разных этих сообществ по интересам. И они умеют вылавливать оттуда информацию. А моя следующая рыбка может плавать в виртуальных морях. — И кого надо найти? — важно спрашивают они. — Одного туриста-москвича, бывшего студента, — говорю я. — Возможно, его зовут Сергей или Степан. Летом 2004-го года он самостоятельно бродил по Алтаю и случайно вышел к поселению секты «Белуха». Он провел там два месяца и стал свидетелем приезда полиции, которая хотела арестовать руководителя секты Александра Константинова. Вот, собственно, такие исходные данные. Вряд ли, конечно… — Ничего не вряд ли! — с жаром перебивают они. — Эти туристы сумасшедшие потом уже не могут остановиться. Скорее всего, паренек так и бродит по горам каждое лето, только теперь еще выкладывает свои фотоотчеты. Он у них теперь гуру — еще бы, такое событие! Секта! Полиция! — Такие дураки, эти туристы! — смеется новенький худыш. Его я здесь вижу первый раз. — Навесят на себя по сто килограммов и прут в гору! Дебилы! — А ты не дебил? — сурово спрашивает его главный. — Ты целыми днями в танки свои рубишься. И чем это лучше? — Я зато без рюкзака. — Вот и подохнешь через десять лет от сколиоза. Двигаться надо! — От сколизоза не умирают, — обижается худыш и отворачивается к своему экрану, где, действительно, ползают танки и мигает флаг. Мой следующий пункт — поселок «Подмосковные вечера». Сюда я прибываю из калитки, ведущей от автобусной остановки. Не доходя до фоменковского дома, тихонько свищу. Над забором соседнего коттеджа появляется лицо Вани. Он из «Комсомолки», репортер, в любую дыру пролезет, вообще, ничего не боится. Еще он пишет книгу о сектах. Я для него, типа, источник, и Ваня ко мне давно подлизывается. Сегодня Ваня с утра следит за домом Фоменко с соседнего участка. Хозяева дачи уехали в Испанию, а их суровая собака, лающая на каждый вздох — это симуляция, гаджет. Ваня смотрит на меня из-за забора, а где-то ниже, на его теле гремит и стучит разнообразная шпионская техника. Сотрудничество у нас взаимовыгодное — дело Фоменко «Комсомольской правде» тоже интересно. Они по-прежнему сторонники версии «Синяя борода». Ваня уверен, что это сам Фоменко убил свою дочь и жену. — Ну? — спрашиваю я. — Было что-то интересное? — Ваще! — восторженно шепчет он. — Драка! — Кого с кем? — Пытались бить узкоглазого охранника! Другие охранники. Но его не свалишь! Он их сам чуть всех не поубивал… Кто-то идет, дядя какой-то, — и Ваня ныряет под забор. — Этот дядя слепой, — говорю я. — Вылезай, не бойся. — Ровно идет, — удивляется Ваня. — Слушай, откуда ты все знаешь? — Так за что бить-то хотели? — Этот узкоглазый что-то пытался украсть. Я так понял, его застукали в хозяйском кабинете. Документы тырил! Представляешь? Они ему, типа: отдавай! А он такой ножище достал и начал им размахивать! А потом через забор перепрыгнул. Ну и бугай! Я даже фотки сделал. Завтра читай газету. Все, конец связи! — и он ныряет за забор. Я обхожу слепого. Говорю ему: «Здравствуйте, Анатолий Михайлович», и он отвечает: «Здравствуйте, Света. С кем это вы у дома Карасевых разговаривали? Они же в Испании». Я смеюсь — воистину, чтобы видеть, глаза не нужны. Прохожу по Центральной аллее, сворачиваю в калитку — и сразу через забор, к фанерному домику на участке юриста Снегирева. В большом доме горит свет. В гостиной кто-то есть, за шторами двигаются тени. Я обхожу террасу, пытаясь разобрать, кто там, но шторы задвинуты слишком плотно. Я толкаю фанерную дверь. Домик сохранился здесь с пятидесятых годов. Пока шло строительство дачи, Елена Семеновна и ее муж жили в этой времянке. Потом она превратилась в гостевой домик, еще позже — в домик для прислуги. Уже в двухтысячные здесь жили строители с соседних участков — не за деньги жили, а за помощь по хозяйству. Я убрала рукой паутину. Глаза привыкали к полумраку. Наконец очертания комнатки проступили. Как я не закричала, ума не приложу. Это была какая-то камера пыток. Затянутые черным пластиком стены, черный ковер на полу, металлические кольца на потолке и всюду — плетки, ошейники, шипастые приспособления, о назначении которых даже не хотелось задумываться. Блин, он реально садист! Но в доме такую комнатку оборудовать нельзя — племянница Елены Семеновны сюда иногда приезжает. Так что гнездо его разврата здесь. Я поразмышляла о карме, которая, судя по этому домику, есть не только у людей, но и у объектов недвижимости. Могла ли эта фанерная развалюха предположить, что на закате дней ей придется участвовать в оргиях садо-мазо? Потом я тронула пластик стены. Он был закреплен степлером. Хлопнула дверь. Я быстро прильнула к щелке в стене. Из дома вышел юрист Снегирев, за ним — узкоглазый охранник с косичкой. Они очень мирно продолжали начатую еще в доме беседу. Слов я разобрать не могла. На четвереньках я вылезла на улицу и затем быстро прошмыгнула за кустами к дому. Влезла в окно. На круглом столе столовой увидела листы. Очевидно, те самые бумаги, которые узкоглазый охранник украл из кабинета Фоменко. Это были документы, связанные с покупкой спиртового завода. Понять в них я бы ничего не смогла, но и так было ясно — Снегирев зачищает следы. Похоже, он и сам имеет отношение к этой афере. В щель между шторами мне было видно, что юрист и охранник дошли до ворот. Пожали друг другу руки. Я вылезла из окна и снова спряталась в фанерном домике. Охранник осторожно выглянул из калитки. Проверил, нет ли кого на аллее. И ушел. Снегирев стоял неподвижно, погруженный в свои мысли. Затем очнулся, внимательно оглядел сад. В этот момент я каким-то шестым чувством поняла, что он собирается зайти в фанерный домик. И тогда мне крышка. Поэтому как только он двинулся по тропинке, я просто открыла дверь и, ни слова не говоря, понеслась к забору. В первую минуту он опешил. Но затем так же молча рванул за мной. Я слышала его тяжелое дыхание. Я перемахнула через забор, тут же нырнула в калитку, ведущую в кардиологический санаторий. Снегирев повторил мой маневр. В конце дорожки я видела будку охранника. Я, собственно, потому сюда и бежала. Но именно сейчас в будке никого не было! Еще минута — и юрист меня догонит. Мне не оставалось ничего другого, кроме как запрыгнуть в открытое окно лечебного корпуса. Две медсестры ошеломленно уставились на меня. Я пронеслась мимо. В окно он не полез. Сейчас соображает, у какой двери меня подловить. Так что времени раздумывать нет. Сегодня тепло, но все-таки большинство окон закрыты. Кроме этой процедурной, проветривается лишь кабинет директора. Так что я прямиком рванула туда. Пробежала мимо секретарши, толкнула дверь — у них шло совещание — и на глазах у двадцати медиков выпрыгнула в открытое окно. Мне до сих пор жаль, что вся эта сцена не снималась на видео.