II Эдварду было тридцать восемь, когда он встретил Асенат Уэйт. В то время, как мне кажется, ей было года двадцать три. Она посещала специальный курс средневековой метафизики в Мискатоникском университете. Дочь моего друга знала ее по кингспортской школе Холл, но стала избегать из-за дурной репутации. Асенат была смуглой и хрупкой. Ее стоило бы назвать чрезвычайно привлекательной, если бы не огромные, слегка выпуклые глаза и выражение лица, странным образом пугавшее людей впечатлительных. Впрочем, сторонились Асенат скорее из-за ее разговоров и происхождения. Она была из иннсмутских Уэйтов, а вокруг ветхого, полупустого городка и его жителей веками ходили темные легенды. Говорили о чудовищных сделках в середине девятнадцатого столетия, о примеси странной – нечеловеческой – крови в древних семьях умирающего рыбацкого порта. Лишь старые янки, потомки первопоселенцев, могли придумать и вдохновенно рассказывать такую ересь. Дурная репутация Асенат усугублялась тем, что она была дочерью Эфраима Уэйта, ребенком, рожденным в преклонные годы от неизвестной жены, появлявшейся на людях только в вуали. Эфраим жил в полуразрушенном особняке на Вашингтон-стрит, в Иннсмуте, и люди, видевшие это место (аркхемцы стараются ездить туда как можно реже), заявляли, что окна чердака намертво заколочены, но по вечерам оттуда доносятся странные звуки. Говорили, что старик в свое время был выдающимся чернокнижником и, по легенде, мог поднять или успокоить бурю, если ему было угодно. В юности я видел его пару раз, когда он приезжал в Аркхем, чтобы поработать с проклятыми томами в университетской библиотеке, и возненавидел его угрюмое волчье лицо со спутанной серо-стальной бородой. Он умер в безумии – при чрезвычайно странных обстоятельствах – за несколько дней до того, как его дочь (которую, согласно завещанию, взял под опеку директор школы Холл) отправилась учиться. Она оказалась пугающе способной и временами дьявольски походила на отца. Когда в обществе заговорили о новой знакомой Эдварда, мой друг, дочь которого училась с Асенат Уэйт, поведал мне множество интересных историй. По слухам, Асенат играла в школе роль волшебницы, и действительно она сотворила несколько потрясающих чудес. Она утверждала, что может вызывать грозы, хотя ее успехи, похоже, были связаны с невероятным чутьем. Все животные, несомненно, ее ненавидели, она же, совершая особые пассы правой рукой, заставляла псов выть. Иногда Асенат говорила странные, дикие вещи, облекая их в выражения нехарактерные для столь юной особы, пугала одноклассниц, ухмыляясь и подмигивая так, что становилось жутко, и явно наслаждалась двусмысленностью и непотребством своих слов. Но самым странным, пожалуй, были многократно подтвержденные случаи ее влияния на других людей. Несомненно, она была настоящим гипнотизером. Глядя на соученицу особым образом, Асенат могла вызвать у нее устойчивое ощущение замещения личности. Девочка словно бы оказывалась внутри волшебницы и смотрела через всю комнату на свое настоящее тело, глаза которого становились чужими, сияя и выступая из орбит. Асенат часто говорила безумные вещи о природе сознания и его независимости от плоти или, по крайней мере, от жизненных процессов организма. Но больше всего ее злило то, что она не была мужчиной, ибо, по ее мнению, мужской мозг обладал уникальными способностями и мог повелевать макрокосмом. Родившись мальчиком, заявляла Асенат, она не только бы сравнялась с отцом, но и превзошла бы его, навязывая свою волю неведомым силам. Эдвард встретил Асенат на собрании университетских «умников» у одного из студентов и, придя ко мне на следующий день, не мог говорить ни о чем другом. Он нашел ее невероятно разносторонней и эрудированной. Широта ее интересов вкупе с роковой внешностью невероятно его потрясли. Я никогда не видел этой девушки и не прислушивался к разговорам о ней, но все же знал, кто она такая. Меня опечалило, что Дерби так ею увлечен, но я не сказал ни слова против, ведь страсть становится лишь сильнее от запретов. Он заметил, что не говорил о ней отцу. В последовавшие за этим недели я почти не слышал об Асенат от Дерби-сына. Другие отмечали запоздалую галантность Эдварда, соглашаясь, что он выглядит молодо и кажется подходящей парой для своей странной музы. Несмотря на лень и потакание собственным слабостям, Дерби набрал совсем немного лишнего веса и походил на