— День, н¬ч, — уточнил Давидович. — Сутки? Ну да, до Гродно как раз дневной переход, а если у майора связи нет и он за подмогой только сейчас гонца послал… На сутки нам уступают участок фронта, замечательно! К гонцу кого-то постоянно приставь, чтоб завалил в случае чего. По совести говоря, на Годуны и мост мы и так выйдем, а командир роты наверняка предупрежден. Знаешь что, а давай-ка мы этого молодца прямо сейчас крепко поспрашиваем, только чтоб не орал. Какие силы на участке, заминированы ли мосты, где пушки стоят? Давай, действуй! — Н¬, не можна, почнуть шукати, — резонно возразило мое «польское отражение». — Як ми пояснимо, що в¬н наказ передав, а нас не проводив? Я його так, по-доброму позапитую. — Ну, ладно, позапитуй пока идем, — усмехнулся я в повязку. — Подъем! Хорош время зря терять! Через час с небольшим, в начале девятого, мы без помех и лишних вопросов переправились на другой берег. Поручик, командир роты пограничников уступил нам свой участок фронта, но предупредил, что будет стоять у нас в тылу и если батальон побежит… А завтра, как бы между прочим, но со скрытой угрозой сказал он, сюда прибудет взвод жандармерии, которая у поляков что-то вроде контрразведки и военной полиции в одном лице, проверит нас и решит, годимся ли мы в польскую армию или нет. А я то уж губы раскатал, что к утру мы смоемся, а вместо «польского батальона» на правом берегу будут две роты десанта из дивизиона бронепоездов! К тому же, рота КОПовцев ушла, а вот взвод полевых 75-миллиметровых французских пушек 1895 года, выставленных на прямую наводку для огня вдоль моста, остался. Всего у противника здесь дивизион в две батареи по четыре орудия, но остальные держат под прицелом железную дорогу и мост в Салатье. Наш участок обороны начинается в двухстах пятидесяти метрах от железки и тянется вдоль болота на север на добрых полтора километра. На правом фланге у нас сосед, батальон КОП, усиленный взводом кавалерии, который мы уже видели, пушками, о которых знаем, саперной командой, о которой догадывались, да ротой добровольцев-осадников, представления о ней мы никакого не имеем. А левый наш фланг открыт, поскольку дальше там бездорожные леса, за ним мы должны только наблюдать, выслав дозоры. У КОПовцев такая же петрушка, но их позиции тянутся на два с половиной километра вдоль болота, а потом и озера, перехватывая ЖД и мост в шестистах метрах южнее. Дальше вдоль берега у них тоже только дозоры. Там лес по обоим берегам до самого Глушнева, которое лежит в пяти с половиной километрах южнее. Именно туда направил свои стопы Судоплатов, но на глушь деревни с говорящим названием понадеялся зря. Там переправу тоже сторожит рота КОП из второго батальона бригады «Гродно», снятой с литовской границы и брошенной на восток. Вообще, КОПовцы держат фронт от самых Друскеник, куда отошли с литовской границы оказавшиеся западнее удара КМГ Потапова части бригады «Вильно», до Озер, а дальше уж стоит армия. Все это я почерпнул и из собственных наблюдений, и из сведений, что выболтал сопровождавший нас посыльный. Прав был Давидович, когда воспротивился «потрошению». Вряд ли бы мы узнали от него больше, а риск погореть вырос бы неимоверно. Осматривая польские позиции, я злорадно отметил, что авиация наша отработала на пять с плюсом. Подвела поляков пограничная привычка. Не оборону они здесь устроили, а засаду. Сыграл с ними злую шутку и ледник, в стародавние времена пропахавший эту озерную долину и отложивший по обоим берегам насыпи высотой, местами, до семи-девяти метров. Эти валы отлично защищали от настильного огня с фронта. Когда же сверху посыпались бомбы, укрытий у КОПовцев не оказалось. В итоге отвел поручик с собой в тыл едва полсотни человек. Полная же рота насчитывает вдвое больше. Теперь уж мы в мешанине воронок и поломанных сосен оборудовали как следует свои позиции. Как следует — это в расчете на круговую оборону. У нас, якобы, опыт, не придерешься. Причем из девяти моих взводов в первой линии только три, одна рота, третья, в резерве, сторожит «контролеров» в тылу. Да и вторую с левого фланга, того, что дальше от поляков, я уже наметил послать в обход и устроить «доброму поручику», если все