— По-моему, есть такая староверская община, — произнес он, глядя в боковое зеркало. — Была. Бабка Мирона оттуда. И это, скорее, секта. — Они же какие-то развратники были, нет? — Скорее, хиппи. Додумались до свободной любви, в том числе и для женщин. Крестьяне в девятнадцатом веке! Крутяк? — Уважаю, — заметил он. — Получается, идея носилась в воздухе. А не только в четвертом сне Веры Павловны… Или какой там был сон? — Не помню… — Итак, староверская секта «Любушкино согласие», — подытожил Коля. — Уже не существует? — Не существует уже сто лет. — А где она базировалась? — Вначале в Преображенском, в Москве. Там, собственно, родился сам этот Любушкин. Потом на Яузе. Но их отовсюду выгоняли из-за их скандальных обычаев. В итоге они осели в городе Корчева Тверской губернии. — И? — Затоплен в тридцать седьмом году во время строительства канала «Москва-Волга». Сейчас это дно морское… Фигурально выражаясь. — Ага… Так, может, он их утопил? — Может… И пора бы узнать, кто он. — Возьми мой планшет на заднем сиденье, — приказал Коля. Я послушалась. Оказалось, в планшете — обещанные досье. — Изучил? — спросила я, листая страницы файлов. — Да. — И что? — У Матвея есть большой пропуск. Вроде, учился на юридическом в Москве в 2001–2005, но в списках я его не нашел. Не известно, где он был в это время. — Купленный диплом, — засмеялась я. — Не удивительно, что он оформил документы неправильно. — Возможно… — А детство? — У всех все нормально. Кроме белобрысого охранника, Горчака. Он из Узбекистана. Русский беженец. Появился в две тысячи пятом, никаких документов, все потом восстанавливал. Такое бывает, но в свете наших событий выглядит, сама понимаешь… Слушай, а Снегирев-то прописан на Большой Черкизовской улице. А это метро «Преображенская площадь». Бывшее село Преображенское. «Любушкино согласие», нет? — Коля, но он же не может держать их в квартире. Это технически неосуществимо. У меня зазвонил телефон. Посмотрев на экран, я увидела, что это ребятки — борцы с педофилами. Почему-то сильно забилось сердце. — Да, — сказала я. — Здорово, корова, — весело произнес главный. — С тебя — ящик водки. — Само собой. Нашли? — Ага. Степан Гранин, художник, сын знаменитого художника Артемия Гранина. В сети известен как «шальной турист». Живет в папиной мастерской на Патриарших. Мы с ним связались, он ждет твоего звонка. Слушай, тут Маринка говорит, что водка ей не интересна. Ей отдельно торт привези. Поняла? — Поняла. Скидывай адрес и телефон. — И куда едем? — спросил Коля, когда я нажала отбой. — Коля, тебе не обязательно… — Куда едем? — На Патриаршие. — Слушай, ты как-то изменилась. Не могу понять, в чем дело, — искоса глядя на меня, сказал он. Я не ответила. Глава 48 Через полтора часа мы были в центре Москвы — на Патриарших прудах. Вечерело, зажглись фонари. Горели синие гирлянды на стволах деревьев. У входа в ресторан «Павильон» посверкивали две нарядные елочки. — Может, сначала пообедаем? — предложил Коля. Я покачала головой. Мы поднялись на последний этаж углового дома. Нужная дверь была не заперта. Мы ее просто толкнули и вошли. Мастерская занимала большое помещение метров под триста. Оно было буквально забито тысячью разных предметов: латунных кофеварок, глиняных горшков, лоскутных ковров, дагестанских килимов, медных блюд, серебряных кувшинов, гипсовых бюстов, прялок, старинных шляп, платьев с кринолинами, журналов, чучел животных — вся эта ерунда создавала цветной бархатистый полумрак, таинственно вспыхивающий теплыми огоньками. Пахло растворителями, масляными красками, на грубо сколоченных самодельных верстаках стояли банки с керосином, в которых отмокали кисти всевозможных размеров. На каждой свободной плоскости лежали старые палитры, выдавленные тюбики, мастихины, подрамники, тряпки с пятнами краски, обрезки холстов. И разумеется, на стенах и вдоль стен — десятки картин. — Приехали? — спросил нас голос из темноты. И секунду спустя бывший студент-турист вышел из-за ширмы. Это был невысокий и худой мужчина с темным, словно обожженным лицом. Я бы дала ему лет сорок. Он был одет в джинсы и просторную рубаху. Его светлые волосы доходили до плеч. В руках он держал электронную сигарету. — До чего интересно! — воскликнул он. — Я так люблю тайны! Степан, — и он протянул Коле руку. Затем принялся освобождать для нас место на диванчике, покрытом коровьей шкурой. Для этого ему пришлось убрать стопку старых газет, три мексиканских пледа, тайскую подушку, расшитую зеркалами, и живую, вялую, ко всему привыкшую кошку. — Присаживайтесь. Я сейчас чайку заварю. У меня лучший в Москве чай. Я посмотрела на фотографии, висящие над диванчиком, и поняла, что он еще и альпинист. На десятках снимков он был в горном снаряжении. Коля сел и начал крутить головой, оглядываясь. Из приоткрытой форточки пахло талым снегом, илом и бензином. Раздавался детский смех. Подоконники двух окон были тоже завалены всякой всячиной — стопками журналов, квитанциями, пустыми коробками, подушками, рулонами тканей. — Вот и чаек! — сказал Степан. На дощатый стол он поставил узбекский чайник, пиалы, а также большое блюдо с сухофруктами, гранатами и орехами. — Надо же, — произнесла я, когда он сел за стол напротив нас и начал разливать чай. — Все те полгода, что я занимаюсь этим делом, я постоянно натыкалась на ваши следы в «Белухе». И теперь так забавно видеть вас вживую… — Прошло десять лет, — заметил он. — Я изменился. — Наверное. Все говорили: студент, москвич, турист… Я почему-то думала, что вы будущий инженер или физик. А вы художник. — Да. — У художников хорошая память, — сказал Коля. — Точно. — Как вы попали на территорию «Белухи»? — Я шел к Мажою, решил сократить дорогу и сбился с пути. Оказалось, это забавное местечко, я решил задержаться. — Почему забавное? — Знаете, — он помолчал немного, подбирая слова. — Оно было похоже на обрывки чужого сна… Учение Константинова потерпело фиаско, но осколки его сумасшествия еще сидели в этих людях. Все было окрашено в какие-то удивительные цвета. Что-то печальное, отчаянное и в то же время очень свободное… Вообще, не мной замечено: сумасшествие притягивает. Я подумал: когда еще мне придется увидеть такое странное место? Здесь двадцать лет десятки людей на полном серьезе ждали, когда их заберут инопланетяне. Это был протест против нашей Земли. Несовершенной и несправедливой Земли. Вы понимаете? — Не очень, — признался Коля. — В любой психушке — то же самое. — Психушка — это тюрьма. А здесь была полная свобода воли. На фоне абсолютно свободных и прекрасных пейзажей. Ни государства, ни полиции, ни санитаров. Никто не накажет и никто не поможет. И главное, над всем этим — крах надежды. Они уже поняли, что инопланетяне не прилетят… Что вы! Это совсем другое дело. Меня это заинтересовало как художника.