– Можешь взять любые книги, какие захочешь. И сколько хочешь! И Уэллса, и Перельмана, и учебники… Нет, только не вот эти, их я должна вернуть на той неделе в библиотеку. Но все остальные – мои собственные! Выбирай и не стесняйся! – Спасибо, – решился улыбнуться он. – Я прочитаю и верну. – Вы ведь ещё не завтра уезжаете, правда? – Нет… Вовсе пока не собирались… – И тут Ибриша озарило. – Да вы приходите к нам в табор, в гости! Здесь недалеко совсем! За Покровскую заставу выйдете – и полверсты! Приходите, все рады будут! – Это неудобно… – засомневалась Светлана. Ибриш заметил, как залились тёмным румянцем её скулы. Но Машка сразу же запрыгала, обрадованно заголосила: – Вот мировецки! Придём, Светка, а? Я никогда в жизни в таборе не была! О-о-о, как жаль, что наша Ляля уезжает завтра! Она бы полжизни отдала, чтобы в табор настоящий прийти! – Ляля – это ваша родственница?.. – Это – артистка Ляля Чёрная! – Машка со смехом показала на приколотую к стене афишу, на которой чёрной и красной красками была изображена незнакомая Ибришу цыганка и написано: «Индо-ромская студия «Ромэн», драма «Машкир яга», в главной роли – Ляля Чёрная!» – Нашу Лялю вся Москва знает! А что – я разве на неё похожа? Или Светка? «В сто раз красивее Светка…» – подумал Ибриш. Он лучше бы умер, чем сказал это вслух – но, видимо, в глазах у него что-то мелькнуло, потому что руки Светланы, заворачивающие в газету книги, на миг замерли, а в лицо Ибришу метнулся быстрый, внимательный взгляд. Но в следующую минуту Светлана уже ловко перевязала книги бечёвкой и с улыбкой вручила их Ибришу: – Читай на здоровье! После расскажешь, как понравилось! Я тебе ещё положила «Аэлиту, закат Марса» Толстого! Если тебе Уэллс нравится, то и это прочтёшь взахлёб! Ибриш кивнул, выхватив из её слов только лишь это «после расскажешь». Значит, они увидятся снова! Запоздало сообразив, что нужно хотя бы поблагодарить за книги, он открыл было рот – и услышал из соседней комнаты голос Симы: – И-и-ибриш! Пора нам! – Спасибо те… вам! – Ибриш встал. – Приходите в табор, девчата, в самом деле. Мотька, приводи сестёр и сам приходи: все рады будут! Ночи сейчас светлые, долгие… Послушаете, как наши поют! – Вот зуб любой на выбор тебе даю: лучше моих никто не споёт! – указывая на сестёр, ухмыльнулся Мотька. – А вот посмотрим! – вскинулся Ибриш. – Мать моя знаешь как может?! Жду вас завтра, слышишь? Ащен девлеса, щеяле… – Как ты смешно говоришь по-цыгански! – прыснула Машка. – Маша, как не стыдно, Ибриш же не русский цыган! – строго одёрнула сестрёнку Света. – Ты ведь котляр, да, Ибриш? – Кишинёвец. Тишина. – Ки… кишинёвец?.. – с лёгкой запинкой переспросила Светлана. И через секунду произнесла, – Надо же, а как языки похожи! По-котлярски я ведь говорю немного. У нас, знаешь, бабушка по отцу – настоящая таборная котлярка была! Ну что ж, тогда – до встречи! Тётя Сима, постой, мы проводим вас! Сёстры и Матвей проводили гостей до самой заставы. На город мягко спускались тёплые, звенящие тонким комариным пением сумерки. Закат догорал за башнями Покровского монастыря, забросав полнеба золотистыми и розовыми перьями облаков. Лениво играла вечерними бликами вода Москвы-реки. Из каждого куста щёлкали соловьи. Черёмухой пахло так, что, казалось, напоенный сладковатым ароматом воздух можно резать ножом и есть, как пирожное. Несмотря на поздний час, на улицах было много людей: парни и девушки гуляли