херувима, что до его лица – оно было гладким и свежим. У Асенат же – от постоянного напряжения воли – в уголках глаз раньше срока появились морщинки. Когда Эдвард привел ее ко мне, я сразу понял, что его чувства ни в коем разе не безответны. Она буквально пожирала моего друга глазами, и от меня не укрылось, что их близость – свершившийся факт. Вскоре после этого ко мне зашел старый мистер Дерби, всегда пользовавшийся моим уважением и восхищением. Он услышал о новом знакомстве сына и выудил из «мальчика» всю правду. Эдвард хотел жениться на Асенат и уже присматривал дом на окраине города. Зная о моем огромном влиянии на сына, отец спросил, смогу ли я оборвать эту пагубную связь, и мне пришлось с горечью выразить сомнения. На этот раз дело было не в слабой воле Эдварда, но в железной – Асенат. Вечный ребенок, зависевший от родителя, перенес свою привязанность на новую, сильнейшую личность, и ничего нельзя было сделать. Брак заключили месяц спустя по просьбе невесты в мировом суде. Мистер Дерби, последовав моему совету, не возражал. Вместе со мной и моею женой и сыном он присутствовал на краткой церемонии, остальные гости были студентами Мискатоника. Асенат купила старый особняк Крауншильдов на окраине города, в конце Хай-стрит. Новобрачные решили поселиться там после короткой поездки в Иннсмут, откуда намеревались привезти трех слуг, книги и необходимые в хозяйстве вещи. Вероятно, то, что они остались в Аркхеме, а не вернулись на родину Асенат, объяснялось не заботой об отце Эдварда, но желанием девушки оставаться рядом с колледжем, его библиотекой и кружком «умников». Когда Эдвард заглянул ко мне после медового месяца, я подумал, что он несколько переменился. Асенат заставила его сбрить чахлые усики, но было еще кое-что. Мой друг стал задумчив и мрачен, он не выглядел капризным, надутым ребенком, но казался всерьез опечаленным. Конечно, теперь Эдвард походил на взрослого больше, чем когда-либо. Возможно, женитьба была не таким уж плохим делом. Не переносом зависимости, но ее нейтрализацией, ведущей к принятию ответственности за свои действия. Он пришел один – у Асенат не было времени. Она привезла огромную библиотеку и кучу приборов из Иннсмута (Дерби поежился, произнеся это название) и теперь заканчивала приводить в порядок сад и особняк Крауншильдов. Ее дом – в том городке – показался ему мрачным местом, но благодаря неким предметам, хранившимся там, Эдвард узнал удивительные вещи. Теперь с помощью Асенат он совершенствовался в магии намного быстрее. Часть из предлагаемых ею опытов казалась ему дерзкой и радикальной, и он не смел описать их, но верил в ее могущество и добрую волю. Троица слуг была очень странной: древние старики, которые служили еще Эфраиму и изредка в загадочных выражениях упоминали его и умершую мать Асенат, и смуглая уродливая девчонка, пропахшая рыбой. III В последующие два года я виделся с Дерби все меньше и меньше. Две недели могли пролететь без знакомых трех и двух ударов в дверь, а когда он все же заглядывал или если мне случалось его навестить, что случалось все реже и реже, то почти не рассказывал о своей жизни. Эдвард перестал распространяться об оккультных исследованиях, которые прежде обсуждал со мною в подробностях, и предпочитал не говорить о жене. Она чудовищно состарилась с момента свадьбы, и теперь, как бы странно это ни звучало, выглядела старше его. На ее лице застыло выражение непреклонной решимости, а весь облик внушал смутное, невыразимое отвращение. Жена и сын заметили это, как и я, и постепенно мы перестали приглашать ее в гости, чему, признал Эдвард, проявив присущую ему детскую бестактность, она была несказанно рада. Время от времени супруги отправлялись в долгие поездки, по-видимому, в Европу, хотя Дерби порой намекал на более загадочные места. Со свадьбы миновал год, и в обществе начали говорить о перемене, случившейся с Эдвардом Дерби. Это были мимолетные фразы, ведь она была чисто психологической, и все же кое-что интересное люди заметили. Порой Эдварда, совершенно изменившегося в лице, видели за делами, несовместимыми с его слабым характером. Например, в прошлом он не мог водить машину, а теперь время от времени поднимал пыль на старой крауншильдовской подъездной дорожке, катаясь туда-сюда на мощном «паккарде» Асенат. Автомобиль Эдвард водил мастерски, с проблемами на дороге разбирался спокойно и умело, что