пойдет плохо, молот и наковальню. Пока же дела идут хорошо. Связавшись по радио с майором Михеевым, я отменил первоначальный план и скоординировал совместные действия. Теперь бронедивизион должен был атаковать взвод конников в лесу севернее станции Лихачи, продвинув туда легкий бронепоезд и выслав роту пехоты с танками. Этим мы отрезали кавалерии иной путь отхода, кроме как через мост у хутора Годуны, то бишь через наши позиции. Ну, а здесь уж мы их на узком мосту встретим от всей нашей горячей души. Начинать следовало перед закатом. Под это дело я приказал командиру первой роты Мишкевичу выделить по отделению на каждый артиллерийский расчет. Чтоб когда начнется бой и этих под шумок зачистить. Полдесятого на северо-востоке загрохотало. Тяжелый бронепоезд, он же зенитный, имел в своем составе, кроме старых «революционных» бронеплощадок, перевооруженных с башенных трехдюймовок на двухблочные дизель-гатлинги, четыре платформы, на каждой из которых было смонтировано по одной спаренной морской 100-миллиметровой зенитке. Всего восемь дальнобойных скорострельных стволов с досягаемостью по дальности в двадцать километров. Как ни странно, трехминутный артналет не вызвал отступления конников, красные ракеты, означавшие для поляков приближение противника, взвились над лесом только тогда, когда забухали трехдюймовки броневагонов и БА-11, затрещали пулеметы. Через пятнадцать минут тяжелый БеПо из далекого тыла открыл огонь по основным польским позициям, накрыв участок фронта на двести метров по обе стороны от железной дороги. Я не угадал совсем чуть-чуть. Взвод конников появился позже расчетного времени всего на пять минут. Дождавшись, когда он втянется на мост полностью, я дал команду «огонь»! Все двенадцать наших станкачей, не считая прочего, смели кавалерию в болото за считанные секунды, а грохот разрывов совсем рядом надежно скрыл наши проказы. Бойцы первой роты выбежали вперед, чтобы собрать оружие и сбросить вниз оставшиеся на настиле трупы людей и лошадей. Первый этап операции был завершен. На восточном берегу озера поляков не осталось и я мог в темноте установить со своими прямую связь, получить подкрепления и, если надо, отойти. Тут же меня порадовал Мишкевич, доложивший, что артиллеристы упокоены. Бой на время затих, дивизион бронепоездов в это время занимал деревню Салатье своими десантными ротами, а к нам прибежал посыльный от командира КПОвцев. Давидович, на голубом глазу, отправил его назад с донесением, что на нас вышли русские, пытались атаковать, но были отбиты, а про взвод кавалерии мы ничего не знаем. Наверное, были окружены и погибли. Или, может, еще объявятся. Если к нам выйдут — сразу сообщим! А еще майор приказал выслать ему треть наших станковых пулеметов и десятка три ручных, но Давидович нагло отказал. Ему не впервой, тем более, что вскоре майору будет не до этих мелочей и наказать нас он просто не сможет. Вторая рота уже пошла в обход. Второй этап операции по прорыву батальона ПКА через фронт противника почти не потребовал, собственно, нашего участия. Десантные роты бронедивизиона с танками и БА вышли на берега озера Веровского и, укрываясь за точно такими же природными валами, как и поляки, завязали с ними огневой бой. Зная, что пушки противника нацелены на дефиле и быстро менять направление стрельбы не могут, советские бронемашины выставляли над гребнем башни, делали два-три выстрела из пушки и скрывались, чтобы вынырнуть уже в другом месте. Не отставали от них и стрелки, всячески провоцируя поляков на ответный огонь. Разница в положении сторон была в том, что у нас была дальнобойная артиллерия и приданная моему батальону минометная батарея, которые могли вести навесной огонь, перекидывая снаряды и мины за преграду. У поляков тоже, как оказалось, был легкий миномет, но всего один. Как только перестрелка разгоралась, следовал короткий артналет и на время все стихало, а потом начиналось снова. На третий раз поляки усвоили урок и перестали отвечать, тогда Михеев попытался в темноте выдвинуть разведгруппы по дамбе к мосту. С западного берега стали стрелять, а в ответ опять полетели 16-килограммовые подарки. Шумели бойцы РККА и на моем участке, стреляя