стайками, болтали, отовсюду звенели гитары, стучали каблучки, слышалось пение, девичий смех. С Солянки доносился звон трамвая. И сам трамвай, полупустой, освещённый изнутри голубоватым светом, вскоре промчался мимо. В церкви на углу шла вечерняя служба, горели свечи, чуть заметно тянуло ладаном. С пустыря слышался азартный гомон и вопли: мальчишки играли в футбол. Изо всех окон раздавались материнские кличи: – Шурка! Вовка! Алёшка, ирод! Погибели моей ты хочешь? Домо-о-ой! – Ух ты, как звёзды высыпали! – обрадованно сказала Маша, задирая голову, – Ужас сколько, Светка, ты посмотри! Значит, дождя не будет! – Идите, девчата, домой! – распорядилась Симка. – Матери помочь надо, коль ей завтра в дорогу! Мотька, и ты с сёстрами ступай: таких красавиц одних отпускать не след! А завтра вечерком приходите к нам! И посидим, и поговорим, и споём-спляшем! Ибриш и Мотька обнялись на прощанье. – Ты хоть бы рассказал, в каком месте столько родни выдают! – шёпотом съязвил Ибриш. – В колонии-то брехал, что сирота приютская, никому не нужная, – а теперь, гляди-ка: и тётка, и сёстры объявились! Да ещё какие! Расскажи, где надыбал-то? – Обязательно! – усмехнулся Мотька. – Сразу ж опосля того, как ты мне скажешь, отчего твоя мать тебя всего на пяток лет старше! Это у всех цыган так полагается, или у кишинёвских только? Ибриш хотел было рассердиться, но против воли рассмеялся и хлопнул Матвея по спине. – Пожди, будет время – всё расскажу. Приходи завтра, девчат приводи! Наконец, Ибриш с Симой остались одни – и не спеша пошли по пустой дороге, на которой роса прибила остывающую от дневного жара пыль. Над полем поднялся месяц, пустил на дорогу серебристый луч – и сразу же заблудился в лёгкой дымке вечерних тучек. Как сумасшедшие, стрекотали кузнечики. От недалёкой реки жалобно кричал козодой и сонно, сердито скрипела утка. Симка шла, чуть не танцуя, смеялась, как девочка, весело всё говорила и говорила о чём-то, – а Ибриш не мог даже отвечать ей… Он не понимал, отчего ему так душно в этот свежий, полный прохлады и запаха черёмухи вечер, чем так сжимает горло, отчего в голове стреляет жаром и мысли отказываются шевелиться… Он бы сгорел от стыда, если бы мачеха поняла, что с ним происходит, и, невпопад отвечая ей, старался смотреть в сторону. В конце концов Симка действительно почуяла неладное, перестала стрекотать и принялась кидать на пасынка встревоженные взгляды. К счастью, впереди уже показались огоньки табора… а на дороге стояла целая толпа цыган: мужчины, женщины, старики, дети и даже собаки! Оторопев от такой торжественной встречи, Ибриш чуть не уронил свёрток с книгами. Растерянно пробормотал: – Люди, вы чего?.. – А вы чего?! – завопил Бурка. Белки глаз друга тускло блестели в сумерках. – С самого утра ушли – и только сейчас возвращаются! Целый день ни слуху, ни духу! Что думать прикажешь?! Мы уже тут чуть с ума не посходили все! Думали – всё, заарестовали и тебя, и Симку вместе с кольцом этим! Где вас целый день проносило?! – Как родня, Сима? – переждав Буркины вопли, как порыв ветра, спокойно спросил дядя Гузган. – Слава богу, здорова! – так же сдержанно ответила Симка. Но даже в месячном свете было заметно, как лукаво и счастливо блестят её глаза. – Всех нашла, про всё узнала… Не беспокойтесь, ребята, – это кольцо сестра давно продала и думать про него забыла! После мгновенной тишины над ночным полем раздался многоголосый вопль, полный восторга