— Ага. Даже хотел Томку задушить. Они тогда с Борькой подрались, и он опять из дома убежал… Где-то здесь в Павлодарке ошивался. Я его встретил, сказал, что у отца ферму хотят отнять, он сказал: «Хоть бы его самого прирезали! Чтоб мать больше не мучил». Про отца такое ляпнуть! Ну, сучоныш, ей-богу… — Где он сейчас? — спросила я. — Не знаю… Учительница знает… — Какая учительница? — Литвинова. Имени не знаю… — Как ее найти? — А чего ее искать? Она на Юбилейной живет, возле школы. — Слушай, Гена, — сказал Мищенко, выливая остатки водки в стакан. — Ты сказал, что к Борису приезжали люди от Фоменко. По поводу фермы. А как их фамилии? — А я знаю? — удивился Геннадий. — Они мне паспорта не показывали. — Но ведь милиция вела расследование. Что ж, не определили, кто они? — Ой, да что они там определили! Да им насрать было! Кто этим, вообще, занимался! Сволочи продажные! Гады! Неожиданно он стал совершенно пьяным. Глаза осоловели, язык стал заплетаться. Он попытался что-то еще объяснить, но просто упал мордой вниз. Словно его выключили. Андрей Станиславович покачал головой. — Может, в дом затащим? — неуверенно предложил он. — А то замерзнет. Коля цыкнул, потом подошел к яблоне и снял с ветки старое одеяло. Накрыл им Геннадия Голубева. — Не замерзнет. — сказал. — Алкаши живучие. А и замерзнет — не жалко. Глава 43 Через полчаса мы стояли у дома Анастасии Евгеньевны Литвиновой. Адрес нам дали в школе. Это был совхозный дом на двух хозяев: насыпной, ушедший в землю метра на полтора. В чахлом палисаднике топорщились засохшие гортензии. На наш стук из соседнего окна высунулась растрепанная женская голова. Она сообщила, что Анастасия Евгеньевна пошла в магазин. Мы вернулись к машине. — Товарищи, — оглядываясь по сторонам, сказал Коля. — Кушать хочется. Давайте ресторан, что ли, какой найдем. Столовую, на худой конец. — Обижаете! — воскликнул Андрей Станиславович. Он залез на заднее сидение и достал свою сумку. Вынул пластиковую скатерть и разложил на капоте. Затем появились вареные яйца, соль в пластиковой коробочке от «Панангина», курица, помидоры, огурцы, конфеты, одноразовые стаканы и бутылка кваса. — А? — радостно спросил он, обводя все это рукой. — Каково? Мы дружно принялись стучать яйцами об капот. — Круто, — сказал Коля, кусая помидор. — Я так в детстве на поезде ездил. Курочка, яички… И даже «Панангин» был такой же… Ради чего страну развалили, да, Андрей Станиславович? Чтобы пармезан с трюфелями жрать? Так ведь они невкусные. — Не обольщайтесь, — ехидно ответил тот. — Пармезан с трюфелями едят только в Москве. Вся остальная страна продолжает питаться именно так. И лечится «Панангином». Соглашаясь, Коля развел руками: помидор в одной, куриное крылышко в другой. — И все-таки я не понимаю, — произнес Андрей Станиславович, ломая курицу. — Убийства начались в 2013-ом. Судя по всему, именно тогда этот Митя и появился возле Фоменко. Но почему Фоменко жив? И зачем нужно было к нему подбираться, чтобы убить Кагарлицкого, который жил в Новгороде, или Протасова, который жил здесь? Я задумалась. Коля отбросил косточку в сторону, достал из кармана платок, начал вытирать руки. — Спросите лучше, почему Кагарлицкого пытали, — спокойно произнес он. Андрей Станиславович удивленно поднял брови. — Какая связь? — Прямая. — Не понял. — Смотрите. Единственный источник информации о том, что смерть Голубевых не была несчастным случаем — это Геннадий, правильно? — Да, разумеется. — Он сразу назвал убийц, так? — Да. Он назвал тех, кого считал убийцами. Так будет точнее. — Но как именно он их назвал? — Ну… Вы это знаете… Охранник Фоменко, москаленский мент, браток из банды Моисея… — И? — Что и? — Фамилии-то их какие? Андрей Станиславович замолчал. А я вдруг почувствовала, что мне надо срочно продышаться: стало душно, словно возле машины закончился кислород. Я отошла на несколько шагов в сторону. Глубоко вдохнула. Оглядела степь: жалкие остатки ненужной фермы, из-за которой погибло столько человек. Господи, это поле, заросшее сорняками… Если бы все эти люди знали, ради чего они принимают свои страшные решения… Если бы они знали! Коля все еще вытирал руки, искоса наблюдая за мной. Андрей Станиславович застыл с яйцом в руке. Я вернулась к машине. Налила квасу в пластиковый стаканчик. Выпила. — Вот, почему меня хотели убить, — сказала я. — Я задала слишком опасный вопрос… Кагарлицкий, действительно, не был в Москве 23 февраля, он не искал Фоменко… — Так почему его пытали-то? — спросил Андрей Станиславович. — Чтобы он назвал фамилии тех, с кем ходил к Борису Голубеву договариваться насчет фермы, — ответил Коля. — Он назвал фамилии Протасова и Арцыбашева. Эти фамилии знал только он, потому что он сам, по собственной инициативе, нанял этих людей. Фоменко об этих людях не знал. Он знал только Кагарлицкого — руководителя операции. — Точно! — воскликнул Андрей Станиславович. — Геннадий Голубев не знал их фамилий! Но подождите. Фамилию Кагарлицкого Голубев тоже не знал! Он назвал его «охранник Фоменко». А у Фоменко было много охранников. Кто же сказал Мите, что это Кагарлицкий? — Света, успокойся, — тихо произнес Коля. Я проследила за его взглядом и увидела, что он смотрит на мои руки. Руки заметно дрожали. — Я могла выяснить все намного раньше, — объяснила я. — Надо было пойти по этой дороге… — По ней еще можно пойти. — Да… Я достала свой мобильный и набрала номер. Он взял трубку сразу. И сразу стало понятно, что он пьян. — Алексей Григорьевич, это Светлана, — быстро сказала я. — Какая Светлана? Какая к черту… — Алексей Григорьевич, — я очень торопилась, чтобы успеть, пока он не рассвирепеет. — Два года назад 23 февраля вам кто-то сказал, что вас ищет бывший охранник из Омска. Вы помните? — Какой Омск? Кто это?! — Этот человек сказал, что ваш бывший охранник занимался фермой Голубева. Что он так представился…