Глава 20. Нелли Дождь разошелся, стучит по стеклам — не нужно выглядывать в окно, чтобы понять: весь вторник придется зевать, мерзнуть, дрожать и бороться со сном. Одно дело, когда остаешься дома и, укутавшись в теплый плед, потягиваешь кофе и самозабвенно шьешь, и совсем другое — когда на ближайшие пять часов безрадостной перспективой маячит родная школа. И отозвать анкету нет возможности — проснувшись, я первым делом проверила сайт и не нашла нужной кнопки. В относительном порядке пребываю только потому, что уверена: меня никто не выберет. Ну повисит мое имя в списке кандидатов, ну поржут Милана и ее прихвостни — мне не впервой, пусть веселятся. За годы тупых придирок и искрометных шуток нашей звезды я успела смириться с собственной никчемностью и привыкнуть к существующему положению вещей: моя ниша — скучные школьные олимпиады или интеллектуальные викторины, а там, где можно снискать настоящую славу, раковой опухолью расползлось влияние Орловой. Умываюсь ледяной водой в ванной и долго, словно в поисках поддержки, рассматриваю глаза своего бледного, грустного отражения. Оно не выказывает уверенности, а мне становится совсем худо. Наносить боевой раскрас не тянет: наоборот, хочется быть как можно незаметнее, чтобы, не дай бог, кто-то из сочувствующих не вспомнил о моем существовании и не бросил за меня бюллетень. И еще... чтобы Артем больше не лез с мерзкими намеками. * * * Миновав рамку металлоискателя, быстро смотрю на стенд — с фоток под стеклом широкими улыбками светят наши дуболомы, в прошлом году выигравшие спартакиаду по тяжелой атлетике, но списки еще не вывешены. Из груди вырывается выдох облегчения — ничто пока не нарушает повседневную рутину. Разве что открыли гардероб, и охранник велит новоприбывшим сдавать туда куртки и ветровки. Однако сегодня обыденность не напрягает — напротив, я с какой-то особенной нежностью и душевным трепетом киваю виновато опущенной голове Клименко, сонной опухшей Милане и одноклассникам. Перед смертью не надышишься, но я усиленно культивирую в себе чувство комфорта и уже почти верю, что на коряво работающем сайте школы случился сбой, анкета не прошла, я не попаду в число претендентов и не навлеку на себя лишние проблемы. Расположившись на галерке, слушаю нудные объяснения учителей и смотрю в окно — на мокнущих голубей под серыми крышами и пузыри в мутных лужах, а на переменах сплю, подложив под голову руки. Пару раз ловлю долгий, на что-то намекающий, горящий взгляд Артема, и от него становится не по себе. Кажется, Артем слишком торопит события, или это я — неискушенная и тормозная, — не желаю признавать очевидного, а в среде успешных и красивых людей не принято тянуть кота за хвост. Я даже в столовку не иду — пусть пьет свой сок без меня. Думаю, Милана в любом случае не оставит нового одноклассника в одиночестве и развлечет в лучшем виде, но это совсем не трогает. Мысли улетают к Глебу — вчера он показался мне отстраненным и странным, и тревога, поначалу едва ощутимая, к последнему уроку разрастается до огромных размеров и начинает изводить. Собираю пожитки в рюкзак, позже остальных сваливаю из класса и, присев на подоконник у гардероба, терпеливо жду, когда рассосется толпа орущих малолеток и прущих напролом старшеклассников. Без всякой надежды проверяю телефон, и вдруг обнаруживаю новое сообщение. От радости темнеет в глазах — не сразу попадаю по нужному значку, но, проморгавшись, вижу прилетевшую в диалог фотку. Сначала я воспринимаю парня на ней как очередного красавчика из Тик Тока, а потом поплывший разум взрывается от осознания: это Глеб. На сей раз камера выхватила и запечатлела его немного сумасшедшую, бунтующую суть во всем великолепии: темные растрепанные волосы, мрачный взгляд, непонятно откуда взявшуюся ссадину на скуле и стройную фигуру, облаченную в стильные черные шмотки. Новый образ сделал его по-настоящему горячим — на ум приходит только такое сравнение из ванильных