полностью противоречило его обычному образу действий. В подобных случаях он выглядел так, словно возвращается домой из поездки или только отправляется в путешествие – никто не знал, куда и зачем, но большинство ставило на Иннсмут. Как ни странно, его метаморфоза не особо нравилась людям. Говорили, что в такие минуты он слишком похож на свою жену или на самого старого Эфраима Уэйта, а может, перемена только казалась неестественной, ведь была крайне редкой. Иногда через несколько часов поездки Дерби возвращался, распластавшись без сил на заднем сиденье машины, за рулем которой сидел нанятый им шофер или механик. Кроме того, его поведение на улицах в период сужения круга знакомств (что, замечу, коснулось и визитов ко мне) было по-прежнему робким – детская нерешительность проявлялась в нем еще сильнее, чем раньше. Лицо Асенат старело, а черты Эдварда, за исключением редких случаев, словно застыли в вечной весне, лишь изредка в них отражались новообретенная печаль или горькое понимание. За всем этим крылась какая-то тайна. Тем временем супруги почти порвали с весельчаками из университета. Как мы слышали, не потому, что им надоели мерзости «умников». Напротив, некоторые исследования Дерби отвратили даже самых бессердечных из декадентов. Шел третий год их брака, когда Эдвард начал намеками выражать мне свои страхи и недовольство. Он ронял фразы о том, что дела «зашли слишком далеко», и мрачно говорил о необходимости «сохранить свою личность». Сперва я пропускал эти замечания мимо ушей, но со временем принялся осторожно его расспрашивать, памятуя о том, что дочь моего друга вспоминала о гипнотическом влиянии Асенат на соучениц – о моментах, когда школьницам казалось, будто бы они смотрят на себя через всю комнату ее глазами. Он встретил мои вопросы испугом и признательностью и пробормотал, что однажды нам придется серьезно поговорить. В это время умер старый мистер Дерби, за что позже я благодарил небеса. Эдвард ужасно расстроился, но образа жизни не изменил. С момента женитьбы он виделся с отцом крайне редко – семьей для него сделалась Асенат. Некоторые называли Эдварда бездушным, особенно когда эпизоды веселья и уверенности за рулем участились. Он хотел переехать в старый особняк Дерби, но Асенат убедила его остаться в доме Крауншильдов, к которому они уже привыкли. Вскоре моя жена услышала любопытную новость от подруги, одной из тех, что порвали отношения с семьей Дерби. Она прогулялась в конец Хай-стрит, чтобы заглянуть к супругам, и увидела машину, рванувшую с подъездной дорожки. За рулем маячило самоуверенное, едва ли не ухмылявшееся лицо Эдварда. Она позвонила в дверь, и отвратительная девчонка сказала ей, что Асенат тоже нет, но, уходя, женщина окинула дом взглядом. В одном из окон библиотеки она заметила быстро исчезнувшее лицо, в чертах которого прочла воистину неописуемые боль и поражение, тоску и отчаяние. Невероятно, но это было лицо главы семьи, Асенат, и все же гостья могла поклясться, что смотрела в печальные, заплаканные глаза бедного Эдварда. Он стал заходить ко мне чуточку чаще, а его намеки постепенно сделались более определенными. Эдвард говорил о вещах, в которые невозможно было поверить даже в древнем, овеянном легендами Аркхеме, но излагал свою темную историю так искренне и убедительно, что я начал бояться за его рассудок. Он рассказывал об ужасных сборищах в заброшенных местах, о циклопических руинах в сердце мэнского леса, где огромные лестницы ведут в глубины кромешных таинств, о сложных углах, позволяющих проникать сквозь незримые стены в другие области времени и пространства, об ужасных обменах личностями, позволявших исследования в отдаленных и проклятых местах – в иных мирах и континуумах. Иногда он подтверждал некоторые из безумных намеков, показывая вещи, ставившие меня в тупик, – странно окрашенные предметы с неясной текстурой, не похожие ни на что на земле, безумные изгибы и плоскости которых не служили какой-либо ясной цели и не следовали законам геометрии. Эти артефакты, говорил он, явились «извне», и его жена знала, как достать их. Порой, но всегда в расплывчатых, полных страха выражениях, Эдвард шептал о старом Эфраиме Уэйте, которого в прежние дни не раз видел в университетской библиотеке. Эти высказывания были смутными, но всегда касались одного чрезвычайно ужасного вопроса: умер ли на самом деле старый колдун – духом и