– Да ты не ошиблась ли, ласковая? – задыхаясь от волнения, спросила Сима. – Точно ль нам туда? Не дальше? Не вон за ту церковку красную? – С чего это я ошибусь, когда шестой год тут стою? – обиделась продавщица. – Там, за церковкой – Таганка, Болваны, Рогожка… а Солянка – это вот тут! Истинно тебе говорю, не вру – ручку не позолотишь ли, красавица? Симка ахнула – и, взмахнув руками, засмеялась так облегчённо и заливисто, что Ибриш невольно начал улыбаться. Усмехнулась, сверкнув железным зубом, и тётка. – Ну – успокоилась, наконец? – негромко спросил Ибриш у мачехи, когда они повернули к набережной. – Не трясёшься больше? – Да замолчи ты… – отмахнулась Сима, оттирая с фартука высохшие капельки от мороженого. – Смотри, сколько зря пробегать пришлось, целый день потеряли! Иди в табор, Ибриш, а? Иди, мальчик, ты же ночь не спал! Ибриш! Я кому велю, ступай! У нашей Нинки муж знаешь кто? Не хватало ещё тебе у него перед глазами мелькать… – Я тебя тут одну не оставлю. Сима жалобно усмехнулась, но спорить не стала – и до самой Солянки они шли вместе. Там, конечно же, первым делом заблудились в тенистых переулках, долго допытывались у встречных, где же тут будет новый дом, нашли этот дом, наконец, зажатый между дровяными сараями, старой деревянной развалюхой и заросшим крапивой пустырём. Поднялись по прохладной, чистой лестнице подъезда – и Сима, перекрестившись, ткнула пальцем в кнопочку звонка. Им открыли не сразу: из-за двери долго слышался топот, сердитые вопли, перебранка, грохот и ругань. Наконец, дверь распахнулась, и на порог, одёргивая юбку, с мокрыми по локоть руками, выбежала девушка-цыганка. Ибриша словно обухом по голове ударило. Девчонка оказалась до того похожа на Симу, что рука сама собой поднялась – перекреститься! Ибриш так опешил, что не мог ни вздохнуть, ни отвести взгляд и продолжал смотреть на цыганку во все глаза. До него не сразу дошло, что эта девушка моложе Симы, моложе даже его самого, что волосы у неё уложены сзади в узел, как у раклюшек, что лицо – строже и тоньше… но глаза-то, матерь божья, глаза-то те же самые! Такие же громадные, чернущие, чуть раскосые, с ярким голубым белком и мохнатыми ресницами. «Просватана, нет?..» – вдруг мелькнуло у него в голове – и тут же унеслось прочь. А молодая цыганка, оглядев нежданных гостей, спокойно улыбнулась, отвела с лица выбившуюся прядь волос и пригласила: – Лачо дывэс, ромалэ, заджяньте[61]! Мама! Это к тебе! Мотька! Иди сюда! Гости к нам пришли, цыгане! – Иду, Света, иду… – послышался из комнаты усталый женский голос. И в этот миг Ибриш окончательно убедился, что сошёл с ума. Потому что из коридора навстречу ему вышел Мотька Наганов! Мотька, с которым они не виделись три года и которого Ибриш и не надеялся когда-либо встретить. Увидев Ибриша, Матвей вытаращил глаза. Недоверчиво поскрёб затылок. Неуверенно улыбнулся. Хлопнул себя ладонями по коленям и шёпотом спросил: – Ибриш?.. – и заорал на всю квартиру так, что Светлана испуганно взвизгнула, а в другой комнате что-то упало, загремело и полилось. – Беркулов, чтоб ты сдох! Таборная морда! Ты?!. Ещё не сел, что ли, до сих пор?!. Ура-а-а, да здравствует Первое Мая и Мировая революция!!! Через четверть часа гости и хозяева сидели за большим круглым столом в просторной комнате с роялем, двумя гитарами и множеством фотографий, висящих на стенах. Украдкой оглядываясь, Ибриш подумал, что если бы они с ребятами