– Польша, – проговорила она. Благодаря крестовому походу отца против законов о рождаемости она не могла не знать, что данная страна этим законам не подчиняется. – Угу, мы нелегальные эмигранты из Польши. Просочились сквозь сеть охранников Гегемонии. Или, может, стоит сказать – полулегальные. Для подобных ему людей Хинкли Браун был героем. – Ясно, – разочарованно сказала она. – Весь этот пикник – не ради меня, а ради моего отца. – А кто ваш отец? – спросил Джон Пол. – Да бросьте, Виггин, вы же слышали ту девушку в аудитории сегодня утром. Мой отец – Хинкли Браун. Джон Пол пожал плечами, будто и правда никогда о нем не слыхал. – Перестаньте, – продолжала она. – Все это показывали по видео в прошлом году. Мой отец ушел в отставку из Международного флота из-за законов о рождаемости, а ваша семья родом из Польши. И не пытайтесь убедить меня, что это совпадение. – Вы и впрямь весьма подозрительны, – рассмеялся он. – Не могу поверить, что вы не взяли вонтоны из «Хунаня». – Не знал, понравятся ли они вам. Они на любителя. Решил не рисковать. – Устроив пикник на полу перед дверью моего кабинета и выкидывая всю остывшую еду, пока я не выйду? И в чем тут риск? – Так, продолжим, – проговорил Виггин. – Очередная ложь. Моя фамилия на самом деле не Виггин, а Вечорек. И у меня куда больше братьев и сестер. – А речь на выпускном вечере? – спросила она. – Я должен был с ней выступать, но убедил администрацию обойтись без меня. – Почему? – Не хочу никаких фотографий. И не хочу, чтобы меня невзлюбили другие. – А, так вы затворник? Что ж, это все объясняет. – Но не объясняет, почему вы плакали у себя в кабинете, – ответил Виггин. Тереза вынула изо рта последний кусочек блинчика. – Прошу прощения, что не могу вернуть остальное, – сказала она, кладя обслюнявленный кусок на салфетку. – Но мою личную жизнь за цену еды навынос вам не купить. – Думаете, я не заметил, как поступили с вашим проектом? – спросил Виггин. – Уволить вас, когда это была ваша и только ваша идея? Я бы тоже разрыдался. – Меня не уволили, – возразила она. – Scuzi, belladonna[6], но документы не лгут. – Что за ерунда… – И тут она поняла, что он улыбается. – Ха-ха. – Я вовсе не собираюсь покупать вашу личную жизнь, – сказал Виггин. – Я просто хочу узнать все, что вам известно о человеческих сообществах. – Тогда приходите на занятия. И в следующий раз приносите угощение туда, чтобы поделиться со всеми. – Я ни с кем не намерен делиться угощением, – заявил Виггин. – Это все для вас. – Зачем? Чего вы от меня хотите? – Хочу, чтобы от моих телефонных звонков вы никогда не плакали. – В данный момент вы вызываете у меня единственное желание – заорать во все горло. – Это пройдет, – заверил ее Виггин. – Да, и мой возраст – тоже неправда. На самом деле я на два года старше, чем указано в документах. Я поздно пошел в американскую школу, потому что пришлось учить английский, и… возникли некоторые сложности с договором, который, как они утверждали, я не намерен исполнять. Но в конце концов им пришлось сдаться, и мне поменяли возраст, чтобы никто не догадался, насколько я ему не соответствую. – Им? Кому? – Гегемонии, – ответил Виггин. И тут она поняла, что он не просто мальчик, но мужчина. Джон Пол Виггин. Отчего-то ей казалось, что думать так непрофессионально и к тому же опасно. – Вам в самом деле удалось заставить Гегемонию сдаться? – Не уверен, что они полностью сдались. Думаю, у них просто поменялась цель. – Ладно… Теперь меня и впрямь мучает любопытство. – То есть уже не злость и не голод? – Уже не только они. – И что же вам любопытно узнать? – Из-за чего вы поссорились с Гегемонией? – На самом деле – с Международным флотом. Они считали, что я должен поступить в Боевую школу. – Они не могли заставить вас силой. – Знаю. Но в качестве условия моего поступления я потребовал, чтобы сперва всю мою семью вывезли из Польши и сделали так, чтобы санкции за превышение количества детей к нам не применялись. – В Америке эти санкции тоже действуют. – Да, если многодетность афишировать, – ответил Джон Пол. – Как ваш отец, и как вся ваша церковь. – Это не моя церковь. – Ну конечно, вы единственная в истории, кто полностью невосприимчив к религиозному воспитанию. Ей хотелось ему возразить, но она знала, что его утверждение основано на науке, в соответствии с которой невозможно избежать базового мировоззрения, которое внушают детям родители. Хотя Тереза давно от него отреклась, оно все так же сидело внутри ее, и ей постоянно приходилось мысленно спорить с родителями. – Закон карает даже тех, кто растит лишних детей втайне, – заметила она. – Мои старшие братья и сестры воспитывались у родственников, и в доме никогда не бывало одновременно больше двоих детей. Когда мы приходили в «гости», нас называли племянниками и племянницами. – И все так и осталось, даже после того как вы отказались пойти в Боевую школу? – Более-менее, – ответил Джон Пол. – Меня пытались заставить учиться, но я устроил забастовку. А потом они начали говорить, что отправят нас назад в Польшу или применят против нас санкции здесь, в Америке. – Так почему же они этого не сделали? – У меня с ними был письменный договор. – С каких пор это останавливало правительство, если уж оно что-то решило? – Дело было вовсе не в каких-то формулировках – достаточно того, что договор вообще существовал. Я всего лишь пригрозил сделать его достоянием гласности. Вряд ли они смогли бы отрицать, что нарушали законы о рождаемости, поскольку примером этому служили мы – те, для кого они сделали исключение. – Правительство умеет избавляться от неудобных свидетельств. – Знаю, – ответил Джон Пол. – Потому мне и кажется, что у них до сих пор есть какой-то план. Они не сумели отправить меня в Боевую школу, но позволили остаться в Америке вместе со всей семьей. Они явно хотят что-то от меня получить, словно дьявол из старых историй о продаже души. – И это вас нисколько не беспокоит? – Когда их план будет ясен – тогда и стану беспокоиться. Так что насчет вас? В вашем отношении их план как раз вполне понятен. – Не совсем, – возразила она. – Внешне это выглядит как типичное поведение Гегемонии – наказать дочь, чтобы ее прославленный отец прекратил бунтовать против законов о рождаемости. К несчастью, мой отец вырос на фильме «Человек на все времена» и считает себя Томасом Мором[7]. Думаю, его разочаровало лишь то, что головы лишилась я, а не он сам. – Но вы полагаете, что речь о чем-то большем? – Декан и диссертационный совет все так же намерены присвоить мне степень и позволить возглавлять проект – просто всю славу получит кто-то другой. Что ж, меня это злит, но в конечном счете все это мелочи. Согласны? – Может, они считают вас такой же карьеристкой, как и они сами? – Им ведь известно, что мой отец не таков. Вряд ли они полагают, что могут заставить его уступить. Или даже вынудить меня на него надавить. – Не стоит недооценивать глупость правительства. – Идет война, – сказала Тереза. – Они всерьез верят, что сейчас чрезвычайное время, и идиотов на высших постах в данный момент вряд ли потерпят. Нет, вряд ли они так уж глупы. Думаю, они просто не до конца понимают свой собственный план. – Значит, будем оба ждать, пока не поймем, что у них на уме, – кивнул Джон Пол.