плотью? По временам Дерби обрывал свои истории, и мне оставалось гадать, могла ли Асенат слышать его речь на расстоянии и закрывать ему рот благодаря какому-то особому виду телепатического месмеризма, вроде таланта, который она демонстрировала в школе. Конечно, Асенат подозревала, что он откровенничает со мной, ибо в следующие недели пыталась остановить его визиты словами и взглядами, полными необъяснимого могущества. Лишь с огромным трудом ему удавалось выбраться ко мне – даже если он притворялся, что идет куда-то еще, некая незримая сила сковывала его или заставляла на время забыть о пункте назначения. Обычно Эдвард заглядывал к нам, когда Асенат уходила – «уходила в своем теле», по его странному выражению. Она всегда узнавала об этом позже – слуги следили за его прогулками, – но, видимо, не находила оснований для каких-то решительных действий. IV Со свадьбы Дерби прошло уже более трех лет, когда одним августовским днем я получил телеграмму из Мэна. Мы не виделись уже пару месяцев, но, как я слышал, он уехал по делам. Асенат, предположительно, была с ним, хотя глазастые сплетницы поговаривали, что кто-то затаился в их доме на втором этаже за дважды занавешенными окнами. Они видели, сколько покупок делали слуги Дерби. А теперь начальник полиции Чесункука прислал мне телеграмму, в которой говорилось о грязном безумце, выбравшемся из леса, вопившем всякую жуть и призывавшем меня на помощь. Это был Эдвард. Он едва смог вспомнить наши имена и мой адрес. Чесункук лежит на краю самых диких, обширных и наименее обследованных лесов в Мэне. Чтобы добраться туда на машине, мне понадобился целый день лихорадочной тряски среди жутких и фантастических пейзажей. Я нашел Дерби в подвале городской фермы, разрывавшимся между буйством и апатией. Он сразу меня узнал, и с его губ сорвался бессмысленный, несвязный поток слов. – Дэн… слава богу! Колодец шогготов! Шесть тысяч ступеней вниз… невообразимая мерзость… Я бы никогда не позволил ей увести меня, но обнаружил себя там… Йа! Шаб-Ниггурат!.. Тень поднялась от алтаря, и пять сотен взвыли… Тварь под капюшоном заблеяла: «Камог! Камог!» – то было тайное имя старика Эфраима в ковене… Я оказался там, хотя она обещала, что не возьмет меня с собою… Минутой ранее был заперт в библиотеке, а потом очутился в аду, куда она ушла в моем теле, – в месте кромешного богохульства, в нечестивой яме, где лежит исток царства тьмы, где страж охраняет врата… Я видел шоггота – он менял форму… Я не могу больше… Не стану это терпеть… Я убью ее, если она вновь отправит меня туда… Уничтожу это существо – женщину, мужчину, нечто… Я его убью! Убью собственными руками! Мне потребовался час, чтобы его успокоить, но наконец он затих. На следующий день я раздобыл ему в деревне приличную одежду, и мы отправились в Аркхем. Его истерика прекратилась, бо льшую часть дороги он молчал, но принялся бормотать что-то мрачное, когда мы проезжали через Огасту, словно город вызывал у него неприятные воспоминания. Было ясно, что домой ему не хочется. Обдумав бред Эдварда, касавшийся жены, – заблуждений, явно вызванных гипнотическим влиянием, которому она его подвергла, – я счел, что лучше ему к ней не возвращаться. Пусть, решил я, немного поживет у меня. Не важно, если это не понравится Асенат. Позже я помогу ему с разводом, ведь совершенно очевидно, что существуют психические факторы, превращающие его брак в самоубийство. Мы миновали город, и бормотание Дерби стихло, его голова упала на грудь: он задремал на пассажирском сиденье. На закате, когда наша машина мчалась через Портленд, Эдвард залепетал снова, и отчетливее, чем прежде. Я прислушался, и на меня хлынул поток абсолютного бреда про Асенат. Мне открылась степень ее тлетворного влияния на Эдварда, ведь он сплел вокруг жены целый кокон галлюцинаций. Его нынешнее несчастье, чуть слышно пробормотал мой друг, лишь одно из многих. Ее хватка становилась все сильнее, и он понял – однажды она его не отпустит. Очевидно, что даже сейчас Асенат дала ему уйти, так как не могла больше удерживать. Она постоянно забирала его тело и отправлялась в безымянные места с целю проведения неименуемых ритуалов, а душу оставляла в своем обличье, запертой в комнате на втором этаже, и все же иногда он мог взять верх и снова становился собой, оказываясь в каком-нибудь дальнем, кошмарном и порой незнакомом месте. В таком случае она могла вернуть