— Он выстоял положенную неделю перед вратами нашей обители, взывая о помощи, без еды и лишь с дождевой водой в качестве питья. Дождь стал его другом с тех пор, и по сей день они неразлучны. Когда Эндрю страдал, не в силах проронить и слезинки в горе своём, дождь плакал вместо него. — Очень поэтично, — не удержалась я. — Но можно вас попросить чуть ближе к сути? Зачем именно Сонг пришёл к вам? Духовное наставничество? — Можно сказать и так, — покладисто склонил свою огромную чалму паренёк. — Он вошел в наш дом званым гостем, а стал учеником. Он задавал вопросы, ответы на которые нельзя Узнать, их нужно дать самому. Он желал Знания, которое было слишком большим для него. Губы на юном лице сжались в тонкую полосу и изогнулись скорбной дугой — что выглядело очень странно, в совокупности с закрытыми глазами и, в целом, спокойным, чуть ли не сонным выражением, застывшем на нём. Навевало мысли о каком-то трансе… например, наркотическом. — Ученик проводит тридцать два года в медитациях, сливаясь со вселенной и пытаясь объять разумом бытие. Только Знание бытия позволяет Узнать небытие, что так интересовало его, и узоры, в которые переплетаются жизнь и смерть при вращении Колеса. Именуемый Эндрю Сонгом был нетерпелив. Вместо того чтобы получить Знание, он украл его. Украв, он унес его в мир, не готовый к неподготовленному Знающему. В принципе, я готова была даже посочувствовать Сонгу — в плане нетерпеливости, как минимум, — поскольку эта странная речь порядком выводила из себя. Для истовой религиозности во мне было избыточно прагматизма, и сейчас меня не покидало ощущение, что эти двое просто закидывают меня словесной шелухой, искать среди которой крупицы смысла — та ещё задачка. Заигрывание с понятиями «смерти» и «жизни», пафосное и важное надувание щёк, реинкарнация… Глупо было воспринимать всё это всерьёз, но эти двое выглядели чертовски уверенными в этом своём «Знании». — А что именно он украл у вас? Какую-то реликвию, или что? — выцепила я из этой тирады более-менее понятную мне вещь — в конце концов, желание наказать вора и вернуть украденное вполне неплохой мотив для выслеживания и убийства. — Он скверно обошелся с украденным, применив одно, продав другое и оставив третье себе. Он скверно применил первое, чтобы замести следы. Бывшее одним, стало двумя, но ни одна из частей не может заменить целого. Он стал меньшим чем был, чтобы сбить нас со следа, но не преуспел, и вот я здесь. Лишь вторая его часть спряталась так, что её не найти — в неё он вложил то, что никогда не позволял нам увидеть. Нельзя Знать то, что никогда не видел. Голос говорившего внезапно изменился, став хрупким и надтреснутым, как старое стекло. Мир вокруг меня на секунду утратил чёткость, словно я на мгновение потеряла сознание, а когда снова пришла в себя — поняла, что говорить начал Чекванапутри, а мальчик оседает рядом с ним, словно марионетка с подрезанными ниточками. Мне было трудно двигаться, думать и ворочать языком, и отчего-то сейчас казалось, что всё происходящее — уместно и даже правильно. — Всё так. Теперь ты можешь понимать меня, и нам не нужен посредник. Старик улыбнулся мне и кивнул, и я внезапно отметила, что вижу его гораздо чётче. Не как монохромно-белую статую с размытым контуром, а яркую фигуру. Кажется, я даже различала мелкий чёрно-золотой узор, вьющийся по краю его одежд — сложных и многослойных. — П… продолжайте, пожалуйста, — выдавила я с трудом, даже не пытаясь записывать то, что мне говорили. — Часть украденного он продал нашим старым врагам, что не ценят Знание как способ постичь бытие, а лишь как диковинку, которую нужно добавить в коллекцию, — вместе с «вещественностью» старик получил и странную лёгкую живость движений — говоря о «диковинке» он шевельнул кистью, словно брал нечто невидимое из воздуха, а продолжая про коллекцию — «спрятал» это нечто в широкий рукав. — Что получил он за это — я не Знаю. Хранители преуспели в сокрытии себя от взгляда мироздания, что дает нам Знание. — И как же выглядит украденная вещь? — попыталась я вернуть беседу в более адекватное русло, но старик лишь одарил меня снисходительным взглядом. — Тебе не под силу вернуть украденное Знание, дитя. Однако, я Знаю, что ты сможешь воспрепятствовать Эндрю в его стремлении… Ибо хуже всего оказалась та часть, что он оставил себе, — в лице Учителя проступила суровость. — Та часть Эндрю Сонга, что я Знаю, желает непоправимого, желает повернуть ход Колеса вспять, вырвать утраченное из потоков времени. Он не готов, он не сумеет. Колесо в безопасности, но на себя и души тех несчастных, что он успеет осквернить, пытаясь, он навлечет вечное проклятье. — Вы… вы понимаете, о