и облегчения. Симку и Ибриша окружили, повлекли к палаткам, на ходу весело требуя рассказать подробности, спрашивая о здоровье сестры и племянниц, о том, что это за свёрток в руках у Ибриша… – Так это же спасибо богу какое! Прямо камень с плеч! Так значит, ребята, барахло продаём, золотишко – тоже, и месяц живём спокойно! – Целый день как на угольях проторчали – а эти, видишь ли, в гостях рассиживались! Никакой совести у цыган! Здесь люди мучаются, а вы, Симка… – Ты сдурел, мой изумрудный?! Я и так насилу от сестры вырвалась! Мы с ней столько лет не видались! Только из-за вас, бандитов, и ушла! А то бы ночевать осталась! Посмотрите на Ибриша: мальчик ночь не спал, весь день по городу за мной протаскался, едва на ногах держится – а всё через вас! А ну, оставьте его в покое, дайте спать лечь! Вот вам кольцо, продавайте, меняйте, с кашей его ешьте – только идите с глаз моих! Ибриш! А ну спать живо! Он не сопротивлялся, внезапно вспомнив, что действительно не спал всю минувшую ночь. Сима сунула парню в руку ломоть хлеба с куском холодной курицы, быстро и ловко запалила костёр у шатра, расстелила на траве перину, бросила подушки. – Ложись, мальчик. Пора спать… И правда, звёзд-то сколько нынче! Всё небо, как горохом, забросано! Вот жара завтра будет! – Сима, а артистка та, Ляля Чёрная, тоже тебе родня? – зачем-то спросил Ибриш, роняя голову на синюю, в красных и зелёных «огурцах» подушку, от которой пахло мятой и чабрецом. Газетный свёрток с книгами лежал рядом с ним. Нужно было, конечно, отнести его в палатку, чтобы книги не отсырели от росы, но сил подняться уже не было. – Понятья не имею! Если бы знала, из каких эта Ляля, – сказала бы… – Сима села рядом с огнём, спиной к нему. – Городской-то родни у меня по бабке полная телега! А этого твоего дружка, Мотьку, я, ей-богу, где-то допрежь видала… не могу только вспомнить – где… Ибриш, мальчик, ты на меня не сердись, но я тебе вот что скажу… – Она помолчала, глядя на кочующий в клочьях тумана месяц. – Насчёт той Светки – забудь и думать. Они, эти городские, – другие совсем. Сам видишь, что огаджились так, что ещё день-другой – и вовсе забудут, что цыганами родились. Ей девятнадцать лет – а она замуж идти и в мыслях не держит! Выучилась, и в школе, и в техникимке! Учителка – видал?! Цыганка – и учителка! В её-то годы! Красота, конечно, у девки страшная, грех спорить… Ну, в нашем роду все такие, какую ни схвати: бабке Насте спасибо… Только жить с тобой эта Светка не будет! И туфелек не сбросит, и в шатёр не пойдёт. И по базарам с картами бегать не станет, и из тюрьмы тебя раз за разом дожидаться. Незачем это ей. А тебе учёная жена не нужна. Выбрось из головы – и живи как жил! К тому ж её отец – помнишь кто? Ты хоть представь, что с тобой и со всеми нами будет, ежели тот начальник милицейский узнает, КТО на его дочку глаз положил! Только кишинёвцев ему в родне недоставало! Враз от всего табора мокрая лепёшка останется! Понял ты меня, сынок? Ибриш ничего на это не ответил. Сима осторожно повернулась – и увидела, что парень спит, откинув голову на подушку и улыбаясь. Отсвет костра дрожал на его лице. Сима глубоко вздохнула. Медленно перекрестилась. Несколько минут сидела, глядя в огонь и горестно задумавшись о чём-то. Затем, поднявшись, подошла к Ибришу, ласково погладила его по голове. Подняла взгляд на тёмное, горящее звёздами небо, покачала головой, словно споря с кем-то невидимым, – и