сильно выше. Мы тоже обозначали войну, изредка давая пару очередей в ответ, протягивая, между тем, телефонную связь с восточного на западный берег. Около полуночи я получил известие, что вторая рота готова атаковать «контролеров» с тыла, но буквально следом прибежал посыльный из третьей, доложив, что поляки снимаются и уходят на юг. Ну что ж, напугать майора ночной атакой, для отражения которой ему потребуются все резервы, у Михеева получилось. Теперь путь на запад для нас свободен. Значит, пришла пора начать третий этап. Автотранспорт нашего батальона с приданными подразделениями уже снят с эшелона и сосредоточен на восточном берегу в районе Годунов. Шумом моторов там сейчас никого не удивишь, но вот если он будет доноситься с западного берега… Пришлось двум взводам первой роты, минометчикам, противотанкистам и саперам толкать машины вручную. Наблюдая за процессом я про себя молился, чтоб хлипкий деревянный мост, который и скрипел, и потрескивал, выдержал тяжелые грузовики, но все обошлось. — Хорошо, что водители нашлись, — сказал я, когда последний ФИАТ закатили в лес. — Четверых пришлось у железнодорожников занять, остальные наши, — ответил мне старлей-минометчик. — Что ж поделать, теперь с нами пойдут, — развел я руками. — Чекисты у Глушнева тоже прорвались, — доложил связист. — С потерями. — Раскрыли их? — Нет, но обвинили в предательстве и трусости и попытались арестовать. Потери большие. Пришлось все подчищать до последнего человека. ФИАТ, в котором прятались японцы, подожгли и тем пришлось выпрыгнуть. Тут уж понятно, нельзя в живых оставлять тех, кто азиатов видел. — Эх, Павел Анатольевич… Связаться с ними можно сейчас? — Через бронедивизион, — кивнул в темноте лейтенант. — Передай, что мы пойдем через Рыбницу на Верхополье, Криничную, Польницу к Лукавице, там будем переправляться. Предлагаю возобновить взаимодействие ко всеобщей выгоде. В три часа ночи, откатив силами двух рот грузовики чуть ли не до самого Поречья, лежавшего в трех километрах от озера Веровского, дождавшись арьегардную первую роту Мишкевича, который сдал подготовленный плацдарм десантникам бронедивизиона, мы завели машины и поспешили на юго-запад в сторону Гродно. Завтра к вечеру у Салатья 3-й Кубанский кавкорпус будет бодаться с польской пехотной дивизией, нам эти хлопоты ни к чему. Выгодные позиции своим обеспечили, сами прорвались, не понеся потерь и не раскрывшись — и ладно. Теперь главное быстрее проскочить десять километров до Рыбницы по дороге, где есть опасность встретить идущие навстречу польские армейские части, а там в сторону уйдем и ищи нас, как ветра в поле! Эпизод 19 Война жестоко карает за малейшие просчеты. То, что в условиях господства в воздухе советской авиации противник передвигается, преимущественно, ночью, я мог бы и раньше сообразить. И приказ продержаться сутки был отдан вовсе не нам, а батальону КОП и он, этот батальон, приказ выполнил. Сразу за станцией Поречье, проезжая Белочки, наша колонна натолкнулась сперва на разъезд полькой кавалерии, а потом и на весь конный дивизион, шедший в авангарде пехотной дивизии. Мы шли без света, чтоб ни наших ночных бомбардировщиков не соблазнять, ни местным жителям не давать себя разглядеть, на небольшой скорости объезжая ямы на гравийке, обсаженной по обочинам и вдоль заборов домов деревьями и кустами сирени. Польский разъезд, конечно, нас услышал и встал, видимо, решая, что делать дальше, но в темноте неверно оценил дистанцию и наша головная машина едва не уперлась радиатором в лошадиные морды. Может быть и обошлось бы все словами, но кони шарахнулись в стороны, сразу же заразив своих седоков паникой и те, паля в нашу сторону почем зря, помчались прочь не разбирая дороги. Мои, с избытком, ответили огнем прямо с машины и в азарте устроили короткую погоню, врубив фары. К счастью, за околицу выскочить не успели, на перекрестке шляха и идущей наискосок деревенской улицы водилу головного грузовика зацепило шальной пулей и он, сообразив, что не на танке, резко остановился и выпрыгнул из кабины. Следом за ним и весь взвод первой роты сыпанул на землю, преследуя уже на своих двоих. Деревню от леса отделяли огороды и выпас, проходя