Как я уже писал раньше, меня поселили в прелестной большой комнате, из окна которой можно наблюдать за улицей. Жизнь в большом городе не перестает поражать. Здесь столько шума. Но к этому привыкаешь. А вот к езде на автомобиле я никогда полностью не привыкну, для меня он едет слишком быстро. Зато Йовану это очень нравится, и он непременно берет меня с собой всякий раз, как собирается в далекую поездку. Пребывание здесь и необходимость говорить на английском благотворно повлияли на мои скудные знания языка. Агата дает мне почитать свои романы, так что я тренируюсь и в чтении. Я это очень ценю еще и потому, что из романов я учусь не только английскому. Америка – невероятно огромная страна. С моего последнего письма мы с Йованом ездили в несколько дальних поездок, в том числе в другие штаты. Если выезжаешь из города, дорога кажется почти бесконечной. Я скучаю по нашей долине. Скучаю по нашим горам, диким цветам, маминой стряпне, видам, домашним запахам и вкусам. Здесь тоже много красивого и хорошего, но это не то же самое. В остальном же могу сказать, что дела с предприятием, о котором я писал в прошлом письме, идут благополучно. Тогда я еще не был уверен, потому что мне надо было научиться работе с таким количеством машин и прочих инструментов. Но сейчас я уже навострился изготовлять гипсовые манекены, или по меньшей мере помогать. Йован недавно сделал меня ответственным за глаза кукол. Глаза – это самое главное, говорит он. Я делаю, что могу, чтобы они казались настоящими, хотя они никогда не станут полностью реалистичными. Чего-то всегда будет не хватать. Есть еще одно занятие, к которому у меня обнаружился некоторый талант. Здесь все очень увлечены игрой в мяч, которую называют «бейсбол», и наш сосед – тренер юношеской сборной города. Он все время бегает с огромной кожаной перчаткой (да, одной) и маленьким мячиком, который надо ему кидать. И это взрослый мужчина! Когда я недавно это сделал, в смысле кинул ему мячик, он попросил меня кинуть еще раз, а потом еще много раз. Это было в парке неподалеку. Потом он настоял, чтобы я пошел с ним на тренировочное поле, чтобы испытать мои таланты там. Сама игра мне, честно говоря, ничего не говорит, я не особо хорошо ловлю или отбиваю этот мяч. Но, судя по всему, я от природы особенно хорошо кидаю этот маленький кожаный мячик, из-за которого весь сыр-бор. Сосед научил меня делать это строго определенным своеобразным способом, поднимая ногу и еще черт знает что. Это было не сложно, но он так обрадовался, увидев, как я это делаю, что принялся подпрыгивать в своей белой одежде. Я кидаю сильнее, чем многие именитые игроки, говорит он. Он называет меня «Карл Мейс», так звали одного из них. Он хочет, чтобы я играл в команде в роли «питчера», но я не уверен, что хочу этого. Мне гораздо приятнее играть в бочче с тобой, папа, хотя у меня это и не очень хорошо получается. Под конец я хочу еще сказать, что я думаю о вас каждый день и молюсь, чтобы ты, мама, вскорости поправилась. У меня, как я уже писал, все хорошо, но я очень по вам скучаю. Я буду рад вернуться домой через год, если будет на то воля Божья. Преданно ваш, Мирко * * * Дорогая Даника, Надеюсь, ты не сочтешь неуместным мое письмо тебе. В таком случае прошу у тебя прощения. Вместе с тем я хочу попросить тебя не рассказывать о письме моим родителям, если вы общаетесь. Не уверен, что они правильно поймут, почему я должен написать тебе. Правда в том, что скоро будет три года, как я в Америке, и ни дня не прошло, чтобы я не думал о тебе и Леоне. Я иногда пишу своим родителям и рассказываю, как здесь идут дела. Но я рассказываю не все. Я не пишу, как сильно тоскую по дому и как работа и жизнь здесь не приносят мне ни малейшей радости. Я изготавливаю манекены для твоего брата. Можешь представить себе что-либо более гнетущее, чем попытки создать достоверную жизнь в глазах искусственного человека? Йован хорошо мне платит и хорошо ко мне относится, но он далекий и с ним тяжело найти общий язык. Я не уверен, насколько мы близки. Как-то давно я попробовал спросить его про тебя и Леона, но он молча встал и вышел из комнаты. Больше я не решался спрашивать. Мне же, хотя и страшно, но очень хочется узнать, что произошло тогда, три года назад. Я не знаю, сочла ли ты мой отъезд с твоим братом в Америку блестящей идеей, или ты бы хотела, чтобы я остался. Все произошло так