Карл мгновение смотрел на нее. Потом поднялся. Да-ника мгновенно села. – Извини, – прошептал Карл. Он поднял Леона из колыбели и осторожно приложил обратно к маминой груди. – Я же не хотел… Мне просто хотелось… Извини. Даника молча приняла своего плачущего ребенка. Карл развернулся, поднырнул головой под дверной косяк и вернулся на кухню. – Что за чертовщина, – шептал он сам себе, садясь обратно за стол. – Ты идиот, Карл. Ты идиот. В спальне его сын успокоился. Скоро до него донесся смех жены. Карл резко проснулся оттого, что кто-то дотронулся до его лба. Это была Даника. Она стояла перед ним в темноте в одной сорочке. – Он спит, – прошептала она. – Пойдем в гостиную? Если тихо, можно попробовать. Карл сидел, почти сполз с кухонного стула. Теперь он выпрямился и недоуменно посмотрел на нее. – Сейчас? – прошептал он. В горле у него пересохло. – Да, сейчас. Он не понял, было это ради него или ради нее самой, но он сделал то, о чем она попросила. Она не кричала, но это чтобы не разбудить ребенка. Ферма и загадки Работы у Даники на ферме Карлу хватало. Следить надо было не только за скотом и посевами. Еще надо было ремонтировать постройки. Ферма была старая, здания потрепаны временем, местами на грани разрушения. У нее не было ни сил, ни времени заниматься ими, но с помощью Карла все должно было получиться. Он делал все, о чем она просила, этого она не могла отрицать. Во многих смыслах он стал воплощением готовности помочь. Всегда имелось в виду, что братья Даники должны восстановить постройки на ферме, но этому плану не суждено было сбыться, поскольку ни Йован, ни Стефан не вернулись из своих заморских странствий. Стефан был старшим и должен был бы унаследовать ферму, но Даника считала, что она, безусловно, заслужила право владения, ведь именно она много лет тянула на себе и хозяйство, и родителей. К тому же она теперь замужем, переезжать ей не подобает. Она и не рассчитывала снова увидеть братьев. Разве что сестру Таяну, но для нее путь домой был окутан стыдом. Вероятно, она боялась, что ее легенда раскрыта, и едва ли она хотела возвращаться, если был хоть малейший риск, что дома ее уже заклеймили как продажную женщину. На самом деле Таяна могла смело возвращаться домой, потому что Даника ни словом не обмолвилась никому о роде ее занятий. Сестры никогда не были особенно близки, у них было мало общего. Тем не менее при необходимости Даника готова была защищать Таяну до последнего. Они же сестры. Но на родительскую ферму Таяна могла не рассчитывать. Она теперь принадлежит Данике. Давным-давно их дед выстроил ферму своими руками. Говорят, ничто не могло отбить у него тягу к перемещению, по крайней мере до почтенного возраста, когда его одолела несбиваемая лихорадка. Сразу за домом к востоку природа становилась грубее и переходила в горы. И где-то в дикой местности, среди стойких кустов, жесткой травы и маленьких скрюченных деревцов, карабкавшихся по холмам как сгорбленные тролли, пряталась межа, которая никого не интересовала. Главный дом был сложен из незыблемых валунов и стоял так же твердо, как и в день постройки. Но красная черепица с крыши пострадала от хода времени и от сильных ветров, носившихся по долине, оставляя за собой замешательство и разруху. Не меньше ветер любил приносить тучи, готовые разверзнуться над жаждущей влаги землей, чтобы потом милосердно угнать их обратно, словно испугавшись внезапной жестокости. Врезаясь в горы, он становился непредсказуемым, как биллиардный шар, закрученный какой-то неведомой силой. О раздолье ветра в долине ходило много рассказов, например, о двух крепких лесных работниках, на которых упали две огромные ненадежные ели. О девчушках, которых перенесло через горную гряду. И еще про быка, которого занесло в виноградник. Некоторые истории явно были правдивы, о достоверности других позаботилось время. Углом к дому, фасадом к югу располагался большой амбар, где в одном конце хранился урожай, а в другом – инструменты. Укромный угол с гамаком мог при желании стать домом для одного или парочки наемных работников. За прошедшие годы амбар бессистемно достраивали с разных сторон: столовая и небольшая постирочная были добавлены со стороны двора, большой курятник сзади, с выходом в поля. Напротив дома, по другую сторону полузаросшего двора, находился длинный хлев. Он, как и дом, был построен из светлого камня, по крайней мере в основном, но дед Даники использовал все, что смог найти, чтобы возвести здание. Поэтому в кладке стены можно было наткнуться на самые причудливые строительные материалы. На одном из фронтонов был, например, простой надгробный камень женщины по имени Светлана. Судя по надписи, она умерла в 1867 году и была «горячо любима сыном и всеми своими зверями». Никто не знал, кто это такая, но раз ее надгробие нашли в этой земле, видимо, она когда-то здесь жила, решил дед. На ферме жили, как правило, три рабочих лошади, пара коров, несколько коз, небольшая отара овец, баран и две-три свиньи, покрытые жесткой щетиной. Животные свободно ходили, где хотели, без привязи, мирно и дружно, внутри