через который около километра, дорога ныряла в лес. Из польского разъезда скрылись в темноте единицы, но вскоре с запада, прямо с поля, по нам открыли огонь куда более многочисленные стволы. Поначалу, кроме винтовок, работал только один ручник, но огневой бой быстро разрастался и к тому времени, когда мне удалось взять ситуацию под контроль, выдвинувшись в передовые порядки, я убедился, что противников ничуть не меньше, чем нас. Более того, они начали разворачиваться, пытаясь охватить нас с флангов. Только тогда я понял, как влип. Судя по действиям поляков, командиры их толк в деле знают, воюют решительно. Как-никак элита, конница! Слава Богу, хоть не полк и не бригада, иначе бы нас уже из пушек приголубили, а всего лишь дивизион кракусов, польский аналог наших разведбатов. Пробиться через них на запад нечего было и думать. Это малой кровью не обошлось бы. Да и потом что? Сокрушить всю дивизию? И без того мои партизаны, привыкшие уже к легкой войне, замандражировали, пришлось «по Чапаеву», показывать им место командира в бою. Приказ не оставлять убитых и раненых, с обещанием, что командиры взводов и отделений, бойцы, потерявшие своего напарника, стрелка или пулеметчика, будут иметь бледный вид, возымел действие, загрузив простой, понятной и выполнимой задачей. В общем, пришлось поворачивать оглобли назад и уходить через Лосево на север, по дороге на Друскеники. Пока разворачивали машины, особенно ту, что с понтонным прицепом, мы старались придавить противника огнем, а потом, по сигналу, попрыгали на них и оторвались. Охоту преследовать нас в конном строю отбили сразу, дав с заднего борта замыкающего грузовика огонька сразу из двух станковых пулеметов. Слава Богу, никого не оставили. На ближайшем привале за деревенькой Чернуха, в шести километрах от места боя, командиры взводов доложили мне, что все по списку в наличии. Трое убитых и пятнадцать раненых из них двое — тяжело. Взяли двоих пленных. За первого я похвалил бойцов первой роты, которые сообразили не добить одного из конников на улице, всего лишь налетевшего на низкий сук и упавшего с лошади. Он не сказал ничего для меня нового, того, чего бы я и сам не сообразил, но бойцов надо было поощрить. А за второго, вернее, вторую, пообещал громы и молнии на головы бойцов третьей, которые прихватили с собой в машину девку в одной ночной сорочке, в панике выскочившую из дома. — Вы разбойники или бойцы Красной Армии? Какого ляда вы людей воруете?!! Что вы собирались с ней делать?!!! Можете не отвечать! Сам вижу, что красавица, каких поискать! Не хватало мне еще среди моих бойцов насильников!! И без того уже мне разговорчики о мародерстве приходилось слышать!!! Может кто-то из вас решил, что посчитаться с поляками значит ограбить мирных жителей, как вас паны грабили?! Еще один случай — виновные будут расстреляны перед строем! А третьей роте отныне и навсегда — охрана лагеря на привалах и стоянках!! В поиски более сознательные ходить будут!!! Так вот, зарубите себе на носу как встарь солдаты! Оружие, документы — царю! То бишь, мне, как представителю законной власти! Остальное, что с бою взято — ваше! Кроме формы и наград! Гражданских — не трогать! Добровольцы выслушали меня, молча понурив головы, видимо окончательно запутавшись в какой Красной Армии они служат, Польской или русской, и с какого перепуга я представитель законной царской власти. Впрочем, c очаровательной пленницей мне, пожалуй, повезло. Она сидела под сосной в отдалении от бойцов, положив на колени подбородок и прижав руками к ногам подол ночнушки, чтобы его не раздувало ветерком. Длинные, светлые волосы искристой волной скрывали ее лицо, струясь до самой земли. Но, когда я подошел, девушка встала, гордо выпрямившись во весь свой немаленький, прямо скажем, гренадерский рост и, глядя на меня, несмотря на то, что была босая, чуть-чуть сверху, с вызовом спросила на чистом русском: — Кто вы и что собираетесь со мной делать? — Для начала — одеть, — протянул я ей шинель. — А то от ваших прелестей глаз не отвести, — признался я, малоуспешно борясь сам с собой и стараясь выше плеч держать взгляд, который все время падал на выдающуюся во всех отношениях