контроль или проиграть. Часто он попадал в беду, как и в этот раз… Ему снова и снова приходилось выбираться из дикой глуши и, найдя машину, просить незнакомцев его подвести. Хуже всего было то, что с каждым разом Асенат все дольше контролировала Эдварда. Ей хотелось стать мужчиной – человеком первого сорта, – поэтому она и не отпускала его. В нем ее привлекали прекрасный интеллект и слабость воли. Однажды она вытеснит его из тела, а потом исчезнет, чтобы стать великим волшебником, как ее отец, заточив его в разрушающуюся, женскую оболочку, которая даже не является полностью человеческой. Да, теперь ему известно об иннсмутской крови. Местные заключали сделки с тварями из моря, и это был ужас. Старику Эфраиму открылась тайна, и на склоне лет он сотворил кошмарную вещь, чтобы не умереть… он хотел жить вечно… Асенат добьется своего – один раз это уже получилось. Дерби бормотал, а я повернулся, пытаясь к нему присмотреться и удостовериться, что замеченная мною ранее перемена действительно случилась. Парадоксальным образом он выглядел лучше, чем обычно – крепче, стройнее, – от болезненной пухлости, вызванной его потаканием себе, не осталось и следа. Казалось, Дерби проявил активность и получил должную нагрузку – впервые в жизни, прежде полной капризов и лени. Я подумал, что влияние Асенат сделало моего друга на редкость бдительным и энергичным. И все же в эту минуту его разум был в плачевном состоянии. Он бормотал дичайшие вещи о своей жене, черной магии, старом Эфраиме и каком-то откровении, которое убедит даже меня. Повторял названия, знакомые мне по давним погружениям в запретные тома, и я содрогался, пораженный правдоподобностью сплетенного им мифологического гобелена и логичностью его сумасшедшего лепета. Снова и снова он замолкал, словно пытаясь найти в себе силы, чтобы открыть последнюю и поистине ужасающую тайну. – Дэн, Дэн, ты ведь помнишь его – дикие глаза, спутанную бороду, которая так и не поседела? Однажды он воззрился на меня, и мне не забыть его взора. Теперь так смотрит на меня она. И я знаю почему! Он нашел ее в «Некрономиконе» – нужную формулу. Пока мне не хватает духу назвать страницу, но, прочитав его, ты поймешь. Узнаешь, что пожирает меня. Вновь, вновь и вновь – от тела к телу – он не собирается умирать. Сияние жизни – ему известно, как разорвать связь… оно мерцает еще некоторое время после смерти. Я намекну тебе, и, возможно, ты догадаешься. Слушай, Дэн… знаешь, почему моя жена так корпит над бумагами – выводит буквы с наклоном в обратную сторону? Ты когда-нибудь видел рукописи старого Эфраима? Знаешь, почему я содрогнулся, взглянув на ее беглые заметки? Асенат… а есть ли она вообще? Почему люди думают, что в желудке старика Эфраима была отрава? Почему Джилмэны шепчутся о том, как он кричал, словно испуганное дитя, когда сошел с ума, и Асенат заперла его на чердаке с обитыми войлоком стенами, где, возможно, томился другой? Душа ли старого Эфраима оказалась в плену? Кто и в чьем теле был заперт? Зачем он несколько месяцев искал кого-то с ясным умом и слабой волей? Почему проклинал все на свете, когда у него родилась дочь, а не сын? Скажи мне, Дэниэл Аптон, что за дьявольский обмен случился в доме ужасов, где этот нечестивец терзал доверчивое, робкое, получеловечье дитя? Разве он не сжег тогда все мосты? Разве она поступит со мной иначе? Ответь мне, почему тварь, зовущая себя Асенат, пишет другим почерком, когда думает, что ее никто не видит, таким, что его и не отличить от… А затем случилось нечто ужасное. Дерби захлебывался словами, его голос взлетел до визга, а потом с почти механическим щелчком оборвался. Я вспомнил о других наших беседах, когда он внезапно замолкал. В такие моменты я почти готов был поверить, что некий незримый телепатический приказ Асенат не дает ему говорить. Но на этот раз все было иначе и намного страшнее. Лицо рядом со мной на миг исказилось до неузнаваемости, по телу прошла судорога – такая сильная, словно все кости, органы, мышцы, нервы и железы занимали иные, отличные от прежних позиции, привычные для другого организма и личности. В чем именно заключался кошмар, я не смог бы сказать, даже если бы от этого зависела моя жизнь, но меня накрыло волной тошноты и отвращения. Ошеломляющее, леденящее чувство чуждости и ненормальности было настолько сильным, что я едва не выпустил руль из рук. Рядом со мной находился не