внезапно и выглядело очень странно. Мы совершенно об этом не поговорили. Я бы хотел хотя бы иметь возможность с тобой попрощаться. Что-то подсказывает мне, что это идея Йована и что к такому решению он пришел против твоей воли, но, может быть, это только я себе придумываю (или надеюсь). С учетом всех обстоятельств очень странно оказаться здесь с твоим братом и не знать, как живете вы с Леоном. Я надеюсь, ты знаешь, что решение об отъезде принимал не я. Я бы с радостью остался дома и все так же помогал у вас на ферме. Но родители решили иначе. Они посчитали, так лучше. Что касается твоей американской невестки, она, к сожалению, сильно изменилась за эти три года. Если раньше она была удивительно общительная и дружелюбная, то теперь превратилась в свою противоположность. С ней почти невозможно поговорить, она стала враждебно относиться к людям. В последнее время она проводит дни, просиживая у окна на улицу с суровым видом, оттопыривая тот палец, который Леон ей сломал. Прохожие обычно останавливаются и смотрят на нее. Кто-то смеется, большинство злятся. Йован очень обеспокоен. В основном из-за того, что люди подумают, что Агата – неудавшийся манекен, и это плохо скажется на его предприятии. Он пытается заставить ее пересесть, но Агата давно уже перестала его слушаться. Я надеюсь, что у вас с Леоном все хорошо. Хотел бы я узнать, насколько большим и сильным он вырос. Можно сказать, что в силе Леона его главная слабость, по крайней мере, пока он не научится ею управлять. Но как только он научится этому – а, вероятно, он уже научился, – я уверен, что его сила пойдет ему на пользу. В целом у Леона есть так много качеств кроме его силы. Я часто вспоминаю его веселый нрав, несгибаемость, восхищение всем живым. Его невозможно не любить! Когда я когда-то сказал тебе, что почти что чувствую себя его отцом, я не лукавил. От этого еще тяжелее сейчас быть вдалеке от вас. Наверное, мне не стоит все это тебе писать, Да-ника, но я так часто о вас думаю. Я сижу тут и чувствую себя одиноким, и представляю себе, как вы с Леоном в хлеву слушаете пение колокола, пока снаружи идет дождь. Надеюсь, Карл вас не обижает. Меня особенно сильно мучила одна вещь, и я должен об этом написать сейчас, пока смелость мне не изменила. Ты наверняка знаешь от моих родителей, что это я взял тогда твой медальон. Я увидел, как ты уронила его в солому, но промолчал; даже когда ты потом спросила меня, не видел ли я его. Я потом не раз в этом раскаивался. Поверь мне, я не собирался его красть. Я бы вернул его тебе, но мне так приятно было смотреть на твою фотографию и фотографию Леона, что очень тяжело было с ним расстаться. Отец пообещал вернуть его тебе. Я искренне надеюсь, что ты меня простишь. Еще я надеюсь, что ты сможешь поверить в то, что я стал старше и умнее. Три года – это, кажется, не так и много, но могу заверить тебя, что время здесь тянется вечно. Я пришел в отчаяние, когда Йован продлил мое пребывание здесь еще на год. Но я бы предал своих родителей, если бы отправился домой раньше срока, раз уж я пообещал им выдержать. Об Америке я не могу рассказать иного, кроме того, что это красивая страна, неоглядная, притягивающая и непонятная. В большом городе много шума и тесноты, они почти что душат. Зато за городом простираются долины и тишина, от которых перехватывает дыхание. Здесь поля тянутся до самого неба на горизонте. Можешь себе такое представить? Самое красивое – это дикая природа. Недавно я видел медведицу с четырьмя медвежатами, они переходили дорогу, и это напомнило мне мою маму. Удивительно, как животные могут быть похожи на нас, людей, – или наоборот? Иногда я гадаю, могут ли животные думать, и думают ли они о нас. Видят ли они в нас причудливых гигантов? Я бы не удивился. Дорогая Даника, надеюсь, что дорога между нашими фермами перекрыта не навсегда, а я скоро вернусь домой. Надеюсь, ты не сердишься, когда я пишу, что скучаю по Леону. И по тебе. Я никогда не забуду, что случилось тогда в хлеву. Это самое чудесное, что было в моей жизни. Твой преданный Мирко Почтальон Карл любовался цветами, разбросанными по ровным рядам зеленых растений как большие белые снежинки. Они уже увядали и готовы были засохнуть, это хороший знак. Теперь он точно знал, когда придет пора собирать урожай картофеля, растущего во тьме и ждущего, когда его найдут. С картофелем все будет хорошо. В