забрались сюда, то, наверное, даже среди ночи сообразили, что в комнате живут цыгане. На карточках были сплошь артисты, и не простые, а цыганские: никакие дорогие платья и роскошные шали, никакие строгие костюмы не могли скрыть черноты глаз и бровей, резковатых церт, темноты и густоты волос у женщин… Хозяйка принесла из кухни горячую картошку, селёдку, колбасу, хлеб, варенье. Долго сокрушалась, что нет «серьёзного угощения», порывалась даже побежать в магазин, но Сима со смехом останавливала её: – Да что ты, Нина, что ты, дэвлалэ! Куда в магазин?! Мы скоро уже в табор назад пойдём, и так вон задержались как! Как же я тебя не видела-то давно! Дочки как выросли, невесты совсем! Светка замуж ещё не вышла?.. Ка-а-а-ак не вышла?! Да вы что, да почему же? Да к ней же в три очереди женихи должны стоять! Светка! Ты почему замуж не выходишь?! – Нужды пока не вижу, тётя Сима! – отозвалась Светлана, протягивая тётке через стол дымящуюся чашку чая. – А как увижу – сразу же и выскочу, не беспокойся! Сима рассмеялась: – Вот всегда знала, что вы, форитка[62], сумасшедшие! Замуж ей нужда сдалась, поглядите на эту девочку! Может, вовсе бумагу от правительства с печатью ждёшь? Светлана, ничуть не обидевшись, улыбнулась. Блеснули белые зубы, опустились на миг, бросив тень на смуглые щёки, ресницы, – и Ибриш не сумел даже вздохнуть. И, вздрогнув, чуть не опрокинул на себя стакан с чаем, который поставила перед ним младшая Светланина сестра – тоненькая, гибкая, как веточка, девчонка в красном платье, со смешными короткими волосами. – Ой! Осторожно же! Извини, пожалуйста! – испугалась она, кидаясь за тряпкой. – Отодвинься! Я сейчас вытру… Светка, давай тряпку скорее! Вот ведь я безрукая, всегда так! Кипятком не плеснула на тебя, нет? – Это не ты… Это я сам… прости, – неловко извинился Ибриш, заливаясь густой краской и отставляя наполовину опустевший стакан подальше от края. «Тьфу, надо ж так… Подумают ещё, что мы в таборе вовсе медведи…» Но Светлана, взяв из рук сестры тряпку и в два счёта вытерев чайную лужицу, улыбнулась смущённому парню так ласково и спокойно, что Ибриш сразу почувствовал облегчение. И даже сумел, взяв себя в руки, улыбнуться ей в ответ. – Да как же ты догадалась зайти, Симка? – обрадованно расспрашивала тем временем Нина. – Как нашла-то меня? Ты ведь уж сколько с нашими не виделась и в Москве не была? – Да вот, приехала со своими, встали за Покровской, я пошла к нашим в Грузины, а мне говорят – Нинка с новым мужем на Солянке живёт! А это же совсем с нашим табором рядом! Дай, думаю, зайду, погляжу – когда ещё увидаться придётся! Боялась, что и не застану! – Да ведь могла бы и в самом деле не застать! Это ведь чудо, что ты успела: завтра я уже с театром на гастроли уезжаю! – В Америку самую, небось? – Да какое там!.. В Оренбург! А после – на Кавказ! Хочешь – с нами поехали, нам таборные кадры смерть как нужны! – Да бог с тобой, пхэнори! – расхохоталась Сима. – Меня там недоставало! А вы все вместе едете? – Я одна. Муж на службе, Светлана работает, она у меня учительница! – с чуть заметной гордостью в голосе сказала Нина. – Вон куда! – без капли зависти отозвалась Сима. – Ну, дай бог, дай бог… В театр свой, значит, дочек не берёшь? – Не я не беру, а сами не идут. Так же, как и ваши, таборные, – не желают каблуками деньги зарабатывать! – рассмеялась Нина. – Давай-ка я тебе ещё чаю налью! Да вы колбасу берите, ешьте… Сейчас