и снаружи. Такой распорядок, за редким исключением, отлично работал уже много лет, несмотря на видовые различия, наверное, потому что животные в своей более или менее жвачной общности давно признали, что ссориться в этом крошечном мирке – себе дороже. Таким образом хлев оставался островком безопасности десятилетие за десятилетием. Очевидно, дед Даники оказался прав в своем убеждении, что надгробный камень вкупе с прочими замурованными предметами смогут отгонять несчастия от дверей. То тут, то там из известкового раствора выглядывал крест. Где-то торчали покрытые железом деревянные башмаки, ржавая тяпка, старая лопата. Местами остались только углубления от предметов, потерянных в ходе времени. Забытые вещи, оставившие свой след в истории. Самым необычным был, без сомнения, большой церковный колокол, вмурованный в стену хлева с юго-восточного угла. Дед Даники нашел его в зарослях чуть выше по склону горы в одно из своих многочисленных странствий. Хотя вероятность встретить в тех краях другого человека была такой же большой, как и вероятность найти церковный колокол, застенчивость гнала его в дикую местность, когда ему хотелось походить на природе. А там стоял колокол и светился в окружении белых цветов. Деду очень повезло натолкнуться на группу голодных македонцев, шедших домой, те помогли оттащить колокол на ферму в целости и сохранности, а в качестве оплаты попросили всего лишь сытный обед. Никто не знал, откуда взялся колокол, но уже то, как он представился деду Даники в окружении белого ясенца, накладывало на колокол отпечаток волшебства. Разрешают ли инстанции, более приземленные, использовать церковный колокол неизвестного происхождения при закладке стены хлева, деду Даники не пришло в голову спрашивать. На всякий случай дед поместил колокол с того угла хлева, где меньше была вероятность, что его кто-нибудь увидит. Кто-нибудь, кроме Господа нашего, конечно, но дед полагал, что Он не против. В конце концов, это же Он поместил колокол в те дебри и позаботился, чтобы у деда в тот день расстроился живот. Для Даники хлев был церковью в большей степени, чем настоящая церковь. Ребенком она иногда опускалась на колени перед камнем горячо любимой Светланы и молила мать, сына и всех их зверей о помощи и прощении. Впрочем, с переменным успехом. Ее так и не увез с собой цыганский табор, и орлиные крылья у нее не выросли, так что она не смогла взлететь и посмотреть, что находится по другую сторону гор. Отец рассказывал, что там другие долины, другие горы и местами такие огромные равнины, что даже гор на горизонте не различить, только небо. Он сам так далеко никогда не бывал, но слышал рассказы. Равнины. На одной из них, на севере, есть поля тюльпанов всех цветов, говорил он. Даника пыталась представить себе волны цветущих полей. Но первым делом надо было представить себе равнину настолько широкую, что не видно гор. Мир без границ. Небо настолько огромное, что опускается прямо до земли. От таких мыслей у нее кружилась голова, как если смотреть на звезды и пытаться считать. – Тебе никогда не хотелось посмотреть на поле тюльпанов? – спросила она тогда отца. – Нет, – ответил он. – У нас же растут в горах дикие тюльпаны. Зачем тратить много дней на дорогу, чтобы посмотреть, как они растут где-то еще? – А на людей, которые живут в других местах? На них тебе не хотелось посмотреть? – спросила Даника. – Все люди похожи. У кого-то волосы темнее, у кого-то нос больше. Далеко на востоке живут люди с маленькими носами, ты об этом знала? – А тебе не хочется увидеть их маленькие носы? – Видел я одного китайца. Там их, говорят, больше. Но зачем мне их смотреть, если одного я уже видел? Он, кстати, считал, что у меня очень большой нос, и сравнил его с той картошкой, что я пытался ему продать. – Тебя это так расстроило? – Наоборот! Кого может расстроить сходство с моей картошкой! Отец Даники почесал маленький бурый прыщ на носу. Глаза у него блестели. Они были такими же темными, как и волосы. – Хотела бы я посмотреть, что там по другую сторону гор, – мечтательно произнесла Даника. – И встретить совершенно новых людей. Других. Ее отец наморщился при этих словах, глядя на картофель. – Оставайся здесь, девочка моя, и ты встретишь много людей. Кто-то проезжает через долину, кто-то остается здесь жить. И подумай: отчего они едут? Подумай! Ты нигде не станешь счастливее, чем здесь, у себя дома, это я тебе обещаю. Нет смысла уезжать оттуда, где тебе хорошо. А то можно все потерять. – Но откуда ты это знаешь, если сам никуда не ездил? – Ты тут не наглей. Когда отец так говорил, разговор обычно заканчивался, иначе ей грозила оплеуха. Она никогда не плакала. Один раз только была на грани этого, когда отец действительно сильно ее ударил. Даника тогда сказала, что на вкус их картошка ничем не отличается от прочей. Этого ей говорить не следовало. Но она сдержалась и слез не показала. Напротив, заметила, что у отца сделались мокрые глаза. Даника так и не узнала, была причина в том, что он ее ударил, или его так сильно обидели слова про картошку. Матери тоже