Одноклассники замерли. Ларин ни разу не споткнулся. Больше того, заику было не узнать, он перевоплотился полностью. Куда делся тихоня? Что сталось с вечным молчуном? После репетиции заикание к нему вернулось. Так и повелось – на сцене Клим говорил без запинки, вне сцены продолжал заикаться. Зато теперь у него была мечта и цель в жизни – лицедействовать, стать великим актёром, покорять сердца миллионов. С этой мечтой он пришёл в театральное училище. Там Клим и встретил заклятого друга. Два красавчика на курсе – Клим Ларин и Лев Амурский, брюнет и блондин, должны были подружиться. Только один из них всегда был главнее в этой дружбе. – Так-так. Лев, ты у нас будешь играть Ромео. Анечка, ты – Джульетта. Клим, ты – отец Ромео, – объявлял распределение ролей художественный руководитель в театральной мастерской. В каждой учебной постановке Амурскому доставалась главная роль, Ларину – роль второго плана. – Не переживай, дружище. Когда-нибудь настанет и твой звёздный час! – говаривал самодовольно герой-любовник. А сам при этом мерзко улыбался. Так и хотелось двинуть ему по пухлым губам, потом подбить глаз, чтобы прямо кровью налился, а синяк не проходил недели две, чтобы все съёмки в его долбанных сериалах остановились. Клим скрипел зубами, но продолжал улыбаться – надо уметь держать лицо. Тем более при Анечке. Эх, как же она хороша! Как смотрит сквозь полузакрытые веки. Как ходит медленно, плавно, грациозно. Как говорит тягуче, с приятной хрипотцой, аж сердце замирает. И вот опять. Опять! Амурскому дали главную роль в картине – герой, партизан, а он – лишь запасной аэродром, на который посадили самолёт из Москвы, когда он летел сюда на пробы. А ещё Анна. Перед вылетом они поссорились, и она такого ему наговорила. Однокурсница Анечка стала его женой, но он так и не стал её любовью. Она всегда любила и будет любить только Лёвушку. Вот так и сказала. Регина убрала руку от актёра и посмотрела на него другими глазами. Да, мотив есть: зависть и ревность, ревность и зависть – всё в нём перемешалось в одну гремучую смесь. Но мог ли он убить? Подкараулить соперника возле дома и всадить нож. И что он сейчас заливает водкой? Утерянную любовь жены или убийство заклятого друга? Эти размышления по дороге в архив прервал звонок. Регина достала мобильный и нахмурилась. – Да, Алёна, я тебя слушаю. – Региночка, ну, чем ты меня порадуешь? – спросила бывшая одноклассница. В голосе Новак было столько надежды и ожидания чуда, что Ростоцкая не знала, что ответить. – Солнце ярко светит. Уже радость. – Светит, да не для всех ярко, – с упрёком сказала Алёнка. – В нашем деле есть какое-то движение? – Какое-то?! Да ты что! Очень насыщенное движение… в нашем деле. Подозреваемых много… – Так что же Медвежонка моего не отпустили до сих пор? – возмутилась женщина. – Ты не даёшь мне договорить. Подозреваемых много, а прямых улик на них нет. Одни мотивы и смутные подозрения. Улика только у твоего Гаврильева. И веская такая, прямая улика. Понимаешь? Орудие убийства с отпечатками пальцев. – Ну как же так?! – Ещё и свидетель есть, – напомнила ей Регина. Возникла пауза. Алёнка вздохнула. Регина показалось, даже заплакала. – Ноги у него больные, понимаешь? Он в десантуре когда служил, прыгнул с парашютом неудачно, с тех пор болят. В тюрьме ему каждый день за год идёт. С такими-то ногами. – Допрыгался, значит. Кроме убийства, у него ещё соучастие в кражах. Помнишь? – Да, помню я, помню. Помоги ему. Умоляю тебя! – Подожди немного. Чувствую, что настоящий преступник у нас уже на крючке. Осталось только подсечь, – заверила одноклассницу Ростоцкая и нажала отбой. Олеся Травникова. Не уверен, не изменяй Архипов сидел за столом в своём кабинете и вертел в руках ручку. – Так. Что мы имеем? Подозреваемых