друг всей моей жизни, но чудовище извне – проклятое, богомерзкое орудие неизвестных и злокозненных сил. Я утратил контроль лишь на секунду, но в это время мой спутник схватился за руль и заставил меня поменяться с ним местами. Сумерки уже сгустились, огни Портленда остались далеко позади, и я не мог разглядеть его лица, но глаза Дерби горели, и я знал: он пребывает в лихорадочном возбуждении, настолько для него нехарактерном, что многие это замечали. Я словно видел кошмар: робкий Эдвард, не способный постоять за себя, никогда не умевший водить, приказывает мне и садится за руль моей машины, но все же случившееся не было сном. Некоторое время он молчал, и я, охваченный ужасом, этому радовался. В свете городских огней Биддефорда и Сако я увидел сжатые в линию губы Дерби и содрогнулся, узрев сияние его глаз. Люди не ошибались: в такие минуты он действительно чертовски походил на свою жену и старика Эфраима. Я понимал, что подобные приступы пугали – в них было что-то болезненное и даже дьявольское. Меня охватили зловещие предчувствия, усилившиеся из-за его диких россказней. Этот человек, знакомый мне всю жизнь как Эдвард Пикман Дерби, был чужаком – пришельцем из какой-то черной бездны. Он молчал, пока мы не оказались на неосвещенном участке дороги, а когда заговорил, голос его звучал совсем иначе. Он был ниже, тверже и более властным, чем когда-либо. Акцент и произношение тоже изменились, пусть и едва заметно, рождая смутное отвращение и напоминая о чем-то, от меня ускользавшем. В его голосе слышался глубокий и искренний сарказм – не остроумная, легкомысленная насмешливость или игра словами, к которой обычно прибегал Дерби, но нечто мрачное, всеобъемлющее и, вероятно, злонамеренное. Меня удивило, что он так скоро овладел собой после панической атаки и бреда. – Надеюсь, ты забудешь про мой приступ, Аптон, – проговорил он. – Знаешь ведь, что мои нервы расстроены, и полагаю, сможешь меня простить. Естественно, я чрезвычайно признателен, что ты везешь меня домой. И конечно, ты должен забыть всю чушь, которую я говорил о жене, да и вообще о делах. Вот что случается, если переусердствовать в подобных исследованиях. В моей философии множество странных идей, и уставший разум сочиняет из них разные небылицы. А теперь мне нужно отдохнуть. Вероятно, мы с тобой некоторое время не увидимся. Прошу, не вини в этом Асенат. Эта поездка была немного странной, но, по сути, проста. В северных лесах есть индейские реликвии – кромлехи и тому подобное. Они чрезвычайно важны для фольклора, а мы с Асенат его изучаем. Поиск был трудным и, кажется, свел меня с ума. Я пошлю кого-нибудь за машиной, когда окажусь дома. Месяц отдыха поставит меня на ноги. Я не помню, что отвечал ему, потрясенный чувством, что рядом со мною сидит чужак. С каждой секундой чувство неименуемого вселенского ужаса возрастало, пока я, почти обезумев, не взмолился про себя о том, чтобы поездка закончилась как можно быстрее. Дерби так и не уступил мне руль, и я радовался скорости, с которой мимо нас пролетели Портсмут и Ньюберипорт. На перекрестке, где главная дорога убегала от моря, огибая Иннсмут, я испугался, что мой водитель повернет на блеклую узкоколейку, ведущую к берегу – к этому проклятому городу. Но он этого не сделал, рванув мимо Роули и Ипсвича в родной Аркхем. Мы прибыли туда до полуночи и увидели, что окна старого дома Крауншильдов еще сияют. Дерби вышел из машины, рассыпаясь в благодарностях, а я, чувствуя странное облегчение, отправился домой. Поездка была кошмарной – еще ужаснее оттого, что я не мог объяснить свой страх, – но меня радовали слова Дерби, заявившего, что увидимся мы очень нескоро. V В последующие два месяца город кишел слухами. Люди говорили, что все чаще видели Дерби в новом энергичном состоянии, а Асенат почти никогда не могли застать даже ее малочисленные приятельницы. Мы с Эдвардом встретились лишь однажды и мимолетно. Он приехал на машине жены, споро возвращенной из мэнской глуши, и хотел забрать книги, которые давал мне почитать. Эдвард находился в своем новом состоянии и отделался от меня парой уклончивых любезностей. Было ясно, что в таком расположении духа ему не о чем со мной говорить. Я заметил, что он даже не воспользовался старым сигналом – тремя и двумя звонками в дверь. Как и тем вечером в машине, меня охватил смутный, кромешный ужас, который я не мог объяснить, и его быстрый