не удавалось довести Данику до слез, а она не стеснялась иногда поднять руку. С детства Да-ника помнила мать молчаливой. Она старалась остаться одна при малейшей возможности. Стефан и Йован однажды рассказали Данике, что их мать такая, какая она есть, потому что у нее холод в теле. В крови. Бабушка была родом откуда-то с севера, из ледяной страны, жители которой всегда дрожат от холода, пребывают в плохом настроении и стучат зубами. Это точно не страна тюльпанов, подумалось Данике. Говорили, что бабушка была красавицей, когда впервые встретила дедушку, и что он почитал ее как королеву. Из их пяти дочерей только мать Даники унаследовала ее золотые волосы, зеленые глаза и светлую кожу. И Даника единственная из ее детей взяла цвета матери. У остальных были темные глаза отца и почти черные волосы, у Таяны даже был его нос с горбинкой. Стефан сказал еще, что только Даника унаследовала этот внутренний холод родни с материнской линии. Поэтому ей важно следить за собой, чтобы не сгорбиться в старости. С возрастом ее тело начнет скукоживаться вокруг холода, живущего внутри, и она начнет кутаться в теплые вещи даже в жаркую погоду, говорил он. Даника в это не верила, пока не заметила, что ее мама стала съеживаться. Поначалу это почти не было заметно, но Даника видела. Еще она заметила, что мама стала все время носить шерстяные платки, а на волосы было все печальнее смотреть, они выцветали, спрятанные круглые сутки под платками. Волосы вяли, когда не получали ни света, ни дождя, думала Даника. Как трава. Это осознание заставило Данику с малых лет выпячивать грудь и выпрямлять спину. Она распускала волосы и отказывалась носить платки. Она должна была доказать, что ее место в тепле, что ей не холодно. – Я цыганка, – сказала она однажды, когда они прошли мимо табора на обочине. Одна из женщин пела, кормя младенца. Другие улыбнулись и помахали Да-нике, наверное, потому что она завороженно их разглядывала. Братья громко расхохотались ее заявлению. Даже обычно молчаливая Таяна засмеялась. – Ты – цыганка? – хохотал Стефан. – Посмотри на себя! Ты правда думаешь, что похожа на них? С твоими волосами, глазами, светлой кожей? – Ну и что? Я светлая цыганка! – сказала Даника и горделиво подняла голову. У них нет права решать, кем ей быть. Ей еще долго припоминали ее слова. Не Йован, у того всегда голова была полна задумок и идей, и они занимали его гораздо сильнее, чем возможность подразнить Данику. Стефан же, самый старший и сильный, был настроен враждебно, потому что больше ему было нечем заняться. Он изо всех сил пытался вывести Данику из себя, но всегда тщетно. Зато ей удавалось иногда довести брата до слез, особенно когда она его била. Говорили, Даника была сильнее старшего брата не только духовно, но и физически. Ему тяжело давалось это признание, и иногда он все силы бросал на то, чтобы унизить сестру. Но Даника не плакала. Бывало, братьям казалось, что она единственная из них не способна плакать из-за холода, живущего у нее внутри. Даника умела плакать, но не от боли. Когда она вставала раньше всех и прокрадывалась босиком за уборную, ощущая влажную от росы траву между пальцами ног, чтобы поприветствовать солнце, выползавшее из-за гор, она могла иногда проронить слезу. Ей приходилось остужать лицо в траве, перед тем как она могла показаться другим на глаза. На нее так действовало не солнце. Из темноты проступали краски. Появлялся свет. Тепло. Природа просыпалась. Она странным образом чувствовала себя благословленной, когда первые лучи пробивались через расщелину в горах и падали на угол хлева. Даника задумывалась, само ли солнце решило, что так будет, или Бог приказал. Она не была уверена, кто из них главнее. Ей казалось, что она становится свидетелем чуда, что горы отступали в сторону, давая дорогу свету. И по неизвестной причине целью был их колокол. Ту часть колокола, которая была обращена внутрь хлева, лучи солнца никогда не касались. Впрочем, ее облюбовали поколения шустрых ласточек, так что бронза почти полностью скрылась под потеками грязи. Зато наружная сторона сияла. Она ничуть не потускнела от многолетней непогоды и сильных ветров. Даника была всегда уверена, что ее отец полирует внешнюю часть колокола, хотя никогда не видела его за этим занятием. Когда он умер, а колокол все так же блестел ярче, чем можно было ожидать, она с некоторым удивлением решила, что это дело рук матери. После смерти матери церковный колокол так и продолжил удивительно сиять, и Даника прекратила искать объяснение. Она придерживалась той точки зрения, что не все можно объяснить. В ее практичной картине мира был отведен уголок для необъяснимого. Для мечты. Колокол был удивителен не только своим блеском. Когда дождь лил с востока, внутри него раздавалась приглушенная песня. Легкие капли падали со смеющегося голубого неба и создавали песню в тон: легкую, светлую, радостную. Тяжелые же капли выбивали в бронзе глубокую печальную мелодию в самой глубине колокола, которая продолжала звучать и тогда, когда дождь заканчивался. Словно внутри что-то жило. И умирало.