грудь, выпирающую под тонкой белой материей. Девушка, густо покраснев, завернулась в верхнюю одежду, оказавшуюся для нее слишком широкой, придерживая борта, чтобы не распахивались, руками. Да, при всей стати, талия у нее была, да еще какая! — Вы подождите, я вам ремень и сапоги, если не побрезгуете, принесу, — я резко развернулся и пошел прочь, чувствуя, что у самого горят уши. — И платок голову прикрыть! — дерзко крикнула она мне вслед. Через три минуты, прихватив все перечисленное, да еще чистые портянки из собственных запасов, я вернулся. — Вот, — протянул я ей вещи. — Хорошо над вами родители постарались, обувь армейская должна как раз в пору прийтись. — Как вас зовут? — Лидия, — ответила она, отряхнув ступни от устилавшей все вокруг сосновой хвои и старательно оборачивая их тканью, прежде чем одеть сапоги. — Вы, Лидия, уж, пожалуйста, на подчиненных моих не серчайте. Они не виноваты, что вы такой сказочно прекрасной уродились. Честно скажу, сам бы украл, не удержался бы! — Вы мне льстите, осыпая комплиментами, но так и не сказали, что собираетесь со мной делать дальше, — девушка уже совсем оправилась, почувствовала, что ей ничего плохого не грозит и приняла, видимо привычная к изобильному мужскому вниманию, немного высокомерный тон. — Вы свобдны, Лидия, — вздохнул я, ловя себя на мысли о том, что не хочу ее отпускать. — К сожалению, отвезти вас домой мы не можем. Не сошлись во мнениях с польской кавалерией, кто из нас должен ехать по той дороге и они на нас, похоже, крупно обиделись. — Я туда не пойду, — сказала она, скручивая волосы и пряча их под рогатывку, принесенную мной вместо платка. — У меня тут отец с матерью недалеко живут. Много солдат — честной женщине лишние хлопоты. — В Чернухе? — уточнил я, зная, что поблизости этой деревни, да Подчернухи на другом берегу ручья, ближе пяти километров ничего нет. Впрочем, в мирное время это не расстояние. — Нет, в лесу. — Так вы у нас, оказывается, лесная фея? А в Белочках как же так некстати оказались? — Почему некстати? — пропустила она мимо ушей сам собой вырвавшийся очередной комплимент. — Замуж вышла и оказалась. — Не подумал бы, вы такая юная, — поймал я себя за язык, внутренне чертыхнувшись, и попробовал придать голосу озабоченный тон. — Муж поди ищет… — Не ищет, — улыбнулась она. — Он сейчас в армии под Барановичами взводом командует. — Да, в русском плену, если вообще жив, у него другие заботы, — пробормотав это, я вдруг опомнился, ругаясь на себя уже на чем свет стоит. Кобель, нанюхался флюидов, забыл вообще кто и зачем здесь! Она дочь лесника! И для нас, попавших среди сплошного леса в ловушку на рокаде между Поречьем и Друскениками, где окопались остатки бригады КОП «Вильно», это шанс! Наверняка по следам боя, стреляным гильзам, да переговорив с КОПовцами у Салатья, польская жандармерия уже примерно поняла, что мы не совсем свои или даже не свои вовсе. Наобум на север ехать рискованно, в штабе дивизии у поляков наверняка есть связь хотя бы с Гродно, а оттуда и пограничников могли предупредить, что шарахается в тылах у них неизвестная моторизованная часть. Встретят как надо. А местные дороги, ведущие на запад и обозначенные на карте, мы, или вовсе не смогли найти, или они оказывались уходящими в болото тупиками. Нужен проводник, иначе придется машины бросить и в лес уходить на своих двоих, убегая от разведдивизиона, который гонять нас будет, минимум, до вечера, пока к фронту 3-й Кубанский кавкорпус не подтянется и полякам станет не до нас. — На машине к вашим родителям доехать можно? Мы вас довезем в целости и сохранности. — Доехать можно, но право, не стоит себя утруждать, сама дойду, — усмехнулась Лидия, приняв мои слова за очередной подкат. — А я сказал, довезем! — ответил я жестко и тут она, явно что-то заподозрив, испугалась. — Не волнуйтесь, мне только надо переговорить с вашим отцом. До избушки лесника нам пришлось километра четыре буквально продираться по узкой, петляющей лесной дороге, которую за Чернухой мы прежде не заметили проезжая мимо. Основательный, добротный дом с резными наличниками, которых я прежде в окрестностях не замечал, стоял в углу небольшой поляны, упираясь глухим забором