Карл с удовольствием общался с ним, ведь у того всегда была при себе потрясающая сливовица, которой он охотно угощал Карла, – остальные не хотели с ним пить. Зато зрители с ума сходили от его выступления. Они смеялись, вопили, и болгарин загребал деньги лопатой. – Ты не захочешь перенять у меня дело? – спросил он однажды Карла. Он говорил ломано, и голос был чуть тоньше, чем можно было ожидать, глядя на него. – Повозку делали на заказ, можешь забрать. Но пару лошадей, чтобы ее тянуть, раздобудь сам. Я без своих не справлюсь. – А сам что? – спросил Карл. Его сбило с толку предложение болгарина. – Я уже достаточно долго странствую, пришла пора найти себе маленький домик и, может, даже женщину. Возможно, уеду из страны. На родину. – Он затянулся сигарой. – Я был бы очень благодарен, если бы ты согласился. – А цена? – спросил Карл. – Что ты ожидаешь от меня получить? – Ох уж эта цена. – Болгарин почесал шею. – Знаешь что, не думай о цене. Ты уже оплатил все своим общением. Другие люди не хотят общаться с типом вроде меня. Ты не такой, как они. Ты другой. И у тебя есть необходимые рост и сила. Карл кивнул. Удивительным образом его привлекало предложение, хотя он отлично знал, что так не пойдет. Он не мог. У него Даника и ферма. И Леон. Болгарин заметил его сомнения и похлопал по плечу. – Слушай, иди поразмысли. Найдешь меня внизу у реки. Там, где винная тропа подходит к прогалине среди деревьев. Приходи. Я пробуду там еще месяц, но не дольше. Карл снова кивнул. Он чувствовал себя связанным по рукам и ногам, чертовски крепко, и от этого ему становилось так стыдно, что он не знал, что сказать. Мужчина не должен быть ничем связан. Точно не женщиной. Из всех мужчин, что Карл встречал за свою жизнь, болгарин был первым, кто – почти – мог сравняться с ним по телосложению. Он выглядел внушительно с пышными усами и блестящей темной кожей, с широким торсом и мускулистыми руками, покрытыми густыми, как шерсть, черными волосами. Да, болгарин был похож на Карла, и одновременно напоминал, как сильно Карл отдалился от самого себя. Появилось неприятное ощущение, что его превзошли в мужественности. Прежде всего потому, что он не мог просто взять и сделать что захочется. Быть самому себе хозяином. Самим собой. – Карл, друг мой. Ты, как и я, отлично знаешь, что ты бы отлично с этим справился. – Болгарин подмигнул и сделал глоток. – Я подумаю, – сказал Карл и взял бутылку. В тот день он оставался на ярмарке до темноты. Посидев с болгарином, он еще бесцельно побродил между обозами. Он не мог справиться с беспокойством. Когда он наконец доехал до дома и принялся распрягать лошадей, понял, что пьянее обычного. Темнота была тяжелой, фермерский двор слишком тесным, а строения сжимались кольцом и запирали его внутри. В кухонном окне виднелся силуэт Даники. Карл ощутил себя потерянным. О темноте Как вы, вороны, относитесь к темноте? Я не знаю, куда ты деваешься ночью. Может, летаешь в высоте и сливаешься с небом. У меня с темнотой все сложно. С одной стороны, я люблю ее. Люблю уханье совы, люблю, когда очертания расплываются, углы сглаживаются. Предметы наплывают друг на друга. Ночь становится мягкой. Тебе так не кажется? Но мне не нравится оставаться ночью одному. Странная мысль – человек ведь никогда не остается один. Всегда поблизости есть животные. Если не лиса или олень, то хотя бы мышка или жаба. Или жук. Кто-нибудь всегда возится рядом, если хорошо прислушаться. Так что один ты никогда не бываешь. Но я бы предпочел слышать Мирко. Слышать, что это он дышит рядом со мной, а не какая-нибудь жаба. Сейчас не страшно, что его нет, ведь ты со мной, и еще светло. Но когда солнце сядет, лучше, чтобы Мирко был поблизости. Сам не знаю, зачем. Я знаю только, что очень давно в последний раз оставался один в темноте. Я тогда был не такой большой, как теперь. Тогда у меня была собственная комната. Представляешь, собственная комната! Я плохо помню то время, но иногда вспоминаю комод, полный удивительных вещиц. И стул, который скрипел, когда я на него забирался. И животных. Там были зверюшки, которых мне можно было трогать. Мягкие зверюшки. Кажется, мышки. Наверное, я был самым счастливым ребенком в долине. Но в темноте все же было что-то, что мне не нравилось. Я очень надеюсь, что Мирко придет раньше, чем наступит ночь, чтобы укрыть меня одеялом, как он обычно это делает. И еще он должен попросить меня замолчать и потерпеть с моей ерундой, чтобы он смог отдохнуть. – Спи спокойно, Додо. Сладких снов, – говорит. Потом он садится покурить и наконец укладывается спать. Всегда спит, спустив шапку на лоб, и почти не издает звуков. Мне приходится вслушиваться изо всех сил, чтобы расслышать его дыхание, но если он выпьет хоть каплю, то начинает звучать как жаба. А если он выпьет чуть больше, чем нужно – что бывает редко, – то шумит по-кабаньи. Мне тогда бывает трудно уснуть, но это