уход принес мне несказанное облегчение. В середине сентября Дерби на неделю уехал, и некоторые из декадентов Мискатоника со знанием дела говорили о его намерениях, намекая на встречу со знаменитым оккультистом, не так давно изгнанным из Англии и теперь обитавшем в Нью-Йорке. Что до меня, я никак не мог выкинуть из головы ту мэнскую поездку. Метаморфоза, свидетелем которой мне довелось стать, глубоко потрясла меня, и я снова и снова пытался осмыслить ее и ужас, который она поселила в моем сердце. Но самые странные слухи касались рыданий в старом доме Крауншильдов. Плакала женщина, и люди помоложе думали, что голос принадлежит Асенат. Его слышали изредка, и иногда он обрывался, словно плачущей затыкали рот. Поговаривали о том, что нужно провести расследование, но эта необходимость отпала, когда Асенат вышла на прогулку и тепло побеседовала со знакомыми, извиняясь за частое отсутствие и время от времени упоминая о нервном срыве и истериках подруги из Бостона. Ее гостью так никто и не увидел, но появление Асенат свело разговоры на нет. А затем кто-то подлил масла в огонь, пустив слух, что пару раз в доме плакал мужчина. Как-то вечером в середине октября я услышал знакомые три и два звонка в дверь. Открыв, я увидел на крыльце Эдварда и сразу же понял, что это он – прежний, которого я не видел со дня лихорадочного бреда по дороге из Чесункука. Лицо моего друга подергивалось: эмоции – страх и ликование – попеременно отражались в его чертах. Когда я закрыл за ним дверь, он опасливо оглянулся. Нетвердым шагом Эдвард проследовал за мной в кабинет и попросил виски, чтобы успокоить нервы. Я не спешил с вопросами, но ждал, пока он сам начнет говорить. Наконец он выдавил несколько слов: – Асенат ушла, Дэн. Мы много говорили этой ночью, когда слуги были в отлучке, и я заставил ее пообещать, что она больше не станет меня мучить. Конечно, пришлось прибегнуть к неким защитным ритуалам, о которых я тебе не рассказывал. Она, конечно, подчинилась, но и вспылила ужасно. Собрала вещи и отправилась в Нью-Йорк – вышла из дома как раз, чтобы успеть на бостонский поезд в 8:20. Думаю, люди будут болтать, но ничего с этим не поделаешь. Не стоит говорить о разногласиях, просто скажем, что она уехала ради долгого исследования. Наверное, она найдет пристанище у своих ужасных сектантов. Надеюсь, поедет на запад и разведется со мной – в любом случае я заставил ее пообещать держаться подальше и оставить меня в покое. Это было ужасно, Дэн, она крала мое тело, выпихивала меня из него, превращала в пленника. Я затих – сделал вид, что смирился с этим, – но оставался настороже. Я мог планировать, требовалась лишь осторожность, ведь она не читала мои мысли – ни буквально, ни в деталях. Ей было известно о моем желании взбунтоваться, но она думала, мне не хватит сил. Я и не рассчитывал взять верх, и все же пара заклинаний сработала. Дерби оглянулся и отхлебнул виски. – Я рассчитал этих проклятых слуг утром, когда они вернулись. Им это не понравилось, они стали задавать вопросы, но наконец ушли. Эти люди с ней заодно – жители Иннсмута, преданные Асенат, как душа плоти. Надеюсь, что они оставят меня в покое. Мне не понравился их смех, когда они уходили. Нужно нанять старых отцовских слуг, вернуть их всех, если удастся. Теперь я перееду в родной дом. Думаю, ты полагаешь, что я сошел с ума, Дэн, но в истории Аркхема можно найти намеки на вещи, о которых мы говорили, и на то, что я собираюсь тебе рассказать. Ты тоже видел один из обменов – в машине, после того как я говорил об Асенат, когда мы возвращались из Мэна. Она дотянулась до меня – выкинула из тела. Помню только, как пытался рассказать тебе, что за дьявол скрывается в ней. Затем она добралась до меня, и через секунду я оказался в доме – в библиотеке, где проклятые слуги держали меня под замком, – в теле этой ведьмы… она даже не человек… Знаешь, это ведь с ней ты возвращался домой… с волком в овечьей шкуре… Ты ведь должен был почувствовать разницу! Я содрогнулся, когда Дерби умолк. Конечно, я почувствовал, но мог ли принять столь дикое объяснение? Мой обезумевший гость продолжал: – Я должен был спастись – должен был, Дэн! Она забрала бы мое тело в канун Дня Всех Святых. Они устроили бы шабаш за Чесункуком, и жертва закрепила бы переход. Она бы подчинила меня… стала бы мной, а я – ею… навсегда… навеки… Мое тело принадлежало бы Асенат… Она бы