чём говорите? — хрипло и резко спросила я, предприняв ещё одну попытку встать, но лишь глубже закопавшись в подушки. Ощущение ватной слабости, сковывающей моё тело, и головокружения вызвало закономерное отторжение. Я дико хотела на воздух, убраться подальше из этого дымного вертепа — пускай даже на вонючие трущобы! К тому же, меня не отпускало ощущение, что проклятый старик просто водит меня за нос и тянет время. — Может кому-то вроде Сонга ваши россказни под опиатами и кажутся великим откровением, а как по мне — вы просто напускаете туману, для значительности, чтобы тянуть из своих несчастных последователей деньги. Ведь Сонг платил вам, не так ли? Я видела чек, — я едва ворочала языком и, к собственному ужасу — вялому и тупому, словно далёкое эхо настоящей эмоции, — не могла разъяриться достаточно, чтобы разорвать этот дурман. — Этот чек существовал только для того, чтобы ты смогла найти меня. Чтобы ты узнала имя и пришла. Пришла, чтобы Узнать о том, куда двигаться дальше — ибо именно тебе надлежит остановить Эндрю. Но ты так же нетерпелива, как он. Ты торопишь меня, думая, что время имеет значение. Это не так. Ничто не важно — даже дыхание, — в этот момент я отметила, что дым, окутывающий его лицо, не шевелится вовсе — ни когда он говорил, ни когда дышал. — Если бы ты понимала это как я, твой разум был бы менее затуманен, но туман позволяет тебе воспринимать меня. Так отсутствие Знания сменяется его присутствием. — Просто… скажите мне, где Сонг. Я найду его, верну украденное… — сонно потребовала я, понимая, что та отчётливость, с которой я видела Чекванапутри раньше, вновь сменяется неприятной дымкой. — Знание не значит всеведение, — наставительно заметил старик. — К несчастью, Эндрю Сонг хорошо это Знает. Он вошел в текущую воду, и не вышел с другой стороны. Последняя точка, где он был виден для Мироздания — там, где спят корабли, под мостом из скрипа и стона. Дальше его путь для меня Неведом. Голос индуса звучал всё глуше и глуше, словно отдаляясь. Веки мои отяжелели, и я почувствовала, как подбородок уткнулся в грудь, когда я уронила ставшую совершенно свинцовой голову. Мне нужно было что-то сделать… Обязательно, непременно, необходимо… * * * В уши ввинтился мерзкий дребезжащий звук, заставив меня вынырнуть из лёгкой полудрёмы, в которую я так неудачно погрузилась. Встрепенувшись, поняла, что звук исторгал звонок, на кнопку которого — оплавленную и смятую, словно детская жвачка, — я давила с такой силой, что, кажется, утопила её в паз насовсем. Откуда-то изнутри, следом за дребезжанием, раздался шум падающего тела, невнятный вскрик и грузный топот. Затем дверь распахнулась, и на пороге, в клубах мерзко воняющего гнилыми тряпками дыма возник жутко задрипанный мексиканец в рваной и потасканной жилетке, грязных штанах и нелепой тюбетейке с алой кисточкой. — Эй-эй, чего трезвонить, шма⁈ — на ломаном английском возмущённо закричал он, и я только сейчас поняла, что продолжаю давить на звонок. Правда, когда я отстранилась, мне пришлось стукнуть по кнопке кулаком, чтобы она отлипла и трезвон прекратился. В голове было… странно. Одновременно ясно и звонко, и в то же время меня не покидало ощущение, что я подверглась наркотическому воздействию — или, проще говоря, меня накурили. — Мне… — неуверенно начала было говорить я, но мексиканец бесцеремонно прервал меня: — Эй, ты или сюда, или туда вали, торчать нельзя! — он активно замахал руками, то ли прогоняя, то ли, напротив, призывая пройти внутрь. За его спиной я видела дико изгаженный коридор, освещённый одной тусклой лампочкой, но даже в этом скудном освещении в глаза бросалась копоть на стенах, пожелтевшие обои, грязный пол, на котором у дальней стены лежало стонущее тело в каких-то лохмотьях. Из глубины квартиры доносились жуткие болезненные стоны курильщиков опиума, потерявшихся в своих грёзах, и к общей какофонии примешивался резкий пряных запах дешёвого карри. Обычный шалман, коих здесь, в Клоптоне, по десятку на каждый дом. Словом, место ничем не напоминало то, куда я звонила… Я машинально опустила взгляд на часы. Пятнадцать-тридцать три. …минуту назад? Не может быть. Я потрясла рукой и прижала запястье к уху — часики бодро тикали, отсчитывая секунды. — Ничего не понимаю… Чекванапутри. Он здесь живёт? — спросила я у возмущённого мексиканца. — Я — Чекванапутри, — для наглядности он даже ткнул себя пальцем в тощую голую грудь, на которой проступали рёбра. Едва удержавшись от того, чтобы воскликнуть «чёрта с два!», я спросила совсем другое: — Который час? — Э? — непонимающе нахмурился мужик. — Сколько час? Пять! Пять доллар! — Нет, время. Сколько… который сейчас час, — я постучала