ушла в шатёр. – Светка, ну что ты не ложишься? Ночь-полночь… Через три часа уже вставать провожать маму! Да ты хоть под одеяло залезь! – сонным голосом потребовала Машка. Она лежала в постели и сквозь полусомкнутые ресницы смотрела на старшую сестру. Светлана, уже в ночной рубашке, с небрежно заплетённой косой, разбирала книги на столе. – Маша! Сколько раз говорить! Если я еду провожать маму, значит прямо с вокзала – на работу! Успею как раз к первому уроку, и нужно всё взять с собой! У меня тут тридцать штук тетрадей! Слава богу, успела проверить до того, как гости пришли… – Этот Ибриш прямо глаз с тебя не сводил! – лукаво заметила Машка. – Вот просто как вошёл – так и остолбенел, как избушка на курьих ножках! Да-да! – Что за чушь ты несёшь! Какая избушка?.. И что у тебя за гадкая манера смеяться над людьми? Этот парень, между прочим, в сто раз умнее тебя! – Ничего себе! – Машка даже подскочила в постели. – Вредина ты, Светка, вот что! Ему уже двадцать два, а он только шесть групп… – Так он в этом не виноват, моя дорогая! – вспылила Светлана, швырнув стопку тетрадей на стол, и те водопадом посыпались на пол. – Он не виноват в том, что таборный! Что кишинёвец! Что у них мальчишки только ворьём становятся, только ворьём – и больше никем! Помнишь, как он наши книги разглядывал? Как ему понравилось… – ТЕБЯ, моя брильянтовая, он разглядывал! И ты ему в сто раз больше книжек понравилась! – Марья, ты просто набитая дура, – холодно сказала Светлана, собирая с пола тетради и складывая их в сумку. – Спи и не морочь мне голову! Что я тут буду с тобой делать без мамы – ума не приложу… Скоро ехать на дачу, а ты меня совсем не слушаешься! Предупреждаю, если ты себе свернёшь шею… – Светка, а пойдём к ним в табор завтра… то есть, сегодня уже! – шёпотом попросила Машка, обнимая подушку. – Только этого не хватало! – отрезала старшая сестра, застёгивая сумку. – С чего это тебе загорелось? Никогда в жизни не интересовалась таборными родственниками, и вдруг… – Но они же приглашали! И ты сама обещала Ибришу! – Ровным счётом ничего я ему не обещала! – Обещала-обещала, я сама слышала! И Мотька тоже! Он-то обязательно пойдёт! Надо же, кто бы мог подумать, что они дружили! Представляешь, этого Ибриша собирались за год на рабфак подготовить, а там – в институт! Таборного цыгана! Кишинёвца!!! – Вот видишь… – тихо сказала Светлана. Она стояла у окна, спиной к сестре, расправляя занавеску в раскрытом окне. – Ты хоть представляешь, что из него получится через несколько лет? – В тюрьму он сядет, – грустно и уже без насмешки отозвалась Машка. – На несколько лет. Как все они. – Какое свинство… Как это несправедливо! – пробормотала Светлана. – И ведь даже в голову никому не придёт, что… Впрочем, ладно, – резко оборвала она саму себя, отходя от окна. – Вот кого ни богу, ни Советской власти не переделать – так это цыган! Давай, Маша, спать, там уже светает. – Так мы пойдём в табор? – упрямо спросила сестра, поднимаясь на локте. В ответ Светлана молча, решительно погасила лампу, и комната погрузилась в темноту. Через пять минут Машка уже сопела, разметав по подушке копну вьющихся волос. Светлана же до самого утра лежала, закинув руки за голову, глядя в неумолимо наливающееся ранним светом небо и думая о чём-то, и лишь перед самым рассветом забылась ненадолго коротким, тревожным сном. Глава 7 Лёшка … – И не забудьте квартиру запереть, когда поедете на дачу!