отличие от Карла. У него все было ужасно. Карл обернулся, заслышав шум на дороге. К ним на дребезжащем велосипеде приближался почтальон. Он помахал рукой издалека, и Карл вышел к дороге и дождался, пока тот подъедет. У него над головой летел жаворонок и распевал во все горло. – Вам письмо! Из Америки, – весело сказал почтальон, слезая с велосипеда. – Ладно, – ответил Карл. – Я уже поехал было к соседям, думал, это им… от их младшего, знаете. А потом обнаружил, что вам. Не знаю, от кого, отправителя не указано. Он достал конверт из сумки и посмотрел на него. – Ну да, адресовано вашей супруге, – улыбнулся он. – Но я же могу рассчитывать, что вы ей передадите? Карлу нравился почтальон. Они как-то выпивали вместе в кабаке, это он хорошо помнил. И потом в канаве, но эти воспоминания были более расплывчаты. У него было море морщин, но только один зуб торчал во рту. В темных глазах горел огонек, словно он был вечно юным и сильным, хотя он, должно быть, был древним стариком. У Карла было ощущение, что он разного повидал у юных вдов и замужних женщин, сохранивших пыл. Он вдруг представил себе Данику вместе с почтальоном. Его единственный зуб рядом с ее щелью от зуба. Он быстро отбросил эту мысль. Почтальон забрался обратно на велосипед и достал сигарету из нагрудного кармана. Он предложил и Карлу, тот отказался. – Погодка, черт меня побери, жаркая в последнее время, – сказал он и оглядел картофельное поле. – Думаешь, выдержат, клубни-то? Карл кивнул. – Клубни вырастут, как им и положено. Это хороший, стойкий сорт. Почтальон посмотрел на отдаленную точку в небе. – Да, предсказателя погоды нам не хватает. Помнишь его? Хотя нет, это было до тебя. Его большой палец ноги рассказывал, когда пойдет дождь. Или ураган. Удобно было с этим пальцем. Карл слышал о том предсказателе, но сейчас он его интересовал меньше всего. Он думал о письме. – Впрочем, я тоже вполне могу предвидеть ураган, – продолжил почтальон. – Он случается ровно двадцать минут спустя, как я выйду из кабака с излишком спирта в крови. Знал бы ты, какой ураган ждет меня дома. – Его черные глаза сверкнули. Карл выдавил улыбку. Ему нравился этот человек, и ему хотелось еще как-нибудь пропустить с ним стаканчик. Но не сейчас. Сейчас у Карла не было места для хорошего настроения почтальона. Тем более он не имел ни малейшего желания угощать самогоном, припасенным в тени растения неподалеку. – Да тебе и самому это знакомо, с той-то прекрасной дамой, с которой ты делишь постель, – продолжил почтальон. – В смысле, ураган. У Даники всегда был порох в пороховницах. Он посмотрел Карлу прямо в глаза. – Ты же хорошо о ней заботишься? Будь я хоть чуть-чуть понастойчивее, я бы с ней попытал счастья. Обещаю. Едва сказав это, он запрокинул голову и искренне рассмеялся, широко открыв рот. Одинокий желтый зуб свисал с челюсти, как большая капля смолы. Карлу захотелось его ударить. Слова попали точно во что-то, уже некоторое время росшее у Карла внутри. Ощущение. Когда он возвращался домой с прогулок, Даника бывала не такая. Дымка. Запах. Запах чего-то, не имевшего отношения к нему или к ферме, возможно, другого мужчины. Карл ничего не говорил. У него не хватало слов назвать чувства, бушевавшие в нем, и он ни при каких обстоятельствах не хотел проявить свою неуверенность. Или подать ей хорошую идею, раз уж на то пошло. Между тем подозрения сжирали его. Иногда его могла охватить внезапная сильная злость, так что ему приходилось выходить на свежий воздух, чтобы остыть. В другие разы он вымещал злость на ней в постели. Он стал более жестоким, он и сам это заметил. И когда ей это нравилось, это лишь укрепляло его в подозрениях. Невинная душа запротестовала бы, думал он. Но Даника все принимала, даже когда он пересекал черту и хватал ее слишком сильно. Он не мог не сжимать ее груди. Впивался в них пальцами, а она, закусив губу, терпела боль. Ну почему она не могла быть такой, как при первой встрече, часто думал он. Он не узнавал ни свою жену, ни себя. Карл никогда не бил женщин, не испытывал ни малейшего желания это сделать. Он всегда считал это признаком слабости у мужчины. Но теперь он уже не был в себе так уверен. Желание побить Данику могло накатить так внезапно и с такой силой, что ему приходилось бороться, чтобы не последовать ему. Его это пугало. Но уже одно то, что она могла пробудить в нем такую ярость, злило его.