себя по наручным часам. — А-а… половина четыре, — он брякнул не глядя — видимо, как раз перед тем, как я вторглась, сверялся с расписанием клиентов. — Ясно, — буркнула я в ответ, после чего развернулась и направилась по ступеням вниз. — Ну и пошла к бесам! — в сердцах донеслось мне в спину, после чего я услышала стук закрываемой двери. Я же, не заметив, как спустилась вниз, пришла в себя уже сидя в машине и с портсигаром в руках. Когда я его успела достать — не помнила. Но зато отчётливо, в подробностях каждой нелепо-возвышенной фразы, я помнила мой разговор с безумным старикашкой-индусом. Глава 7 «Последняя точка, где он был виден для Мироздания — там, где спят корабли, под мостом из скрипа и стона…» Отъезжать далеко я не стала — просто выехала за пределы Клоптона, добралась до стоянки ближайшего магазина и остановилась там. Мне нужно было «переварить» произошедшее и успокоить слегка подрагивающие руки. Во всяком случае, мне казалось, что они дрожали, но, когда я встала на пустующей парковке и взглянула на них — выяснилось, что тремора нет и в помине. Видимо, и это мне привиделось. Рассеянно чиркнув колёсиком зажигалки, я уставилась на язычок пламени, едва заметно колыхнувшийся от моего дыхания. Что это было? Помутнение разума или же наркотическое опьянение? Если первое — во что мне, разумеется, верить совсем не хотелось, — что тогда послужило его причиной? Переутомление? Сон наяву? Или, быть может, я действительно просто успела задремать, зажав дурацкую кнопку звонка… А если второе — то где и каким образом я успела подхватить достаточную дозу дурманящего вещества? Вонь, стоящая на лестничной площадке, конечно, содержала в себе элементы опиумного дыма, но этого явно было недостаточно, чтобы я хапнула такой «приход». К тому же, ни волосы, ни одежда не пропитались дымом, что было бы неизбежно, окажись я на самом деле в той комнате с подушками и странным стариком-индусом. Подушечки пальцев обожгло нагретым металлом, и я, дёрнувшись от неожиданности, рывком защёлкнула крышку зажигалки и бросила ту на соседнее сиденье, где уже лежал портсигар — пустой, как выяснилось недавно. Так что в магазин мне всё же надо будет зайти и купить сигарет… А что, если всё это — плод моего воображения? Пресловутая интуиция, из-за которой отец ещё в детстве прочил мне будущее «следака», настолько точно я умудрялась сделать выводы с минимумом предпосылок. Да уж. Интуиция, мотивация и авось. Сонг, Чекванапутри, знание о вине, что его гложет — всё это, в совокупности с информацией о его визите в Тибет, вполне могло породить такое яркое озарение. И ведь, если вдуматься, то даже в этой подсказке, которую я получила от индуса, можно было найти зацепки в реальности — тот самый лодочный сарайчик, о котором говорил Фергюсон, расположенный выше по течению реки, в тридцати милях от города. Добраться туда удобнее всего было именно по воде, а, следовательно, этот «хвост» надлежало искать в порту. Я очень давно там не была — докеры отстаивали свои территории с яростью бешеных зверей, отстреливая любого «значка», что совался к ним, без суда и следствия. Тем не менее, в моей памяти ещё жива была панорама порта, виденная с другого берега Джеймса — анфилада пяти мостов, примыкающих к складам и техническим помещениям, издалека похожая на рёбра морского чудовища, докам и причалам, часть которых располагалась прямо под основаниями этих самых мостов. Закат и ветер, доносящий до меня крики чаек, рабочих и сонм характерных ароматов речного порта, дополняли картину холодными и пурпурно-алыми штрихами — осенние вечера в наших краях были неизменно морозны, — и сквозь эти воспоминания прорывался ещё один звук… Протяжный болезненный стон канатов и балок подвесного моста, расположенного в самом узком месте Джеймса. И, насколько я помнила, именно под ним располагались частные пристани, тогда как все остальные принадлежали коммерческим предприятиям. Я быстро моргнула, возвращаясь в настоящее, и откинулась назад, прижавшись затылком к подголовнику кресла, переводя взгляд на светлый потолок. Чувствовала я себя на удивление хорошо — наверное, даже слишком хорошо, как для человека, только что пережившего подобный опыт. Лёгкая нервозность была вполне объяснима, как и усилившаяся паранойя, но ничего сверх этого — никакого головокружения, прострации или же нервного тика. — Я подумаю об этом завтра, — пробормотала я себе под нос знаменитую фразу Скарлетт. Ответа на вопрос «сошла ли я с ума?» на потолке не нашлось, потому было решено всё-таки проверить догадку, возникшую в моём бедном мозгу, и съездить в порт. В конце концов, значок я уже давно сдала, а честный доллар кому угодно язык развяжет.