стала мужчиной, настоящим человеком, как и хотела… полагаю, ей бы пришлось убрать меня с дороги – убить свое прежнее тело со мной внутри, как она, черт побери, уже делала… она, он или эта тварь… – Лицо Эдварда страшно исказилось, он буквально приник ко мне и прошептал: – Ты должен понять, на что я намекал тогда – в машине: это вовсе не Асенат, а сам старик Эфраим. Я начал подозревать подмену полтора года назад, но теперь знаю точно. Понял, увидев ее почерк. Она изредка делала заметки, когда думала, что никто не смотрит, точно такие, как в рукописях отца, повторяла каждую завитушку. А иногда говорила вещи, которые никто, кроме старого Эфраима, сказать бы не смог. Он обменялся с ней телом, почувствовав приближение смерти. Она была единственным подходящим вариантом – умной, но достаточно слабовольной. Он отобрал ее тело так же, как почти получил мое, а затем отравил свое прежнее обиталище – с нею внутри! Разве ты не видел, как душа старого Эфраима адским пламенем горела в глазах этой ведьмы… и в моих, когда она мной управляла? Дерби шептал так быстро, что начал задыхаться и умолк, втягивая в себя воздух. Я ничего не сказал, и, когда он продолжил, его голос стал почти нормальным. Это, подумал я, случай для психиатрической лечебницы, но не мне его туда отправлять. Возможно, время и свобода от Асенат исцелят Эдварда. Я видел, что ему не захочется снова связываться с этой оккультной жутью. – Потом я расскажу тебе больше… а сейчас мне нужен долгий отдых. Я поведаю о запретных ужасах, в которые она меня посвятила, о вековых кошмарах, что и теперь благодаря нескольким чудовищным жрецам отравляют глушь. Некоторые люди знают о вселенной вещи, которые не следует открывать никому, и могут делать то, что другим не под силу. Я погряз в этом по уши, но теперь все закончилось. Сегодня я сожгу богомерзкий «Некрономикон», как спалил бы все остальные книги, будь я библиотекарем в Мискатонике. Но теперь она меня не достанет. Я должен выбраться из этого проклятого особняка как можно скорее и вернуться домой. Знаю, ты поможешь, если я попрошу. С этими чертовыми слугами… и вопросами насчет Асенат. Видишь ли, я не могу дать любопытным ее адрес. Существуют особые группы оккультистов… сектанты, что могут превратно понять наш разрыв… у некоторых из них просто кошмарные идеи и методы. Знаю, ты будешь на моей стороне, если что-то случится, даже если я расскажу тебе множество ужасных вещей… Я заставил Эдварда остаться и переночевать в одной из гостевых спален. Утром он немного успокоился. Мы обсудили некоторые приготовления для переезда в особняк Дерби, и я надеялся, что он разберется с ними, не тратя времени даром. Эдвард не заглянул ко мне вечером, но я часто видел его в тот месяц. О странных и неприятных вещах мы разговаривали как можно меньше, обсуждая ремонт в старом доме Дерби и путешествия, в которые Эдвард обещал отправиться летом со мною и моим сыном. Об Асенат мы почти не говорили, ибо я видел, что это чрезвычайно болезненная тема. Конечно, сплетен ходило множество, но странная жизнь в старом доме Крауншильдов всегда была овеяна слухами. Единственное, что мне не понравилось, – излишняя откровенность банкира Дерби в мискатоникском клубе. Он принялся говорить о чеках, которые Эдвард регулярно посылал Мозесу и Эбигейл Сарджентам и некой Юнис Бэбсон в Иннсмут. Все выглядело так, словно уродливые слуги получали от него деньги за молчание, но он никогда не говорил со мною об этом. Я мечтал о лете – времени, когда сын приедет на каникулы из Гарварда и мы увезем Эдварда в Европу. Но вскоре мне стало ясно, что он поправляется далеко не так быстро, как я надеялся. В восторге, временами охватывавшем его, было что-то истерическое, а приступы страха и печали сделались слишком частыми. Фамильный особняк Дерби отремонтировали к декабрю, и все же Эдвард постоянно откладывал переезд. Он ненавидел дом Крауншильдов и боялся его, но был странным образом им околдован. У него никак не получалось упаковать вещи, и он всячески откладывал решительные действия. Когда я указал на это, мой друг пришел в ужас. Дворецкий его отца, возвратившийся с прежними слугами, однажды сказал мне, что в блужданиях Эдварда по дому Крауншильдов и особенно в частых визитах в подвал есть что-то странное и болезненное. Я поинтересовался, не присылала ли Асенат каких-нибудь мерзких писем, но он ответил, что поч ты от нее не было.