вокруг заднего двора прямо в лес. Хозяин, вышедший на шум, встречал нас стоя на высоком, в четыре ступени, крыльце, с явным неодобрением глядя, как ФИАТы вламываются задом прямо в кусты, уходя с открытого места под сень деревьев. Подошли мы к нему вместе с Лидией, но я остановился шагах в десяти, а девушка, подбежав к отцу, спряталась за богатырской спиной. Да, мужик был могуч, метра под два ростом, потому и приближаться я не стал. Неудобно разговаривать, когда твоя голова, с учетом позиции, занятой собеседником, находится ниже его пояса. — Русский. Наверняка бывший белогвардеец, — не здороваясь вынес я свое суждение. Уж больно Лида правильно говорит, да на обычную крестьянку не похожа, сама замужем за офицером. Да и папаше мундир был бы к лицу. — А вы-то сами кто? — не отвечая спросил тот сурово. — Меня можно звать Семеном Петровичем. А вас? — Георгий Александрович, допустим. С чем пришли и зачем лес топчете? — Помилуйте, надо же было спасти вашу дочь от тягот войны и доставить ее в безопасное место, — усмехнулся я. — И еще у меня есть одно дело. Мне нужно к вечеру быть на берегу Немана, минуя большие дороги и не встречаясь с военными. — Прошли дожди, прямых дорог на запад сейчас нет. Только по шляху через Поречье на Гродно или через Друскеники. — Даже не сомневался, что вы черной неблагодарностью ответите на спасение дочери, — надавил я на него, подчеркнуто расставив пошире ноги и уперев руки в бока. — Тогда у меня к вам предложение о сделке. Вы, Георгий Александрович, проводите нас до Немана и ни вы сами, ни ваши женщины никогда не признаются, что вообще нас видели. Дорожку сюда мы парой сосенок на буксире замели, на песке да хвое следов не найти. А здесь на поляне сами уж приберетесь. В ответ на вашу услугу ее муж, — я указал на Лиду пальцем, — не поедет, как все пленные польские офицеры, на двадцать пять лет в Сибирь каналы да плотины строить, а вернется домой, как только закончится война. Лесник молчал, вперив в меня тяжелый взгляд, будто хотел меня отбросить подальше, в ту самую Сибирь, о которой я только что сказал. — Папа! — не выдержала Лидия, дернув отца за руку, но думал, взвешивал. — А если я откажусь вам помогать, то вы меня казнить будете… — ни малейших вопросительных оттенков, только полная, абсолютная уверенность слышалась в голосе лесника. — Зачем? Машины оставим и уйдем, никого и пальцем не тронув. Сам себя накажешь хуже, чем все, что бы я мог с тобой сделать. Слышишь канонаду? Второй день грохочет. Завтра-послезавтра здесь будет Красная Армия и, если ты встанешь на сторону наших врагов, тебе придется уходить к немцам за Вислу или в Пруссию. И будешь ты у исповедующих расовую теорию истинных арийцев рабом-недочеловеком, как и все остальные поляки, что под немцем останутся. А дочь твоя, исключительно благодаря внешним данным, может сделать карьеру в офицерском, а не солдатском борделе. — А красные, стало быть, меня по головке погладят? — усмехнулся мужик, понимая, что нужен мне и потому чувствующий себя довольно уверенно. — Нагадишь мне — ее мужу компанию составишь. Поможешь — по конституции 1936 года любой, не запятнавший себя в течение 10 лет эксплуатацией трудящихся, после прохождения испытательного срока становится полноправным гражданином. Уж сколько бывших белых на Родину вернулось… Батраков же здесь я у тебя не вижу. В общем, как был лесником, так и останешься, никто тебя не тронет. Или, если хочешь, можешь уехать и чем-нибудь другим честно на жизнь зарабатывать. — А если польский офицер до войны инженером в пореченском депо работал и его самого эксплуатировали, то он тоже может гражданство получить? — с интересом спросила Лидия. — Трудящимся у нас всегда рады, — улыбнулся я больше своим мыслям. Сейчас эта красавица папашу своего лучше меня убедит. — Ну, папа!!! — не разочаровала меня девушка. — Что папа? В двадцатом красные тоже чуть до Варшавы не дошли, а потом… — Много воды с тех пор утекло, — хмыкнул я. — Нет уже ни Тухачевского, ни Пилсудского. А Красная Армия свою силу и в Маньчжурии показала, и здесь уже со всем справилась почти. Японцы, кстати, вояки покруче ваших панов поляков. Могу судить, был на Халхин-Голе. Не ошибись, лесник…