суп поспеет! Болтая с Симкой, Нина искренне надеялась, что на её лице не написано досады. Таборная родня явилась в гости удивительно невовремя! Назавтра Нина в самом деле должна была уезжать с театром. Целый день ушёл на сборы. Как всегда, оказалось, что самые нужные вещи – не стираны, что на любимом платье распоролся шов, что целых чулок – всего две пары, что у чемодана оторвана ручка… Дочери помогали как могли, носились с утюгом и с щётками, Светкина швейная машинка стучала без устали. Машка тёрла в тазу бельё, лихорадочно прикидывая, где лучше его сушить – в солнечном дворе или на сухом чердаке. Мотька подбивал каблук Нининой туфли и чинил ручку фанерного чемодана… И вдруг, благоволите: двоюродная сестра из табора, которую Нина последний раз видела на чьей-то свадьбе бог знает сколько лет назад! Но цыганское воспитание встало насмерть, – и Нина, радостно щебеча, поставила на стол курицу и колбасу, которые собиралась взять с собой в дорогу, вскипятила чайник, достала свою лучшую посуду и уселась с гостями за стол, весело болтая и одновременно прикидывая, успеет ли собраться за оставшееся время. Поезд отходил в восемь утра, и на сборы оставалась теперь только ночь. Задумавшись, Нина не сразу поняла, чем так восхищается сестра. – Что-что тебе нравится, Симочка?.. – Да вот это колечко твоё! Красивое какое, изящное… Жаль – тоненькое! – Сима кивнула на узкое золотое кольцо Нины, украшенное единственным синим камешком. – Хочешь – подарю? – Да ну, вот ещё, спаси бог! Мне его и надеть не на что будет! – Сима с гордостью растопырила пальцы, на каждом из которых сидело кольцо в два раза тяжелее Нининого. – А помнишь то, которое тебе бабушка Настя на свадьбу подарила? С такой тяжё-ёлой гроздью гранатовой! Вот уж красота так красота была! Весь табор завидовал! Не носишь его? Боишься – на улице сорвут, да? – Ой, Си-имка… – отмахнулась Нина. – Да я же его продала давным-давно! Тому уж лет шесть или семь… Одной гаджи, артистке из оперетты. Жаль, конечно, красивое было, но когда детям есть нечего, знаешь… Ты только бабушке не рассказывай: не дай бог, обидится! – Да что ты, что ты, пхэнори, не скажу, конечно! – затараторила Сима с такой широкой, счастливой улыбкой, что Нина недоумённо воззрилась на неё. – Да бабка и сама понимает, что по таким временам не только кольца – шкуру с себя продать впору… Слыхала, что кругом Москвы творится? Люди с голоду дохнут, целыми деревнями мрут, какие уж тут кольца… Да бог ты мой, тебе же завтра в дорогу! – вдруг вскочила она. – А мы тут расселись! Ибриш! Ибриш! Вставай, пошли, хватит, скоро стемнеет уж! – Да отпусти ты ребят поговорить! – Нина, всё больше и больше изумляясь такой стремительной перемене в родственнице, не сводила с неё глаз. – Смотри, они уже час за столом сидят, друг на друга таращатся и слова молвить не могут! Ибриш и Матвей смущёнными ухмылками подтвердили её правоту. Они успели лишь крепко обняться на пороге квартиры, и после первых же «Как ты?» «Нет, как ты?» обоих потащили за стол. Таборное воспитание Ибриша не позволило ему открывать рот, пока разговаривали старшие женщины. Мотька молчал тоже – но в его глазах, устремлённых на друга, билась такая нетерпеливая, жадная искра, что это в конце концов заметила даже Сима. – Ладно, ребята, ступайте, поговорите! Только, Ибриш, недолго! Сам видишь: Нина собирается, мы у неё время отнимаем! Нинка, а ты слыхала, что наша