не страшно. Главное, что он рядом. В шапке, и его слышно. Я сам не пью самогон. Он слишком крепкий. Не понимаю, зачем нужны такие крепкие напитки. Как ты думаешь, жабы умеют думать? Мирко говорил, что у того врача, от которого мне достался свитер, был настоящий горловой мешок под подбородком. Мне тоже такой нужен – а то что я тут сижу и квакаю? Или клюв. Большой толстый клюв. Собственная комната Они пытались уложить Леона в гостиной, в кроватке с решеткой, но ничего не вышло. Проспав несколько часов, он устраивал ад. Когда мальчику много раз подряд удалось перебраться через высокий бортик, Карл соорудил тяжелую крышку. Ее Леон поднял в первую же ночь, и она с грохотом слетела на пол. Они поставили замок, но сын принялся так сильно трясти прутья решетки, что они сломались. Чтобы удержать его внутри, нужно было что-то посерьезнее. Даника долго терпела, когда просыпалась от того, что Леон обнимал в темноте ее голую ногу или стоял у края кровати и тянул ее за волосы. Он никогда не мешал Карлу. Только ей. Карл спускался, только если они слишком сильно шумели. Обычно просто продолжал спать. Укладывать Леона в обычной кровати тоже не получалось. Он все равно приходил в спальню и настойчиво забирался к маме. «Уйди! Нет, Леон, нет!» – бормотала она сквозь сон. Закрытую дверь он всегда открывал, в крайнем случае стучал в нее бешено, пока его не выпускали. Или впускали. Так больше нельзя. Ослиный закуток с каменными стенами летом оставался достаточно прохладным, а зимой тепло от скотины отгоняло холод. Если поставить кровать вплотную к длинной стене, примыкающей к хлеву, Леону будет комфортно. Даника не желала сыну зла, она просто хотела держать его на расстоянии. Хотела поспать в покое. Хотела тишины. Однажды вечером, когда он особенно сильно сжал ее руку, ее терпение лопнуло, и она решилась. Вынесла из ослиного закутка прялку, чесалку, ящик шерсти, все свои инструменты и прибралась в комнатушке. Она принесла туда немного мебели, чтобы стало похоже на настоящую комнату, если смотреть из угла с каменным корытом, в котором она промывала необработанную шерсть. Леона она привязала снаружи, пока приводила комнатку в порядок. Она разрешала ему выкапывать мышей, хоть он и сильно пачкался. Это занимало его, и он не слишком сильно дергал веревку. Узел на животе он бы, конечно, развязать не смог, но, вероятно, мог бы вытащить колышек из земли, если бы попытался. Быстро выглянув, она увидела, что он залез в тень за уборной. В ослином закутке было чудесно, это Даника знала, как никто другой. Ей будет не хватать комнатки для выделки шерсти, но она готова была пожертвовать свое святое место сыну. Она была уверена, что ему будет хорошо жить вместе с животными. Карла она посвятила в свой план, только когда он пришел ужинать. Леон лежал на кухонном полу и возился с ее платком. Она немного выпила. Больше Карла. – Карл, тебе надо сделать Леону кровать в шерстяной комнате. – В ослином закутке? – Да. Тогда я смогу его там запирать, когда не буду справляться. Карл перестал жевать картофель и посмотрел на нее, потом дожевал. – Разве ребенку в таком возрасте не стоит спать ближе к матери? – сказал он наконец. – Ему же только… четыре года… если я правильно помню. Не рановато? – Можешь так думать. Ты идешь к себе и храпишь, а я вожусь с ним. Я не против, чтобы он спал со мной. Проблема в том, что он не спит. – Какая ты нежная, – невесело усмехнулся Карл. Он отлично знал, что уж нежной его жена точно не была, а Леон был невыносим. Еще одна причина, по которой он сбежал. Даника с укором посмотрела на него и покачала головой. Голос у нее чуть изменился. – Мне казалось, это даст нам возможность… – Я сделаю завтра. Так все и получилось. В отличие от большинства других соседских детей, у Леона появилась собственная комната с кроватью, столом и комодом. И еще с тяжелым замком на двери, который запирался снаружи. Так было легче. И безопаснее, в том числе для Леона. В природе Леон, если бы он был животным, либо стал бы царем зверей, либо был изгнан из стаи, думала Да-ника в самые трезвые моменты. Сила могла сделать его непобедимым, но злость стала его ахиллесовой пятой. Самым уязвимым местом. Все же совсем прогонять первенца она не собиралась. Как бы тяжело с ним ни было, она не могла расстаться со своим единственным сыном, как предлагал Йован. Раз уж ее тело не стало избавляться от ребенка в свое время, у нее не было права делать это теперь. Тем не менее ей иногда снилось, как она душит Леона, а потом она просыпалась с необъяснимой легкостью в теле, исчезавшей, когда действительность и совесть набрасывались на нее. Нельзя убить человека, думала она. Даже во сне. Каждый должен умирать своей смертью, когда приходит время. Даже дети умирают сами по себе. От чего-то. Правда, Данике трудно было представить, чтобы Леон мог от чего-нибудь погибнуть. Скорее все погибало у Леона в руках.