подростковых романчиков. И этот парень — единственный, кто интересуется моими проблемами... Что греха таить, он — единственный, кто интересует меня. Пока старательно подыскиваю слова, чтобы, как в прошлый раз не опозориться из-за своего косноязычия, приходят несколько голосовых. Подношу телефон к уху, внимательно слушаю приятный, немного взволнованный голос Глеба и от его рассказа перехватывает дух. Оказывается, Глеб навалял шобле придурков, хотя те напали первыми. Интуиция подсказывает: он не рисуется и не преувеличивает. Грудь распирает от гордости за него, а кулаки зудят. Я сделала шаг — подала анкету и малодушно пытаюсь спрятать голову в песок, а он бьется. Бьется за нас двоих. Он в сотнях километров, но я чувствую его присутствие рядом и иррациональную уверенность, что он меня защитит. Пристально рассматриваю фотку, сопоставляю с тем, что только что услышала, и всхлипываю от нахлынувшей волны тепла. Никогда не понимала, почему люди чуть ли не с самого сотворения мира так хайпуют на теме любви, с удовольствием обманываются, обжигаются и страдают. Мне было стыдно за Алину, залетевшую от «мимолетной, но светлой и чистой», и за маму, утверждавшую, что этому состоянию невозможно противиться. Однако блок из доводов разума больше не работает. Глеб мне нравится. Окончательно и бесповоротно. Не в силах сдержать счастливый смех, говорю, что ему идет. Он реально крутой, а мне только предстоит с этим свыкнуться. — Теперь ты не похож на ботана. Мелюзга, похватав куртки, с воплями разбегается, и я пробираюсь к своей верной косухе. С удовольствием набрасываю ее на плечи, и все то же надежное тепло обволакивает тело, сердце и душу. Вразвалочку иду к холлу, но не ощущаю под ногами твердого пола. У доски почета, уперев руки в бока, стоит Милана и, прищурившись, вчитывается в недавно появившийся список — не иначе, вспоминает, как выглядят буквы. Кислова тычет пальцем в чью-то фамилию и многозначительно переглядывается с Антоновой. Не нужно быть экстрасенсом или обладать острым зрением, чтобы понять, в чью именно. Расправляю спину и, ликуя, выхожу под проливной дождь. Холодные струи бьют по затылку, затекают за шиворот и в глаза, но только еще больше раззадоривают: да, я ведьма, вся в черном, гуляю под осенним ливнем и мне норм. У меня есть друг — сумасшедший, красивый, крутой и понимающий. Черта с два вы меня остановите! — Ты серьезно раскидал их засветил фонари? Хотела бы я на это посмотреть... Наверное, было эпично, как финальные битвы в азиатских боевиках. Кстати, мою фамилию включили в список. Это, конечно, ничего не значит, но Орлова напряглась — теперь точно не заснет, пока не придумает, как поставить меня на место! — перекрикивая шум дождя, надиктовываю еще одно сообщение и отправляю Глебу, но над головой вдруг с хлопком раскрывается черный зонт, поток воды прекращается, а рядом возникает чье-то плечо, обтянутое синей плотной тканью. — Нелли, от самой школы за тобой бегу. Ты чего без зонта? Давай ко мне, места хватит, — Артем сладко улыбается и невинно хлопает медовыми глазами, а на моих зубах хрустит песок с привкусом фальши. Он не звал меня и не догонял до тех пор, пока я не свернула за угол, и школа не скрылась из вида, а теперь играет в рыцаря. Или мне стоит срочно обуздать паранойю. Натягиваю кроткую улыбочку и благодарю. Тем более, мы почти пришли — в десяти метрах маячит мой подъезд, унылые кусты шиповника и мокрые лавочки. — Да, жаль, что ты не успел. Сильнее промокнуть уже нельзя, поэтому забей. Я добегу и так. Ускоряю шаг, но он увязывается следом и идет в том же темпе. — Видел тебя в списках. Молодец, что решилась. — Артем, даже если произойдет чудо, и детки проголосуют, ты посмотри на меня. Директора же удар хватит. А вместе с ним и комиссию. — Ты не права. Всегда можно перекрасить волосы, смыть мейкап и сменить стиль. Он откровенно душнит, и я огрызаюсь: — Помнится, именно он тебя и привлек! Разговоры о моей внешности всегда бесили, а после маминого несработавшего совета вообще действуют как красная тряпка на быка. Артем напрягает и злит, и больше не кажется красивым. А в сети ждет Глеб — мне жизненно необходимо с ним увидеться и потрепаться. Поднимаюсь на бетонный пятачок перед подъездной дверью и пытаюсь отделаться от назойливого внимания Клименко: — Все, дальше провожать не надо! — порывшись в кармане, подношу к домофону ключ, вхожу в полутемное сырое помещение, но Артем, поставив ногу в проем, складывает зонт и вваливается за мной. Тяжко вздыхаю: — Эй, я не могу пригласить тебя в гости. У меня не прибрано, дома сестра и племянник... — С кем ты так увлеченно общалась? — Он пропускает мою реплику мимо ушей, но смотрит с тоской, нежностью и заботой. — С сестрой и общалась! Она просила с готовкой помочь. Я правда спешу, пока! — хриплю и отступаю к стене, но Клименко внезапно разводит в стороны грабли, обхватывает меня и крепко прижимает к себе. В кармане жужжит оповещение, я в отчаянии дергаюсь, но вырваться не получается. — Перестань, это лишнее, Артем! — просовываю кулаки между собой и его твердой грудью и изо всей силы надавливаю. Он тут же убирает руки, желает мне хорошего вечера и вываливается в дождь, а я повожу плечами, чтобы стряхнуть оцепенение. — Ну, и что это было, придурок? — Недоумеваю и негодую, пока поднимаюсь на свой этаж. С грохотом снимаю в прихожей ботинки, вешаю косуху на крючок и, по пути стянув в ванной полотенце, сушу волосы и щелкаю кнопкой на чайнике. На ходу прослушиваю прилетевшее сообщение: Глеб, словно прочитав мои мысли, предлагает попить чай. Алина с любопытством выглядывает из комнаты, но я жестоко пресекаю любые расспросы: — Это Старостин. Спрашивает, что задали. У него ноут накрылся. Старостин — прыщавый ботан с паскудным характером, считающий себя сердцеедом и мачо. Ему даже Милана не по статусу. Звонить мне он ни за что не станет, но отмазка прокатывает — Алина разочарованно вздыхает и возвращается к Боре. Едва успеваю сменить промокшую форму на домашнюю футболку, на связь выходит Глеб, и мы, под аккомпанемент дождя и завываний ветра, пьем чай. Он снова странный — смущает разговорами об отношениях с парнями и обмене нюдсами, наезжает на Артема, но еще больше я смущаюсь от его темных глаз, покрасневших щек и украшенного ссадиной лица. Бросает в жар, но мне нравится таять от его взгляда. Мы словно открыли потайную дверцу, о которой не подозревали, и за ней обнаружили комнату, полную занятных секретов. Вместе распаковываем их, и содержимое оказывается для каждого из нас сюрпризом. Глеб замечает, что вогнал меня в краску, бросается исправлять ситуацию, но ее не нужно исправлять. Он понимает и это, и в его глазах вдруг проступает второе дно — точно такое же, как у моего отражения — наполненное горечью и одиночеством. Судорожно подыскиваю слова, чтобы поддержать и признаться в своих чувствах нормально, но выходит снова не то: — Ты не один. Ты не один такой. Просто знай это. Он грустно усмехается: вторая часть фразы его разочаровала. Прикусываю губу и отгораживаюсь кружкой с чаем, но он ждет продолжения — все так же внимательно смотрит, и я выдаю: — Ты сегодня был круто одет. Глеб только молча кивает, а я проклинаю свой закоротивший мозг и принимаюсь с жаром убеждать: — Говорю тебе от души! Это раскрывает тебя с неожиданной стороны. Типа ты признаешь, что у тебя куча проблем, но даешь им бой и ничего не боишься. Ты загадочный и пугающий. И, ну... очень крутой! — Делаю глоток чая и срочно меняю тему: — Знаешь, почему я так выгляжу? Если переодеть и перекрасить куклу, будет невозможно распознать молд. Серьезно. Это моя броня. Она делает меня неуязвимой и отталкивает посторонних. — Что такое молд? — Слепок лица или тела. Этакий кукольный шаблон. — Ты боишься, что кто-то увидит тебя настоящей? — Я всегда настоящая, но броня есть броня. Понимаешь? — Типа если человек надевает очки, то он уже по определению умный? — Что-то вроде того.