Дарка, которую все за дяди Петиного Ваську прочили, взяла – да за котляра вышла?! Вот прямо-таки с ним и убежала в их табор! Вот ведь дура-то, а? Год назад я её на базаре в Виннице встретила – как есть форменная болгарка стала! Платок перекрученный, косы по-ихнему заплетены, на груди – вот такое монисто висит чуть не из тарелок золотых, – и кричит мне на весь базар: «Дробой ту[63], Симка!» Клянусь, только по голосу я её и узнала! Подхожу и спрашиваю: ты что же это, моя аметистовая… – Ребята, про родственников – это очень надолго, – поднимаясь из-за стола, с улыбкой сказала Светлана. – Пока всех не переберут – не успокоятся. Идёмте пока в нашу комнату – и там поговорите спокойно. Вам же не помешает, если у меня швейная машинка будет стучать? – А у меня утюг пары разводит! – улыбнулась и Машка. – Ничего не поделать: мама завтра уезжает! – Да нам что утюг, что паровоз вперёд летит! – Мотька вскочил из-за стола, сгрёб за плечи Ибриша и потащил его из-за стола. – Вот скажи: откуда ты нарисовался?! Хоть бы строчку за три года написал, скотина! На кой чёрт тебя в колонии грамоте учили? – И куда тебе писать? – со смехом защищался Ибриш. – На какой аэродром? Ты говорил, что из колонии в Рогань, в лётную школу поедешь, а сам?! Плюнул, что ли, на аэропланы? Другое что-то в голову ударило? – Ничего не ударило! Вовсе даже не плюнул! Я уже в Московское лётное ходил, из колонии справку и аттестат показал, комиссию прошёл! Приняли без всяких, осенью уже занятия начнутся! – Так ты из колонии всё-таки в Москву вернулся? К тётке? – Вроде так… – Мотька умолк на полуслове, как-то странно покосился в сторону сестёр – и у Ибриша хватило ума больше ни о чём не спрашивать. Он осторожно присел на край предложенного Машей стула и осмотрелся. Первым делом он увидел книги. Их в комнате оказалось столько, что у Ибриша дыхание перехватило. На простых струганых полках стояли толстые, растрёпанные – и новые, аккуратные, знакомые журналы «Мир приключений» – и незнакомые учебники, стопки газет – и солидные тома классиков… Разом забыв о приличиях, Ибриш потянулся к знакомой ему «Машине времени» Уэллса (точно такую же книгу он читал в колонии) – и не сразу понял, отчего в комнате вдруг стало так тихо. Это перестала стрекотать швейная машинка. Когда Ибриш, наконец, осознал это и растерянно отдёрнул руку от чужой книги, все в комнате уже смотрели на него. И Светлана, подняв голову от машинки, смотрела тоже. – Можно… взять? – хрипло спросил Ибриш, злясь на себя за эту постыдную дрожь в голосе. И снова ласковая, без капли насмешки улыбка молодой цыганки выручила его. – Конечно, бери! И эту, и другие, какие хочешь! Тебе… нравится Уэллс? – Да. Читал, – Ибриш слегка приободрился от этого неприкрытого уважения в голосе девушки. – И вот эту, и «Войну миров», и «Человека-невидимку»… – В самом деле? Маша, вот видишь! Даже в таборе ребята это читают! А я тебя, хулиганку, столько лет не могу заставить! А что тебе больше всего понравилось у Уэллса, Ибриш? – «Мистер Скельмерсдейл в царстве фей». – Ка-ак?! – Светлана даже вышла из-за стола. – Но… я и сама этого не читала! Это роман? – Он… короткий совсем. Это про то, как один парень ночью заснул на холме и ему феи явились. И их королева в него… – Помню, помню, помню! – завопила вдруг Машка так, что Ибриш от неожиданности чуть со стула не упал. – Я это читала! В журнале! Правда интересно очень! – Машка, да что же ты так