батальон, а обвинение предъявить некому. Ну, во-первых, десантник-сантехник Гаврильев, которого, по-хорошему, надо уже выпускать. – Это ещё почему? С ножом же поймали. Свидетель есть, – удивился Берёзкин, присев на стул у стола. В руках он держал подстаканник, почерневший от времени, в стакане плескался кипяток с пакетиком чая. – Да не тянет он на убийцу. Так, шестёрка, наводчик, – сморщился от досады следователь. – Сестрица убитого? – спросил старший оперуполномоченный, размешивая в стакане сахар – две полных ложки. – Вот тут да. Тут может быть интересно. Тёмная лошадка – эта Лиза Амурская. С виду тихоня, серая мышь, но мы-то с тобой знаем, как из таких тихонь черти лезут. – А мне она нравится, – сказал Берёзкин, дуя на горячую жидкость в стакане. – Ещё одна дамочка нарисовалась. Не забывай, – напомнил Архипов, указывая ручкой в школьную фотографию. – Точно! Олеся Травникова, которая бывшая Волощук. Я же тебе не сказал ещё. Сообщение с угрозой было отправлено ею из деревни Тутаевка четыре дня назад. – Интересно, интересно. Что там делала школьная любовь Амурского? Кажется, нам пора её навестить. Собирайся, поехали, – сказал Архипов, вставая. Дверь квартиры по месту прописки Олеси Травниковой открыли не сразу. Только на пятый заход – Руслан уже убрал руку от кнопки звонка, собираясь уходить – в небольшую щель, передёрнутую цепочкой, выплыл опухший глаз. – Чё надо? – спросил басом бородач, обдавая служителей закона зрелым перегаром. – Слышь ты, дверь открой. Полиция, – сказал Берёзкин, распахнув в дверную щель удостоверение. Ногу старший оперуполномоченный водрузил между дверью и косяком. На всякий случай. Бородач подумал, подумал, и через минуту цепочка лязгнула, повисла, раскачиваясь, открывая полицейским проход в квартиру. Бородач предъявил паспорт. Перед ними стоял муж Олеси. Архипов осмотрел амбала. Парень стоял в грязных трениках и в мятой футболке, правая рука – в ссадинах, костяшки сбиты. – Где жена? – коротко спросил Берёзкин. – Нету, – также коротко ответил Травников, отворачиваясь. – А где она? – спросил Архипов. – А я откуда знаю?! – заорал бородач, но натолкнувшись на суровый взгляд Берёзкина, продолжил спокойнее. – Ушла она. Мы разводимся. Травников сник, опустив голову. – Когда ты её видел в последний раз? – упорствовал следователь. – Несколько дней назад. Олеся собрала вещи, сказала, что не любит и ушла. Трубку не берёт, – совсем как-то по-бабьи добавил бородач, неожиданно переходя с баса на фальцет. – Куда она ушла? – К этому актёришке. Чтоб он сдох! – опять заорал Травников. – К Амурскому? – уточнил Архипов. Брошенный муж кивнул, поджимая дрожащие губы. – А ты его видел? – Давно. – Что с рукой? – Подрался. – Уж не с актёром ли? У него лицо разбито, у тебя – рука, – спросил Архипов. – А сейчас Амурский лежит в морге. Зарезали парня. – В смысле?! – Поехали, дружок, с нами. Протрезвеешь, поговорим, – добавил Берёзкин, хватая бородача за руку. Пары часов Травникову хватило, чтобы прийти в себя. Регина зашла в допросную комнату, яркий свет от светильника под потолком резанул по глазам. Она зажмурилась, открыла глаза и посмотрела на задержанного. Брошенный муж, возможно отомстивший сопернику, сидел спокойно, отстранено смотрел в серую стену, сложив руки крест-накрест на груди. Руслан отодвинул стул для неё, Ростоцкая села напротив задержанного, Архипов – рядом с ней. – Расскажи, когда ты видел Льва Амурского последний раз, – медленно произнёс следователь, чётко выговаривая каждую букву. – Три дня назад, – ответил задержанный, не отрывая глаз от стены. – Где это было? – В квартире этого… убитого. – Хорошо. И что ты там делал? – всё также медленно, как для ребёнка или умалишенного, произнёс Руслан. – Ничего, – буркнул Травников.