Но сейчас я не в форме и не готов отбиваться. Станет наезжать, уныло приму всё как есть и дело с концом. Однако неожиданно она пишет странное: «Я не фейк. Не в тюрьме, и не больная. У меня есть жизнь. Прямо сейчас я развлекаюсь и гуляю по улицам. И не прячусь от мира за закрытым профилем». Следом прогружается фотка с селфи. Яркая симпатичная блондинка с тонким носом и белой кожей. Волосы чуть растрепались и рассыпались по плечам, ресницы опущены, взгляд устремлён в телефон. Лицо у неё нежное, гладкое, шея тонкая, пухлые губы чуть приоткрыты. Девушка слишком красивая, чтобы я поверил в то, что это Nelli. Но сейчас не до выяснений. Закрываю экран ноута и меня обступает серая, угрюмая темнота. В квартире тихо, слышно только как наверху кто-то смотрит телевизор. Мама, к счастью, спит и я тоже уговариваю себя заснуть, но вместо этого долго лежу, уставившись в потолок, и думаю о том, как сложилась бы моя жизнь, не стань Мишка наркоманом. Утро второго сентября такое же тёплое и ясное, как и утро первого. На улице царит оживлённая суета. Взрослые разъезжаются по работам, дети бегут в школу, малышей ведут в садик. Дворники скребут асфальт мётлами, голуби греются на солнце, под ногами на дорожке замечаю первый жёлтый лист. — Святоша, стой! Снова угораздило пересечься с Румянцевой. Немного замедляюсь, поджидая её. — Ты чего обалдел? — она оглядывает меня с ног до головы и хмурится. — В школе же траур! А на тебе белая рубашка. — Ничего не знаю, — на самом деле, я совершенно забыл, что Жанна Ильинична предупреждала насчёт одежды. — Не знаешь о трауре? — она зло прищуривается. — Или может для тебя смерть Макарова — праздник? — Восхищаюсь твоей проницательностью. — Нет, правда, Филатов, признайся, ты же счастлив? Ещё одна. Похоже, летние каникулы придали моему лицу непозволительно расслабленное выражение. — Счастье, Румянцева — это деятельность души в полноте добродетели. Ты знаешь, что такое добродетель? — Блин. Хватит выносить мозг своей церковной мутотенью. — Добродетель придумали ещё древние греки-философы. — Тебя в белом в школу не пустят. Лучше вернись и переоденься. — И не подумаю. Бесит, что Макаров вроде бы умер, а всё равно из-за него кипиш. Однако Румянцева оказывается права, завучиха на входе в школу, завидев мою белую рубашку, набрасывается с упрёками, после чего не дав опомниться, хватает под локоть и тащит к директору. Не ожидал, что до этого дойдёт. Директриса у нас молодая, но крикливая и взбалмошная. Захочет — раздует такой скандал, мама не горюй. Внутренне я приготовился к худшему, однако, как только мы входим в кабинет и директриса вскидывает голову, завучиха тут же объявляет: — Елена Львовна, я нашла того, кто съездит на кладбище. Явился в белой рубашке. Совсем уже! Директриса морщится, будто припоминает, как меня зовут. Глаза у неё воспалённые, красные. Похоже, тоже переживает. — А, Филатов, хорошо. Поезжай тогда. Только сделай, пожалуйста, качественные фотографии, такие чтобы не стыдно было на школьном сайте разместить. И обязательно с нашими венками. Понял? Там их много разных. Найди наши! Через десять минут я с трудом понимая, как меня так угораздило, уже сижу в автобусе, направляющемся в сторону кладбища, где похоронили Макарова. Вот уж и правда, чем сильнее от чего-то бежишь, тем настойчивее оно подступает. Дорога до кладбища занимает сорок минут, а нахожусь я там не дольше десяти. Покупаю у бабушек две пластиковые гвоздики и оставляю их на могиле Алисы, а на холмик Макарова стараюсь смотреть только через камеру телефона, пока фотографирую. Не хочу ни думать о нём, ни вспоминать. Но всё равно, когда еду обратно и пересматриваю снимки, удаляя неудачные, невольно задерживаюсь на фотографии с большим школьным венком на фоне серой могильной плиты. А потом вдруг беру и, не преминув подписать: «У меня тоже есть жизнь», отправляю эту фотку Nelli, пускай полюбуется. Глава 6. Нелли Я продрогла до костей — пальцы не слушаются, а зубы стучат. Тихонько поворачиваю в замке ключ, аккуратно составляю ботинки на обувной полке, вешаю косуху на золоченый крючок и на цыпочках пробираюсь в ванную. В ней тепло и сыро, по зеркалу стекают струйки воды: видно, мама ждала меня и долго не ложилась спать, однако сейчас квартира погружена в благословенную тишину. Избавляюсь от тесного платья — оно воняет пивом, и я без сожалений забрасываю его в стиральную машину. Теперь понятно, почему такая одежда в почете у всяких извращенцев: носить ее — настоящая пытка. Дрожа всем телом, встаю под горячий душ и наконец заново обретаю руки и ноги. Согласна: просидеть полночи на пожарной лестнице, привинченной к стене заброшенного универмага, было глупо. Но явиться в таком состоянии домой и наорать на маму тоже стало бы не лучшим решением. Пусть думает, что я зависла в компании и потеряла счет времени. В самом деле, не признаваться же ей, что пялилась в темноту с россыпями холодных огней, шмыгала носом, с мазохистским удовольствием прокручивала в голове момент очередного эпичного позора и все сильнее погружалась на дно, с которого можно не всплыть. Черт возьми, все складывалось так удачно!.. И сегодняшний танец — первый после неуклюжей попытки столетней давности, когда очарованный ботаник из седьмого «В» отдавил мне все ноги, — был похож на сон. Я бы все отдала, только бы Артем не слышал фразы этой разукрашенной стервы про мою мать, но беда в том, что Милана отчасти права: мама живет легко. А в небольшом городе оправдания вроде «я молода и свободна» не прокатывают и работают против тебя же. Кутаюсь в огромное махровое полотенце с изображением желтой уточки, крадусь в комнату и, плотно притворив дверь, натягиваю любимую безразмерную футболку. Небо за окном светлеет с востока, предметы мебели в утренних сумерках кажутся ожившими великанами — мрачными, молчаливыми, скрывающими страшные тайны. Заторможенные мысли похожи на обрывки снов, ноги становятся ватными. Заползаю под плед, ощущаю блаженство и проваливаюсь в темный глубокий колодец. * * * Трель будильника раздается так скоро, что я не могу в нее поверить и принять, но, открыв опухшие глаза, с прискорбием убеждаюсь: прошло три часа. Второе сентября, пора собираться в школу. Воспоминания о вчерашнем вечере тут же обрушиваются валуном и придавливают: заявиться в класс и посмотреть в медовые глаза главному свидетелю безобразной сцены я не могу. Он наверняка начнет расспрашивать, как я докатилась до такой жизни. Или, что намного ужаснее, совсем не вспомнит обо мне и медленном танце — это тоже вполне возможно, потому что накануне от него несло, как от пивной бочки. Милана наверняка успела рассказать ему о моей скромной персоне в таких ярких красках, что бедный парень, проходя мимо, будет напяливать медицинскую маску, перчатки и костюм химзащиты. Какая там дружба. Теперь я даже не понимаю, откуда взяла самоуверенность и посмела на него посмотреть. Всерьез подумываю повернуться на другой бок и умереть, но мама бесшумно вырастает у кровати, и ее грозный вид не сулит ничего хорошего: — Нелли! — Такое обращение она употребляет только когда крайне возмущена. — Где ты пропадала всю ночь? Ответить на этот вопрос честно я не в состоянии — слишком странным и жалким покажется объяснение. — Ты хоть понимаешь, как я переживала? Я смотрю на нее и вот-вот разревусь. Мама уже готова к трудовым подвигам: на стройной фигуре худи и джинсы, волосы собраны в небрежный пучок, но круги под глазами не скрыл даже недешевый консилер. Стыд и сочувствие давят на горло, но, вместо того, чтобы поджать хвост и повиниться, я сажусь на край матраса и старательно игнорирую ее присутствие — надеваю носки, потягиваюсь, зеваю. — Что-то случилось? — Вообще-то, с этого и следовало начинать... — Неля, с тобой все нормально?! Говори! «... Будто ты не знаешь, что все не нормально, и твой план с переодеванием не может сработать...» Очевидный ответ на ее вопрос горчит на языке, но так с него и не срывается. Что я скажу? Что ей стоило быть осторожней в связях, и тогда бы меня никто не доставал? Я сдуваюсь. — Да шучу я, мам. Все хорошо. Просто гуляла с ребятами. А телефон... сдох. Убедившись, что я цела и невредима, и виной всему мои обычные закидоны, мама шумно вздыхает: — Так, л-ладно. Я убегаю. Яичница на сковороде!.. Не опоздай! Снова падаю на подушку и накрываюсь пледом. Солнце светит во всю мощь, но бодрости нет и в помине.