кричишь? – упрекнула её старшая сестра – при этом не отводя глаз от Ибриша. – Мы-то с соседями привыкли уже, а гостя напугаешь до смерти! – Вот ведь гудок фабричный, верно? – восхищённо ткнул друга в плечо Матвей. – Портовую сирену в Одессе – и ту переорёт на раз! – И чего хорошего? – рассердилась Светлана. – Мотька, вот ты сам хоть бы раз книжку открыл! Посмотри, как Ибришу интересно, а ты, олух? Одни самолётики на уме! Лучше бы учился их строить! Летать-то и козёл может, а вот… – Какой это козёл тебе может на И-пять полететь? – взвился Мотька. – Светка, до чего же ты язва несознательная! Всего год как училка – а уже вредности сверх пятилетнего плана набрала! Козёл у неё полетит, смотри ты! Даже ты не полетишь, не то что козёл твой! Чем он, по-твоему, форсаж включать будет – рогом?! Или вовсе неприлично сказать чем?! Ибриш перепалку не слушал. Радуясь, что о нём на минуту забыли, он потянул с полки Уэллса – и на него немедленно высыпалась целая груда растрёпанных учебников! Книжки веером разлетелись по полу, одна и вовсе развалилась на ворох страниц. Ибриш страшно выругался про себя, опустился на колени, чтобы собрать книги. Уши его полыхали огнём. – Машка! – Светлана, подлетев к нему, тоже села на пол и гневно уставилась на младшую сестру. – Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не смела вот так, наверх, бросать книги! Ибриш, успокойся, ты не виноват ни в чём! У меня самой так падает, когда Машка бухает книги сверху! Уже устала говорить ей! Книги же надо ставить аккуратно, тем более библиотечные… Я сейчас помогу тебе собрать! Одновременно они потянулись за пухлым томом Куприна, и парень, не успев отдёрнуть руку, накрыл ладонью Светланины тёплые пальцы. Его окатило такой волной дрожи, что комната на миг качнулась перед глазами. Ибриш отдёрнул ладонь как ошпаренный. Светлана, впрочем, не сказала ни слова и, пока парень приходил в себя, ловко и быстро собрала с пола оставшиеся книги. Ибриш сумел отыскать лишь одну – улетевшую под кровать «Занимательную геометрию» Перельмана. – Это ты тоже читал? – улыбнулась Светлана. – И эту… И другие, – справился, наконец, с голосом Ибриш. – У него, Перельмана-то, ведь много… Здесь, кстати, про эту самую Машину времени есть. Если вместо двух измерений использовать три, то есть, двухмерную плоскость двигать по перпендикулярному направлению, то… Светланины глаза расширились. – Ты… знаешь о трёх… измерениях пространства? – запинаясь, переспросила она. – Да ты… в самом деле таборный, боже мой?! – Светка, ты не представляешь, как за ним в колонии наша Кременецкая убивалась! – гордо ответил вместо друга Матвей. – Просто чуть живьём завкола не загрызла, когда узнала, что Беркулов подорвал! На всю колонию вопила: «Как вы могли его отпустить, как вы его не остановили, почему вы не сказали мне, я бы его убедила!» Да-да-да! Ибриш же эти задачи щёлкал как семечки! Уравнения, геометрию всяческую… За год две группы прошёл, а вот эту самую математику вовсе читал как газету! Кой леший его назад в кочевье понесло – хоть зарежьте, не пойму… Ибриш! Ответь общественности – зачем ты в табор вернулся? – Затем, что у него там семья, дурак, – сердито сказала Светлана. Ибриш изумлённо и благодарно посмотрел на неё. «Вот что значит – цыганка! Ничего растолковывать не надо!» Светлана ответила ему прямым, заинтересованным взглядом. Не отводя глаз (Ибриш уже снова начал краснеть), предложила: